Если бы, скажем, мою тушку забросило в прошлое с помощью какой-нибудь хронокамеры, то это обязательно скорректирует реальность – и от базового ответвится второй временной поток. Но ведь в тутошнем мире ничего не поменялось – никаких перемещений тел, никаких двойников! Следовательно, и парадоксов – йок. Подумаешь, сознание переместилось, душа перелетная…

Впрочем, меня сей въедливый вопрос занимал мало. Больше всего я терзался другим. Почему я? И причем тут Марлен? Понятно, что мое «Я» угодило в его несчастную башку, но почему?! Чем его башка отличается, скажем, от лысой головешки Коняхина? В чем тут секрет?

Может, существует-таки некое пересечение наших с Марленом судеб? На лицо мы с ним как инь-янь. Он – темный, а я – светлый. И отцы у нас разные. Марлен – Денисович, а я – Евгеньевич.

Правда, Аленка упомянула интересную деталь: ее «Марик» рос без отца, как и я. Более того, мать Марлена умерла или погибла, когда сыну едва исполнилось четыре годика. Было это в сорок третьем.

Но и моя мама скончалась в девяносто восьмом, не дожив до моего четвертого дня рождения! Совпадение? Или след?

И я безотцовщина, и Марлен… И его, и меня воспитывали дед с бабой. Кста-ати…

– Вот же ж дурак… – поразился я.

Старики, у которых жил Осокин, оба померли. Но мои-то живы! И прописаны они на той же улице, что и Марлен. Только здесь Центр, хватает домов в два этажа, полно цивилизации, даже настоящий небоскреб торчит – кирпичная пятиэтажка, а дед Семен с бабой Аней живут в Заречье, где сплошь частный сектор. Огороды, коровы, пустобрехи на привязи…

«Схожу!» – решил я, упруго вставая – и различая место, куда я со своей уборкой не добрался. На пыльном верху «стенки» вспухал толстый фотоальбом. Ага…

У меня даже пульс участился.

– Сейча-ас… – пропел я, доставая хранилище фамильных тайн. – Сейча-ас…

Смахнув пыль, перекинул скрипучую обложку.

– Порнография…

Голозадый Марлен беззубо улыбается в разных позах, или таращится, чмокая соской.

Дед да баба, понятно. Мои точно так же позировали – аж замерли от испуга. Деревня…

Я перелистнул картонную страницу, и замер, офигевая. Со старой фотокарточки улыбалась моя мама…

– Да нет же! – охнул я. – Ну, вот! Вот!

Внизу снимка вились белые цифры: «1938 г.» А на обороте: «Дениске на память! Лида». Мою Аллой звали…

Но лицо мамино! Глаза, нос, губы! Вон, даже родинка на щеке! И улыбка…

Решительно захлопнув альбом, я вышел из дома.

* * *

В будущем до Заречья станут ходить маршрутки, а пока – ножками. Хоть Приозерный и числится городом, но больше смахивает на поселок, каких тысячи по стране.

Ближе к речке улицу Ленина обступили аккуратные домики из «белого» кирпича, вперемежку с красным – фасады походили на рушники, вышитые оранжевым узором.

А за мостом прямая «городская артерия» заметалась будто, заюлила, зигзагом стелясь по застройке вразброс. Сузилась улица, словно сжалась, стесняясь голого вида – асфальт за мостом как обрезало. Рядом с бывшим сельпо дорога вздыбилась, забираясь на горку, и мне открылся голубой озерный простор.

Величиной водоем не поражал, лесополоса на том берегу виднелась четко, но местечко хорошее. Пляжей не водилось – песок до самой волны зарос травой, но скупнуться или позагорать – милое дело. Хоть все лето не вылезай.

И рыба водилась – сазаны, щучки… Ну, это если денька два подкармливать живность.

А вот и дедушкин дом… Веранда в мелкую расстекловку… Горбатая крыша, яблони в саду…

Я даже замедлил шаг. Деду Семену сейчас сколько? За сорок, наверное. Баба Аня и вовсе молодая, а моей маме годика три…

Слыша, как колотится сердце, я приблизился к калитке. Та самая! Кованая, с неуклюжими виньетками из крученого прутка. По двору ходила немолодая женщина, неся в обеих руках сито, полное яиц. Завидев меня, она подплыла к забору.

– Ищете кого? – спросила напевно.

– А Вагины здесь проживают? – мое нутро учуяло неприятный холодок и набегавшую растерянность.

– Вагины? – удивилась хозяйка.

– Семен и Анна Вагины, – растолковал я, – у них еще дочка маленькая, Алла!

– Не-е… – в голосе птичницы звучала спокойная уверенность. -Мы тут живем, Дорофеевы, лет уж двадцать, как. А Вагины… Не-е, не слыхала про таковских.

– А… Ну, извините…

Обратно я шагал, поминутно оглядываясь, будто ожидая, что вот-вот окликнет дед или баба. Нет, тихо. И пусто.

Но ведь дом – тот самый! В войну все Заречье сгорело напрочь, в золу, а дед Семен, гвардии старшина, лишь только с фронта вернулся, своими руками и стены ладил, и крышу! Что за…

«Может, все-таки, тут иной временной поток? Или… как ее… другая мировая линия? Черте что, и с боку бантик…»

Понедельник, 18 апреля. Утро

Приозерный, улица Горького

Аленка переночевала у меня в ночь на субботу. Выспаться не дала, зато уняла тревоги. И без того страстная, позавчера девушка отдавалась с темпераментом маленького вулканчика, а в перерывах ластилась и болтала без умолку. Как ее прическе все завидуют, и как девчонки на работе пытали, в какой парикмахерской являют этакое чудо, и до чего ж она красивая стала с этим «сосуном»…

Вот, не верю, что девичий щебет донимал меня просто так! Алена – умница и настоящий технарь. Это я в панику впадал, стоило моему «Рено» заглохнуть, а мадмуазель Зимина сказала бы: «Так. Спокойно! Ща разберемся…»

И в ту субботнюю ночевку она, надо полагать, оказывала мне скорую психологическую помощь. Молодчинка…

Право, я даже смущался немного. Нельзя мужчине проявлять свои слабости, но, видать, феминизация XXI века задела и мою натуру. Когда вернусь в будущее… Если вернусь, то обязательно разорюсь на абонемент в тренажерный зал. В здоровом теле – здоровый дух!

Быстренько сварганив яичницу, позавтракал, выхлебал целую кружку кофе со сгущенкой местного производства, и двинул на работу. Лишь на скрипучей деревянной лестнице я вспомнил, что сегодня ровно неделя моего пребывания на излете «оттепели». Первая неделя…

* * *

Редакция встретила меня сдержанным гулом – линотиписты набирали тексты, складывая отливки, а газетчики беспокойно жужжали, будто пчелы, углядевшие медведя.

Не успел я отпереть кабинет, как из «девичьей» выскочила Галка.

– Слышал? – округлила она глаза. – Опять власть меняется… К нам из райкома едут!

– Пущай едут, – легкомысленно откликнулся я, пряча ключ в задний карман. – Встретим цветами…

– Ты не понял! – обрадовалась Горбункова моему наиву. – Едет первый секретарь! И… Помнишь, как осенью комиссия из области нагрянула? Коняхин тогда быстренько оформил больничный. Пересидел! Так он и сегодня «мнимый больной». И кто его, по-твоему, замещает?

– Товарищ Быков… – протянул я.

– Именно! – горестно выдохнула девушка.

Тут же из приемной показалась Ергина, весьма всклокоченный ответсек.

– На планерку! – нервно обронила она, удаляясь. – Где все? Опять курят? Всю редакцию уже закоптили!

– Ох… – поникла Галка.

– Фигня! – отмахнулся я. – Не обращай внимания и следуй завету старика Аврелия: делай, что должна! Будет, что суждено.

Обождав, пока в кабинет ВРИО главреда грузно забежит Лысых, я предстал в поле зрения Алексея Петровича.

Быков плоховато скрывал довольство – усы его воинственно топорщились, а в глазах пылал мрачный огонь воздаяния.

«Ну-ну…»

«Временный» еле дождался, пока рассядется коллектив, до того его распирало нетерпение. Вон как пальцы поджимает… Словно закогтить жаждет.

– Переделать! – метнуло начальство мою распечатку.

Два листка, зажатые скрепкой, скользнули по столу ко мне. Я неторопливо глянул. Моя заметка ко Дню рождения Ленина – как принимали в пионеры.

Ну, галстуки ребятам и девчатам повяжут в субботу, но описать их чувства можно и загодя. Вон, какая замечательная фотка получилась! Хорошенькая Катя Воронина еще не пионерка, хоть и снялась в белой рубашечке и синей юбке. И пилотка – кокетливо на бочок. Красный галстук ей повязала старшая пионервожатая – временно, для съемки, но до чего ж счастливая мордашка у Катюшки! Сияет просто! Сам подивился, как черно-белая картинка способна испускать столько внутреннего света.