Но главное было, конечно, не в этом. Когда Рождественский

вернулся в Москву, их отношения с моим отцом как-то

расклеились. Отец, вероятно, не сразу понял, в чем дело. Вскоре

оказалось, что это был полный разрыв.

VII

Поход в «Мемориал»

Теперь я расскажу о том, как в 89-ом году, во время апогея

перестройки и гласности, я отправился в «Мемориал», чтобы мне

помогли там узнать истину о моем собственном отце.

В «Мемориале» в то время уже работал и занимал там, если не

ошибаюсь, видное положение правозащитник Александр

Даниэль, с которым мы учились когда-то в одной школе. Я

надеялся, что он меня вспомнит и как-то поможет в моем деле.

Накануне я переболел сильнейшим гриппом и имел поэтому

весьма бледный вид. Моральная проблема, которую я нес в себе,

тоже, наверное, как-то отражалась на моем лице. Это привело к

тому, что, пока я поднимался по лестнице, все со мной

здоровались, улыбались мне и кланялись. Думаю, что меня

ошибочно приняли за какого-то правозащитника.

Мы встретились с Сашей Даниэлем очень дружески и уселись

поговорить в закутке на диване. За 20 лет, что мы не виделись,

Саша Даниэль сильно изменился. В школе это был тихий,

скромный мальчик с мягкими чертами лица. Те времена были

очень трудными для него (а я, напротив, жил припеваючи). Тогда

он казался мне будущим неудачником. Теперь же выяснилось,

что неудачник – это я сам.

Я приглядывался к нему. Видимо, он успел пройти через какие-то

тяжелые испытания, неведомые мне. Черты его лица стали

чрезвычайно жесткими – я никогда не встречался раньше с

такими метаморфозами. Мне пришло в голову, что все мои

проблемы для него – тьфу.

Тем не менее, наш разговор начался вполне дружески. Я изложил

ему суть дела, и Даниэль сказал:

– Да, я что-то такое вспоминаю. Твой отец был, кажется,

музыковед?

– Нет, – отвечал я, – он был композитором.

– Тогда я тебя не понимаю, – сказал он. – Главное, чтобы

исполняли его музыку. А стучал он при жизни или нет – какое

это теперь имеет значение?

Я, слава богу, понимал, что дело обстоит как раз наоборот.

Я сказал:

– Понимаешь, наш телефон при жизни отца все время

прослушивался. Письма вскрывались. Где-то должно быть на

моего отца какое-то «дело»…

Он отвечал:

– Ну да, на всех стукачей заводились какие-то «дела»…

Мы явно не понимали друг друга.

Тут в коридоре зазвонил телефон и раздался чей-то радостный

голос: «Нет, ты представляешь, этот диссидент из Саратова

оказался стукачом!»

Я понял, что здесь течет какая-то своя жизнь, полная особого

внутреннего смысла, и что я здесь абсолютно чужой. Тем не

менее, напоследок я попросил Даниэля:

– Помоги найти хоть какое-то «дело». Мне не нужно оправдывать

отца. Мне нужно узнать истину. И не надо меня щадить!

– Ладно, звони, – сказал Даниэль.

Когда я спускался по лестнице, местная публика, слышавшая наш

разговор, смотрела на меня очень холодно.

Через неделю я позвонил ему на работу – его не было. Тогда я

позвонил ему домой. Там его тоже не было. Я позвонил на дачу.

Его не было и на даче. И на следующий день тоже, и так далее.

Короче говоря, он скрывался от меня.

Наконец, в «Мемориале», куда я продолжал названивать, каждый

раз называя себя, сжалились надо мной и дали какой-то телефон,

по которому можно было узнать «то, что нужно».

Я позвонил по этому телефону, представился и сказал:

– Понимаете, за моим отцом, пока он был жив, органы все время

следили, телефон прослушивался – ну, вы сами знаете, как это

определяется. Не посоветуете ли вы мне, как это можно

подтвердить документально?

– Чего?! – рявкнула трубка басом.

Ситуация с моим отцом стала казаться мне безнадежной.

В заключение добавлю еще два слова о том впечатлении, которое

осталось у меня от встречи с А. Даниэлем. Надо сказать, он все-

таки удивил меня. Дело не только в том, что этот жесткий,

мужественный человек стал от меня скрываться, вместо того,

чтобы сказать прямо: «Ну не приставай, мил друг, разве не

видишь, что у нас тут дела поважнее?» Дело еще и в том, что у

его знаменитого отца есть такой рассказ. Одного ни в чем не

повинного человека обвиняют в стукачестве. И доводы вроде бы

неопровержимые. От него уходит жена, отворачиваются друзья.

Он оказывается в полном, абсолютном вакууме. А понять, в чем

дело, не может. Вот такой рассказ.

Думаю, что Саша Даниэль этого рассказа не читал.

VIII

Две половины ключа

Я начал поглощать правозащитную и диссидентскую литературу.

Буковский, Делоне, Лидия Чуковская, Солженицын, Марченко,

Войнович, Григоренко… Я читал все подряд, в надежде узнать

что-то такое, что предназначено именно мне. Передо мной

открылся целый мир, доселе неизведанный. Я понял, что мой

отец, живя в изоляции, много потерял. Он очень любил историю,

а эти сочинения, которые и есть история нашего времени, до него

не дошли.

В результате моих поисков мне удалось выудить из

диссидентской литературы ключ к проблеме моего отца, вернее,

половину от этого ключа. Как будет видно из дальнейшего, я это

сделал с опозданием на год.

Вторая же половина ключа находилась в руках у потерпевших –

Есенина-Вольпина и Прохоровой. И они в конце концов мне ее

тоже вручили.

Но самую первую зацепку дала мне Надежда Мандельштам. В

первой книге ее «Воспоминаний» я прочел, что сама Лубянка

любила распускать слухи про неугодных ей людей, что они

являются агентами НКВД. Кажется, это у них называлось

«операцией по дискредитации».

IX

Два следователя. Отец невиновен

Следующий эпизод моего повествования также относится к 1989-

ому году и записан мною со слов матери.

После моего неудачного визита в «Мемориал» она написала

письмо в КГБ. В этом письме она просила сообщить ей,

причастен ли мой отец к арестам Есенина-Вольпина и

Прохоровой, произошедшим в 1949-ом и 1950-ом годах, и, в

случае его непричастности, выдать соответствующий документ.

Этот документ она думала показывать дирижерам…

Примерно через 2 месяца раздался звонок, и незнакомый голос

осведомился, будет ли она дома в такой-то день и час.

И вот, в наш дом к моей матери (а я в это время был на работе)

пришли два следователя с лицами, в высшей степени

незапоминающимися. Они взмахнули в воздухе своими

книжечками, потом выглянули из окна и сказали: «Да, хороший у

вас район!» (А дело было летом.) Потом они сели спиной к окну

и один из них произнес:

– Мы пришли к вам по поручению руководства, чтобы сообщить,

какое отношение имеет ваш муж к арестам Прохоровой и

Есенина-Вольпина. Так вот…

Тут он сделал длинную паузу. А потом продолжил:

– Ваш муж не имеет к этому никакого отношения!

Моя мать ответила ему:

– А я в этом и не сомневалась.

– Тогда чего же вы от нас хотите? – удивился следователь.

– Мне нужна справка.

– Ну что же, – сказал следователь, – это мы для вас скорее всего

сделаем. Но нам нужно посоветоваться с руководством.

Мать продолжала:

– Но мне не требуется знать, кто это сделал. Вольпин и

Прохорова были арестованы очень давно – сорок лет тому назад.

К тому же этого человека могли заставить, ему могли чем-нибудь

угрожать…

Следователи оживились и заулыбались. «Вот это – правильная

позиция», – сказали они и, пообещав сделать все возможное,

исчезли.

Больше от них не было ни слуху ни духу.

X

Помощь Елены Петровны

Устное сообщение следователей, естественно, невозможно было