— Ну, давай! Давай же, я рядом, — тихо сказала она.
Лиза очень старалась, и брака у нее не было с самого начала. Но то, что Юлька успевала сделать за час, Лиза делала за полдня.
— Ничего, — успокаивала ее Юлька. — Руки вспомнят. Только рукам своим вспоминать не мешай.
Если бы на месте Лизы оказалась Юлька, Цыганков давно бы устроил ей разнос за такую работу. Лизу он почему-то не трогал. Иногда только останавливался возле нее, заложив руки за спину, смотрел, как она работает, и лицо его мрачнело.
Месячный план провалился… Что он провалился окончательно, Юлька поняла, когда Цыганков, однажды войдя к себе в конторку, так хлопнул фанерной дверью, что стекла перегородки едва не вылетели. И со всего маха швырнул на пол тяжелый разводной ключ.
В этот день Юлька задержалась в душевой. Она беспокоилась о Лизе и, наспех надев платье на мокрое еще тело, побежала в цех.
Прошло всего двадцать минут, но ни по дороге, ни в цехе Юлька не встретила Лизу. «Ушла», — подумала она и вдруг заметила, что на станке «16-16» кто-то работает. Это был Куракин. В патроне станка был зажат тот фланец, который Лиза не успела закончить: Пашка доделывал его.
Почувствовав на себе Юлькин взгляд, Куракин поднял голову, пробормотал что-то насчет цехового плана, который оказался под угрозой, да и заработок у Лизы никудышный… Он смешался и замолчал.
— Ну, я пошла, Паша, — сказала Юлька тихо. — Ты придешь к нам сегодня?..
Куракин тряхнул чубом.
И не пришел.
…Через неделю вернулась Алевтина. Когда она вошла, Юлька пила чай, а Лиза, полулежа на кровати, вяло наигрывала на гитаре.
Поставив у порога тяжелый чемодан и не обнаружив своей пышной постели, проводница сразу направилась к Лизе.
— Твоя работа?
— Моя, — безразлично ответила Лиза, продолжая перебирать струны.
— По какому праву?
— А по такому… Я на этой кровати два года спала.
— Спала… У меня на руках бумажка комендантская! Ездишь, ездишь, как проклятая, а тут…
Лиза нисколько, однако, не испугалась грозного вида проводницы. Громко бренча на гитаре, она запела:
Бывают такие минуты,
Что даже не хочется жить,
И хочется только лишь плакать,
И хочется только грустить.
Юлька изумилась: в голосе Лизы прозвучала не замеченная раньше разудалость. Но еще неожиданнее была реакция Алевтины. Та села на табуретку, осторожно, словно боясь помешать петь, и сказала, скорее выдохнула:
— Верно поешь, девонька…
— Елизавета Николаевна!.. — насмешливо бросила Лиза.
Когда песня кончилась, Алевтина краешком косынки смахнула слезу и высморкалась, а Лиза запела снова — теперь уже о судье, который вынес приговор собственному сыну.
И сама эта песня и то, как Лиза пела ее, а проводница, расчувствовавшись, подтягивала: «Я же мальчишка, мальчишка, я с голоду стал умирать», — возмутило Юльку.
Она в сердцах хлопнула ладонью по столу:
— Ну чего хорошего вы нашли в этой песне! Слушать тошно!
— Ты, девонька, не горячись, — допев куплет, ответила Алевтина. — Для кого эти песни плохие, а для нас они душевное успокоение.
И неожиданно закончила:
— Занимай, Лизавета, мою койку, раз уж ты спала на ней. А завтра мы третью кровать поставим.
Она принесла мокрую тряпку, вытерла пол в углу и стала устраиваться спать.
— Тронула ты, Лизавета, мое откровенное сердце, — проговорила Алевтина, сидя на своей временной постели, придвинула к себе чемодан, достала зеркальце и гребень, распустила волосы и принялась их расчесывать. Она чесала их долго, по всей длине. Видно было, что делает она это с удовольствием: с лица у нее не сходило выражение умиротворенности. Она собрала волосы в узел на затылке и, сложив руки на полных круглых коленях, долго сидела молча, улыбаясь чему-то, полузакрыв глаза. А Юлька в эту минуту ненавидела ее.
Но блаженная улыбка на лице Алевтины постепенно уступила место деловитой сосредоточенности. Снова, открыв чемодан, она вынула две пуховые косынки — белую и розовую. Подержала их перед собой и сказала:
— А ну, примерь, Лизавета. Тебе белая будет к лицу. Оренбургская, из козьего пуху.
Лиза накинула косынку на плечи, подошла к зеркалу и, не поворачивая головы, спросила:
— Сколько?
У Юльки опять дрогнуло сердце: в Лизином голосе был тот же надрыв, с каким она только что пела песню.
— Богу пятак да в кабак четвертак, — беззвучно засмеялась Алевтина. — Со своих шкуру не дерем, не привычные.
Юлька решительно сдернула с кровати одеяло и стала укладываться спать.
— Мы, Лизавета, с тобой подружимся, — немного погодя добавила Алевтина и погасила свет.
Глава восьмая
1
На Дальнем Востоке полыхало лето.
Та самая робкая травка, что появилась после майских дождей, теперь густо зеленела всюду и шла в рост, а обожженные солнцем тополя ждали дождя. Утрами, в тихие минуты пробуждения поселка, поражала прозрачность неба. Днем, сквозь стекла деповской крыши, покрытые налетом копоти, Юлька видела небо, побелевшее от зноя.
К тому времени, когда заканчивалась смена, жара спадала, остывали пропитанные мазутом шпалы подъездных путей. Тяжело проходили мимо груженые составы. Далекие очертания Хехцира — четкие и ясные утром — были размыты образовавшейся за день дымкой.
Юлька нарочно шла медленно. Не хотелось расставаться с улицей, не хотелось опять видеть Алевтину и рядом с ней Лизу.
Впрочем, ей не всегда казалось, что есть нечто опасное в начинающейся дружбе Алевтины с Лизой. Когда Алевтина возвращалась из поездки, у девушек меньше времени отнимала суетная домашняя работа. Они приходили домой, пили согретый Алевтиной чай, болтали о разных малозначительных вещах. Но потом Алевтина и Лиза затевали свой, понятный только им двоим разговор. И доверие, возникавшее между ними, как бы выключало Юльку из их жизни.
Юлька чувствовала, что под нарочитой добротой Алевтины, словно уголь под пеплом костра, таится алчность. Юлька теперь внимательнее присматривалась к Алевтине, и многое не нравилось ей: и ее подчеркнутая забота о своем теле, и постель, которую Алевтина аккуратно накрывала белым покрывалом, и зеркальце, перед которым она причесывала на ночь волосы. Невозможно было маленькую зубную щетку Алевтины с золотым ободком на ручке назвать щеткой, а хотелось назвать «щеточкой», круглое зеркало, в которое она подолгу разглядывала себя, — «зеркальцем», носовой платок — «платочком». Алевтина прикасалась к своим вещам бережно, сознавая, что это ее «собственные» вещи.
Как-то Юлька стирала. Когда она развесила белье и вошла в комнату, Лиза с Алевтиной не заметили ее.
— А может, все-таки подыскать тебе женшчину, — вполголоса сказала Алевтина (она произнесла именно так «женшчина»). — На что он тебе? Вся молодость пройдет, и кому ты нужна будешь с хвостом?
— Страшно и поздно уже, — вздохнула Лиза. — Такое бывает: прямым ходом на тот свет.
Алевтина с той же легкостью, с какой только что предложила Лизе избавиться от ребенка (Юлька поняла это с первых же ее слов), согласилась:
— Это верно. Женшчина на тот свет спроворить может, свободно даже.
Юлька молча прошла к своей кровати. Алевтина с Лизой умолкли. Юлька чувствовала, каким колючим взглядом проводила ее Алевтина. Теперь уже ее глазки не могли обмануть Юльку. «Гадина, — стиснув зубы, подумала она. — А Лиза тоже хороша: в депо молчит, с Пашкой тоже молчит, а тут — разговорилась! Нашла подружку сердобольную».
Каждое слово их разговора было оскорбительным, тяжелым, грубым, и о них обеих не хотелось думать.
Утром, избегая встретиться с Лизой взглядом, Юлька быстро собралась на работу. Лиза, полуодетая, не торопясь ходила по комнате, долго закалывала перед зеркалом волосы. «Нет, — глядя ей в затылок, думала Юлька, — я тебе сегодня все скажу». Она дождалась Лизу и, как только они вышли на улицу, спросила:
