Явившись домой, он спрячет щенка под кровать. За печкой кровати не видно, а бабка будет сонная. Как только она уйдет за свою крашеную фанерную перегородку и, громко зевнув, погасит свет, можно прошмыгнуть в самый дальний угол кухни, где стоит большая клетка с курами. Там на полке в березовом туеске всегда найдутся яйца. Разбив одно из них и чуть-чуть присолив, Венька даст его Верному. Слегка присоленное он, пожалуй, станет есть. А утро вечера мудренее…

Венька ускорил шаг, проскочил калитку, взбежал на крыльцо и предстал перед бабушкой.

— Ну как, внучек, помог снесть вещи? — расплылась она в доброй улыбке.

— Помог, — буркнул Венька, боком пробираясь к кровати.

— Я так и знала, ты ж у меня хороший… Ну, снимай шубу да садись ужинать. Я тебе яичницу приготовила.

Бабушка сонно улыбнулась и уже хотела было идти ложиться спать, но вдруг прищуренные глаза ее широко раскрылись:

— Венька, а что это у тебя из-под шубы торчит?

Бабушка шагнула к Веньке — и ужас охватил его: в том месте на груди, где Венька никогда не застегивал шубу, торчал черепаший хвостик Верного.

— Щенок! Так я и знала!.. — подбоченилась Анфиса Петровна. — Носишь в дом всякую пропастину… Сей же час марш на улицу! Чтоб и духу этой заразы в моем доме не было!

Венька стоял не двигаясь.

— Ну чего уперся, как бык? Я тебе что сказала?! — перешла на свой обычный крикливый тон Анфиса Петровна. Сон ее как ветром сдуло.

А Венька стоял с опущенной головой и думал, думал. Думал о том, что у всех ребят бабки как бабки — старенькие, с тихими голосами, а у полной, цветущей Анфисы Петровны всегда засучены рукава и голос такой, словно она постоянно старается кого-то перекричать.

Но была у бабки одна слабость, которую Венька не раз уже использовал. Если долго стоять с опущенной головой, бабка не выдержит и спросит: «Придуриваешься, паршивец, что ли?» — «Нет, бабушка, — надо ответить, — голова что-то болит». — «Голова?..» И сразу Анфиса Петровна испуганно опускала руки и тащила Веньку к свету: «А ну, открывай рот, показывай горло». И, если послушаться, открыть рот, бабка тотчас сменяла гнев на милость. «Осподи, — начинала вдруг причитать она, — не дай бог, без матери тебя хворь возьмет… Ты бы, Веня, варенья малинового поел, прогрелся». И наступали счастливые минуты… Но для этого надо было долго стоять, а Верный, опущенный на пол, тыкался мордой в Венькины ноги и скулил все громче и громче.

— Кого приволок… Он же весь дом изгадит, — брезгливо морщилась бабка. — От цыпок еще не избавился, лишаев захотел? Смотри, напишу письмо матери! — грозилась она.

«Ну и пиши!» — хотелось крикнуть Веньке, но вместо этого он как-то нечаянно схватился за лоб.

— Что, голова болит? — всполошилась бабка.

— Да нет, живот, — догадался переменить руку Венька. — Как-никак две сетки пришлось нести…

Бабушка испуганно взметнула глаза вверх, на лампочку, намереваясь, очевидно, проверить Венькино горло, но передумала и сказала:

— Шел бы ты, Веня, ужинать. А щенка сунь к порогу до завтра.

Венька только этого и ждал. Схватив Верного на руки, он оттащил его к двери, наскоро переоделся, помылся и сел ужинать.

Отсюда, из-за печки, где стояли его кровать и стол, хорошо было видно щенка. Лежа на мягком половике, он только время от времени жалобно раскрывал рот, словно ему не хватало воздуха. Но Венька-то знал, чего ему не хватало.

Когда за перегородкой утихли шаги и бабка, громко зевнув, погасила свет, Венька принялся за дело. Прежде всего он перенес щенка к себе под кровать и положил его к самой печке. Потом отправился к курятнику. Отыскав березовый туесок, он вынул из него два яйца, разбил их, вылил содержимое в плоскую алюминиевую тарелку, а скорлупу от яиц бросил в клетку. Разбуженные куры закудахтали так, что бабка с постели крикнула:

— Смотри, осторожней со спичками!

Венька дрожащей от испуга рукой схватил с полки стеклянную банку, сыпанул из нее в тарелку с яйцами чего-то белого и только потом сообразил, что это был сахар, а не соль. Разбивать новые яйца было едва ли разумно, и Венька решил угостить щенка тем, что есть. К его удивлению, Верный не только не отвернулся, а, наоборот, вылизал содержимое тарелки дочиста и тявкнул.

— Что, понравилось? — удивился Венька. — Тебе, выходит, по вкусу яйца с сахаром, а не с солью? Здо́рово, брат!

Стараясь не шуметь, Венька выудил из туеска еще два яйца, приготовил из них гоголь-моголь, и Верньга уничтожил его с быстротой невероятной.

Венька и радовался и пугался, наблюдая за ним. Яиц в туеске оставалось всего с полдесятка: куры с наступлением холодов неслись плохо, но щенку это было безразлично. То ли тепло на него подействовало, то ли в самом деле смена воздуха, но аппетит у него разыгрался волчий. Он уже не просто тявкал, а, приподнявшись на свои кривенькие лапки, хрипло лаял, требуя пищи.

Венька скормил ему еще яйцо, но это не успокоило щенка. Хлебные крошки, каша, даже молоко его также не интересовали, — ему нужны были яйца.

Со страхом ждал Венька той минуты, когда от визга и лая проснется бабка и, выйдя из своего закутка, сонная, злая, схватит щенка за шиворот и выбросит на мороз. Но Анфису Петровну, к счастью, одолел крепкий сон. Даже переполох в курятнике, поднятый лаем Верного, ей не помешал.

Трудно объяснить, как так получилось, но, услышав храп бабки, Венька снова подкрался к туеску, вынул все яйца, разбил их, смешал с сахаром, а скорлупу теперь бросил в печку.

Наевшись досыта, Верный лизнул Веньку в щеку, подрыгал своим черепашьим хвостиком и улегся спать…

А утром, проснувшись очень рано, Венька не нашел под кроватью ни щенка, ни подстилки. Перед самым его носом на табурете стояла миска с яичной скорлупой, которую бабка старательно выгребла из печки.

Бабка в ярости могла натворить что угодно: бросить щенка под ноги прохожим, унести подальше на огород, сказав: «Пусть замерзает». И Венька, накинув наспех шубейку, выскочил во двор. Бабка счищала снег с деревянного тротуарчика возле дома.

— Отдайте моего щенка! — крикнул он. — Отдайте сейчас же!

Но бабка даже головы не повернула. Заткнув за пояс короткой куртки свой серый пуховый платок, она продолжала ловко орудовать лопатой.

— Вы что, не слышите? — снова крикнул Венька. Бабка не отвечала. Веньке показалось, что она тихонько смеется, уткнувшись в платок.

На снегу, выпавшем за ночь, не было никаких следов. Обежав вокруг дома, Венька прислушался, но, кроме стука бабкиной лопаты да шума такси, заехавшего спозаранок к ним на окраину, ничего больше не услышал.

— Что ты носишься как угорелый? — подала вдруг голос Анфиса Петровна. — Цел твой щенок. В сенях в корзине лежит. Пойдешь в школу, занесешь туда, где взял. Все яйца сожрал, проклятый. Чтоб духу его здесь не было!

Венька понимал, что бабка догадывалась, чей был щенок, портить отношения с Игорем Леонтьевичем ей не хотелось, и только это, очевидно, удержало ее от расправы с Верным. Но что было делать дальше? Ослушаться бабку, не уносить щенка?

Венька вспомнил, что через три двора от них, в таком же домике, как бабкин, живет хромой охотник Иван Кузьмич. Где-то в Сибири, в тайге, медведь искалечил его. Поправившись, переехал Иван Кузьмич с женой в город и стал работать сторожем на каком-то складе.

Охотник только-только вернулся с дежурства, когда к нему со щенком нагрянул Венька.

Расчет его оказался точным.

— Чудной пес! Ей-бо, чудной, — вертел щенка, как игрушку, охотник. — Вроде и лайка, а не похож. Хвост — что бобовый стручок. Правда, у собаки, как говорится, переходный период, но все же… хвост…

Охотник закурил и продолжал:

— Эх, кабы лайка! Породе этой цены нет! Медведя? Берет! Рябчика, куропатку? Тоже! Утку и всю, как говорится, водоплавающую? Аж хватает на лету!.. А выносливость, а понятливость, а чистоплотность, Венька! Пять с плюсом ставить можно. Так что ты, брат, правильно сделал — собаку решил в строй вернуть. Время покажет, какой такой она породы. А пока начни ему, Венька, давать рыбий жир, три раза на день по чайной ложечке, ровно младенцу. Помогает, как говорится, крепко. Потом подбери пищу по вкусу, больные — они все привередливые. Может, он рыбьего жиру, или сырой печенки захочет, или яблочка…