Теперь Баэль несколько раз сыграл вместе до и ре. Скрипка издавала глухие, неприятные уху звуки. Антонио будто пытался разбудить Аврору после долгого сна. Только когда скрипка отозвалась красивой трелью, Баэль начал выводить полноценную мелодию.

Сладостная музыка будоражила, заставляя плакать. Меня раздирали противоречивые желания: хотелось закрыть уши, чтобы только не слышать этой демонически зачаровывающей мелодии, и в то же время – продолжать внимать ей до тех пор, пока не умру. В тот момент для меня перемешалось все на свете: я не знал, где правда, а где ложь, и даже перестал различать грань между жизнью и смертью. Но мне не было страшно.

Скрипка продолжала петь, и казалось, что так будет вечно.

Я крепко зажмурил глаза, закрыв голову руками, и чувствовал, как колотится сердце, будто вот-вот вырвется из груди. Музыка сводила с ума, но остановить ее было невозможно.

Мелодия мощной волной глубоко проникала в сознание и душу.

Прекрати, Баэль. Нет, продолжай. Остановись. Пожалуйста. Нет, играй еще…

– Коя.

Кто-то потряс меня за плечо. Я открыл глаза.

Сколько прошло времени? Тело болело, словно я преодолел десятки километров. Чьи-то руки подняли меня.

– Обернись.

Я послушался и вытянул руку, будто пытаясь дотянуться до горизонта. Это движение отняло те немногие силы, что еще оставались, и мне показалось, что небо вот-вот упадет на меня. Душу заполнила беспросветная печаль.

Вокруг нас сотни деревьев будто исполняли загадочный танец в блеске солнца. Белоснежный, ослепительный мир, где нет места грязи и пороку. Безупречный мир. Словно музыка Баэля.

Как зачарованный, я посмотрел на друга. Его глаза светились радостью, а во взгляде читалось: «Я знал, что он существует».

Без сомнения, в биографии Иксе описано именно это место, где деревья выглядят заледеневшими оттого, что раскалены внутри.

Передо мной шумел Ледяной лес.

Я долго не мог оторвать глаз от завораживающей картины, но почему-то не чувствовал ни капли удивления оттого, что легенда оказалась реальностью. Я боялся пошевелиться, уверенный, что от малейшего моего движения сказка тут же исчезнет.

Время текло незаметно, прошел, наверное, уже не один час, когда я снова услышал какой-то звук. Сначала было немного страшно, и я едва сдержался, чтобы не вскрикнуть. Неужели это был чей-то шепот? Или снова шорох листвы, качающейся на ветру?

Я прислушался и наконец-то понял, о чем говорил Баэль. Одновременно похожий на шепот и шум ветра – это был язык музыки.

В отличие от Антонио, я не понимал ни звука, но был абсолютно уверен, что Лес заговорил с нами. Я оглянулся и посмотрел на друга. Он приложил палец к губам, будто бы предостерегая от чего-то. Кивнув в ответ, я стал ждать.

И вот снова раздался звук. Потом еще один, и вскоре в воздухе зазвучала мелодия. Мне даже показалось, что деревья вибрируют. Я вздрогнул от испуга. Тут же захотелось развернуться и броситься наутек, но Баэль, будто прочитав мои мысли, остановил меня, схватив за руку. Его прикосновение отрезвило меня, и я снова прислушался к звукам Леса.

Можно ли сыграть такую мелодию? Есть ли хоть один инструмент, способный ее воспроизвести? Нет. Это невозможно. Это была не просто музыка – дыхание мира, которое исполняли дуэтом горы и волны моря, а дирижировало ими бескрайнее небо. Только Мотховен мог слышать и понимать эту музыку.

Деревья вокруг нас были музыкантами. Каждая заледеневшая веточка была струной, которую задевал ветер, ставший смычком. Лес выступал в роли маэстро. Должно быть, именно так звучала вечность. Я слышал безупречность, красоту и безграничную гармонию звуков. Как смел я говорить, что сочиняю музыку, как смел считать себя неплохим пианистом? Никто в мире, ни один маэстро никогда не сможет снова назвать себя музыкантом, если услышит эту мелодию.

Я полностью растворился в музыке Леса, пока до моего сознания не донеслось чистое звучание скрипки. Пронзительное и одновременно успокаивающее, оно ничуть не уступало мелодии бога музыки Мотховена.

Оглянувшись, я не поверил своим глазам: Баэль начал играть.

Скрипка дарила Ледяному лесу безупречную мелодию. Я наблюдал, как заиндевевшие листья, словно крупные снежинки, осыпаются с белоснежных веток. Спустя мгновение деревья-музыканты замолчали, будто вслушиваясь в исполнение Баэля. Он уверенно водил смычком, желая показать богу музыки все свое мастерство, вкладывая в мелодию лишь ему присущую чувственность.

Это сон или явь? Я видел все своими глазами, но никак не мог поверить в происходящее. Звучала музыка, которая, казалось, будет литься вечно, и в душе я надеялся, что так и будет.

Вдруг к сольной мелодии скрипки добавился новый звук – Лес стал оркестром, аккомпанирующим Баэлю, и все лишь для единственного зрителя, для меня. Я снова ощутил двоякое чувство: хотелось до боли в горле кричать, чтобы кто-нибудь услышал мой зов и пришел разделить со мной наслаждение, и в то же время я хотел один владеть этой тайной, остаться единственным зрителем фантастического выступления.

Дрожь охватила тело. Я смотрел, слушал и впитывал каждую ноту. Озноб был таким сильным, что мне казалось – смерть близко. Музыка продолжала литься, легко преодолевая октаву за октавой, и ничто не могло ее остановить. Я был готов отдать свою жизнь, свою душу, только чтобы слушать ее вечно.

Но… У каждой мелодии есть свой конец, даже у самой прекрасной, звучащей как вечность.

«Музыка рождается здесь, где она и умирает», – вдруг подумал я.

Мелодия Баэля становилась все тише.

По моим венам раскаленным свинцом текло сожаление. Из груди рвался крик, но внутренний голос умолял быть как можно тише ради последних нот прекрасной мелодии. На глазах выступили слезы, и я с горечью сказал себе: «Коя, ты всего лишь зритель, тебе не по силам справиться с этой музыкой».

Наконец Лес тоже погрузился в тишину. По лицу Баэля градом тек пот. Пытаясь отдышаться, он сжимал в объятиях Аврору. Скрипка уже не излучала демонического сияния, теперь в ее блеске чувствовалось почтение к своему маэстро.

Мелодия давно смолкла, но глубоко в душе я верил, что она будет звучать вечно.

Стояла глубокая ночь, когда мы покинули Ледяной лес. Ни я, ни Баэль до самого дома не проронили ни слова. Мне было интересно, что он сейчас чувствует. Пока мы ехали в экипаже, я всматривался в темноту, думая о том, что все случившееся было лишь наваждением.

Слишком красиво… Слишком далеко.

Но замерзшие слезы на моем лице говорили об обратном.

– Коя! Эй, ты меня слышишь?

– Что?

– Ты какой-то потерянный в последнее время. Что-то случилось?

– Нет, просто…

Я оторвал взгляд от окна и попытался улыбнуться сидящему напротив Тристану. Друг подмигнул.

– Коя, не держи в себе. Лучше расскажи старому приятелю, кто та леди, что завладела твоими мыслями.

– Ты все не так понял.

Тристан, крайне заинтригованный, собирался сказать что-то еще, но его перебил голос возницы:

– Канон-холл.

Покинув повозку, мы направились к театру. Перед входом уже собралась толпа. Неподалеку перекупщики предлагали желающим билеты.

– Будь осторожен, Коя. Стоит хоть кому-то узнать, на какие места наши пригласительные, и на ближайшем кладбище появится два новых захоронения, – оглядываясь по сторонам, пошутил Тристан.

Этим вечером Баэль давал первый концерт в честь своего возвращения. Билеты стоили дорого, но были раскуплены на всю неделю вперед. По слухам, на черном рынке их продавали в несколько раз дороже.

Это было удивительно даже для Эдена, ведь аристократы, мнящие себя высокой публикой, считали ниже своего достоинства тратить огромные суммы ради выступления простолюдина. Но не в этот раз. Игру Баэля хотели услышать все.