– Вы следующие, – объявил Ренар Канон, заходя в артистическую. Его молодое лицо лучилось добродушием.
Владелец Канон-холла, младший сын Джея Канона, знаменитого мастера, который создавал уникальные инструменты, был известен на весь Эден своим мягким характером. Ренар улыбнулся и попытался приободрить нас:
– Не волнуйтесь, все пройдет хорошо.
Момент выхода на сцену полностью стерся из моей памяти. В себя я пришел, только когда оказался за лучшим роялем Эдена. Баэля я видел лишь краем глаза. Он отказался от скрипки, которую предложили ему организаторы, и сжимал в руках ту, которую принес с собой. Тристан стоял напротив Антонио, но из-за крышки рояля я плохо его видел.
По рядам прокатился вздох предвкушения, растопивший холодную атмосферу зала. Я был погружен в себя, но в шепоте публики четко улавливал беспрестанно повторяющееся имя Баэля.
– Удачи, – без тени волнения в голосе сказал нам Тристан.
Я позавидовал его выдержке. Мое сердце выпрыгивало из груди, взгляд был прикован к клавиатуре, в глазах мутилось. Я испугался, что упаду в обморок, но вдруг услышал, как Баэль произнес:
– Никого…
Его голос привел меня в чувство. Однако больше Баэль не произнес ни слова. Он нежно водил смычком по струнам, готовясь к выступлению. Неужели мне послышалось? Какое-то время я наблюдал за ним, затем снова опустил взгляд на клавиши и ощутил, что нервная дрожь прошла. Возможно ли, что шепот Баэля был лишь плодом моего воображения?
Пока я думал над этим, Баэль задал темп, топнув ногой, затем еще раз. Мы заранее оговорили, что третий удар – сигнал к началу. Мои пальцы коснулись клавиш одновременно с третьим ударом.
В тот вечер я впервые узнал, каково это – отдавать игре всего себя. Для меня не существовало ничего, кроме мелодии скрипки и виолончели. Я отчаянно выводил свою партию, желая достичь идеального звучания. Мой разум постепенно успокаивался, и музыка заполнила меня без остатка. Я не думал, что могу ошибиться, забыл о публике, наблюдающей за каждым моим движением. Мелодия пьянила, пальцы свободно летали по клавишам. Единственное, что приводило меня в изумление, – зачем в такой важный момент Баэль решил испробовать новый вид исполнительской техники.
Мы закончили играть, горло сдавило от нахлынувших эмоций. Я никогда еще не ощущал такого слияния с музыкой. В этот момент Тристан подошел ко мне, взял за руку и аккуратно потянул на авансцену. Только тогда, впервые за все время, я посмотрел в зрительный зал. Публика громко аплодировала нам. Если бы не Тристан, крепко сжимающий мое плечо, я бы непременно расчувствовался на глазах у всех.
Мы поклонились: Тристан – с глубокой признательностью, а Баэль… Его лицо не выражало ровным счетом ничего. Я никак не мог разгадать, что происходило у него в душе. Он бросил в зал равнодушный взгляд, как будто публика не была достойна его внимания. Я думал, что умру от волнения прямо не сцене. Интересно, испытал ли Баэль толику тех эмоций, что пережил я?
Когда мы вернулись в артистическую, Тристан затараторил без умолку. Могло показаться, что он полностью расслаблен, но я понимал, что это был его способ справиться с напряжением.
Баэль убрал скрипку в футляр и устало улыбнулся. На лице ни капли нервного возбуждения, то же выражение полного безразличия, что и на сцене. Он выглядел так, будто просто выполнил то, чего от него ожидали.
– Коя, ты так здорово отыграл! Если честно, в какой-то момент я даже подумал, что ты нас вовсе не слышишь – настолько ты был поглощен своей партией.
От слов Тристана что-то заныло в моей душе. Не обращая на это внимания, я решительно замотал головой:
– Нет, что ты! Я все слышал.
Я нисколько не лукавил, но все равно понимал, что был опьянен своей игрой. Я посмотрел на Баэля, ожидая его комментариев по поводу моего исполнения, но он, казалось, был абсолютно равнодушен и глух.
Мы собирались уже уходить, когда к нам снова зашел Ренар Канон.
– Отлично выступили, ребята! Зрители в восторге. После концерта мы устраиваем небольшой праздник, вы, молодые джентльмены, просто обязаны на нем появиться.
– Праздник? Знаете, нам это совершенно… – начал было Баэль, но его тут же перебил Тристан:
– Мы обязательно будем!
Как только Ренар Канон отошел от нас, Тристан повернулся к Баэлю:
– Ты что, не понимаешь? Такие мероприятия очень важны. Там можно встретить очень влиятельных людей.
Все выступавшие в этот день были признанными мэтрами. И для каждого из нас тот вечер стал судьбоносным. Баэлем очень заинтересовался Климт Лист, выдающийся скрипач, который через год стал его приемным отцом. Я познакомился со своим кумиром – Орлином Баумом, главным наставником моей жизни, который впоследствии оказал неоценимое влияние на мой творческий путь. Тристан же… Он встретил девушку, превратившую всю его жизнь в кромешный ад.
В ту новогоднюю ночь я возвращался домой в компании Баэля. Как обычно, когда рядом не было Тристана, он молчал. На город мягко ложился белый снег. Шагая по запорошенным улицам, я чувствовал себя совершенно иначе: воодушевление куда-то испарилось.
Скрипка в футляре Баэля задребезжала, и я вспомнил, что хотел задать ему вопрос.
– В конце выступления… Почему у тебя было такое странное лицо?
Я бы никогда не отважился спросить его об этом, но сегодня был особенный день. Он молча шагал рядом, размышляя о чем-то, но вдруг поднял голову и тихо ответил:
– Никого…
Значит, мне не показалось, перед выступлением Баэль действительно прошептал это.
– В каком смысле «никого»?
– Никого не было.
Я удивился: разве он не видел, что зал переполнен?
– Того самого человека, – снова сказал Баэль, прежде чем я снова задал вопрос.
Я никак не мог его понять, но решил дать ему высказаться.
– Среди многочисленной публики не было ни одного настоящего ценителя. Сколько бы я ни старался, я так и не нашел того, кто бы понял мою музыку, кто бы почувствовал ее так, как чувствую ее я, кто бы действительно вслушался в мою мелодию. Все, что я делаю, я делаю лишь для того, чтобы когда-нибудь встретить его, моего истинного ценителя.
Его слова задели меня за живое, но я не подал виду, продолжая идти. Баэль снова погрузился в привычное молчание и больше не смотрел в мою сторону.
В тот вечер он впервые поделился со мной своими чувствами. Тогда я еще не понимал, насколько глубоки его переживания. Но у меня появилась цель: я захотел стать тем самым истинным ценителем Баэля. Я ведь понимал и любил его музыку, вслушивался в каждый звук, как никто другой. Но что бы я ни делал, мне так и не удалось воплотить в жизнь эту заветную мечту.
После совместного выступления отношения между нами оставались неопределенными: мы не становились близкими друзьями, но и не отдалялись друг от друга. Во мне все больше росло восхищение и жаркое желание стать тем истинным ценителем, которого он так искал. Баэль же относился ко мне лишь как к аккомпаниатору, в то время как с Тристаном их продолжали связывать узы крепкой дружбы. Иногда я завидовал Тристану: он сумел стать единственным другом того, кто терпеть не мог людей.
Как вспышка, пролетело беззаботное детство. И вот мы окончили консерваторию, стали юношами. Стали серьезнее и наши разговоры.
Баэль, который уже в шестнадцать лет получил титул де Моцерто, прослыл в Эдене выдающимся скрипачом. Даже предыдущий обладатель титула, учитель и приемный отец Баэля Климт Лист, говорил, восхищаясь талантом юноши:
– Наконец-то у нас появился истинный Моцерто.
У Тристана были все шансы стать незаурядным виолончелистом, однако он не стал развивать свои способности. Он наслаждался жизнью, пробуя себя в разных сферах: давал концерты, играя на виолончели, на фортепиано и даже на гитаре, писал прекрасные картины и сочинял стихи. Но больше всего он любил вращаться в кругах высшего общества и знакомиться с новыми людьми. Его красноречие растапливало любые сердца, а приятная внешность помогала ему быть в центре внимания. Влиятельные аристократы боролись за возможность пригласить его к себе на званый ужин – происхождение Тристана их совершенно не волновало.
