Предполагалось, что такие вопросы вполне уместны здесь, на море, где внезапные курортные романы — эго что-то само собой разумеющееся.

Вечером опять было общее заседание. Знаменитости витийствовали на пятнадцатом этаже, на застекленной с трех сторон веранде, на фоне гомерического заката, а где-то за Кавказским хребтом, сам еще в это не веря, рушился Третий Рим.

Но метафоры и обобщения сейчас не достигали сознания Анны. Горящей щекой она чувствовала взгляд Стаса, а когда оборачивалась в его сторону, то всякий раз оказывалось, что смотрит он сквозь нее, на море, и ее вроде даже не видит. Как она вчера не видела его на балконе.

Вечером, когда было уже совсем темно и ветер слегка шевелил тростник и пересыпал из ладони в ладонь песок на пляже, они подошли к молу. Потом медленно пошли по молу вглубь, а когда дошли до конца, до его самой крайней, уходящей в море, точки, Стас сказал:

— Я женат, и у меня трехлетний сын.

— Разве это все уже имеет значение?

Они стояли в круге света, который отбрасывал фонарь, и все пятнадцать этажей окон, выходящих на эту сторону, могли при желании наблюдать, как два человека одновременно шагнули навстречу друг другу.

Стас наклонил голову и поцеловал Анну. А она, хотя и ждала этого, ничего не почувствовала. Вернее, не почувствовала ничего, что чувствовала в сходных ситуациях раньше. Никаких там дурацких «вспышек страсти», вычитанных где-то «ватных ног» и прочей лирики. Был только огромный, как море за спиной Стаса, покой. Все в мире встало на свои места. Как будто все прошлые и грядущие потери были возмещены этим прикосновением. Все начиналось сначала. Обычная шкала ценностей и обычные представления о порядке вещей не работали в этих новых пространстве и времени. Анна поняла, что теперь по отношению к Стасу она то же, что и тонкая прибрежная полоса по отношению к подступающему и берущему ее пядь за пядью морскому приливу.

Около лифта они простились, хотя комнаты их были рядом. Стас подождал, пока Анна закроет за собой дверь, потом постоял еще немного в холле, возле окна, вглядываясь то ли в свое отражение, то ли в невидимые очертания гор.

Потом улыбнулся, покачал чему-то головой и открыл дверь своей комнаты.

Свет Анна не включала: так же, как и вчера, ей не хотелось отделять себя от пространства, в котором теперь существовал Стас. В открытую балконную дверь потянуло сигаретным дымом. Анна вышла и заглянула за тонкую бетонную перегородку, отделявшую их балконы. В двух шагах от нее Стас курил, облокотясь на перила и тихо улыбаясь в темноту.

Повернув голову, он увидел Анну, молча кивнул ей и протянул руку, словно приглашая совершить еще одну прогулку, шагнув прямо с балкона в нестрашную, сквозящую звездами пустоту. Так они постояли немного, сцепив пальцы над бездной и молча наблюдая, как набирает силу звездопад. И верно, сегодня на конференции кто-то рассказывал про метеоритный поток. Леониды… Красивое название. Потом стало холодно, Стас сказал, что пора спать, и они расцепили руки.

Утром Анна проснулась от птичьего гомона. Раскидистая крона дерева под окном кипела какой-то птичьей мелочью.

Так было каждый день, так будет завтра, послезавтра… Но сегодня было что-то не так. Она поняла причину тревоги, которая поднималась из подвздошья и уже дошла до сердца. Через пять дней уезжать! Господи, да что же это… Все кончится? Она открыла глаза, встала, вышла на балкон прямо в ночной сорочке и босиком.

Все было не такое, как ночью, не льнуло, не вглядывалось. Горы отступили, и море тоже будто отодвинулось и лежало гладкое и к Анне равнодушное. Шоссейная дорога уходила на Пицунду, и по ней полз автобус. Ногам было холодно. Анна тихо позвала Стаса, но он не ответил. Она осторожно перегнулась и заглянула за бетонную перегородку.

На балконном полу стояла пепельница, полная окурков. Дверь в комнату была открыта, и ветер тихо шевелил занавеску. И когда занавеска приподнялась, Анна увидела Стаса. Он лежал на кровати, полусползшее одеяло открывало грудь, левая рука свесилась до пола, голова его была запрокинута на подушке, и казалось — Стас безбоязненно подставляет горло под чей-то нож.

Анна вцепилась в перила. Она испугалась, что сейчас свалится вниз со своего балкона, так закружилось у нее все внутри от желания припасть к груди Стаса, прикрыть руками его горло, закрыть своим телом его тело.

В это время кто-то окликнул ее снизу. Анна покачнулась и тихо выругалась: критикесса Евграфова грозила игривым пальчиком и улыбалась. Старая дура совершала свой утренний моцион перед завтраком. Ну вот, теперь ей будет о чем поговорить в компании. А не один ли черт, будет она говорить или не будет? Какое все это имеет отношение к Анне и тому, что с ней происходит?

— Привет! — Стас стоял на балконе и смотрел на нее смеющимися глазами. Он был уже одет в синие джинсы и светлую, накинутую на голое тело рубашку.

Анна молча, движением головы, указала ему на Евграфову, которая все еще пялилась на них снизу.

Стас достал из нагрудного кармана очки, надел их и приветливо помахал критикессе.

— Да и бог с ней. — Потом спрятал очки и посмотрел на Анну: — Не боишься замерзнуть?

Анна сообразила, что стоит босиком и в одной сорочке. Она машинально прикрыла руками грудь, но боялась теперь только одного: вдруг что-то случится, например балкон рухнет или метеорит на землю упадет, и она не успеет коснуться губами этих невозможного синего цвета близоруких глаз, смотрящих на нее и одновременно на кого-то вне.

В столовую к завтраку они спустились позже остальных. Критикессы уже не было, и Стас сел на ее место. Принесли еду, но есть не хотелось, внутри Анны тихо нарастала дрожь. Она стала пить несладкий горячий чай. Стас молча намазывал масло на хлеб. Из-за соседнего стола, допивая свой кофе, наблюдала за ними Валентина с кафедры братских литератур. Стас положил нож и хлеб на тарелку, взял Анну за руку и вывел на улицу.

Они сели в автобус и поехали в Пицунду. Изнуряюще пахло морем, солнцем и влажной хвоей. В небе шли один за другим косяки птиц.

Народу было совсем мало, а пляжи и вовсе пустовали. В голове у Анны звенело и кружилось.

Они шли, взявшись за руки, и молчали. Метрах в пятидесяти от моря, под открытым небом, среди сосен было кафе с широкими пеньками вместо столов и стульев. В просветах между излучающими теплый свет стволами сверкало море.

Они долго сидели, пили крепкий кофе и курили «Стюардессу», из бело-голубой, слегка помятой пачки Стаса.

Они никуда не спешили. Они просто ждали, что будет дальше. И всё.

Потом они шли по берегу и видели дельфинов, которые опять высматривали кого-то. Только никого, кроме них двоих да нескольких кораблей далеко на горизонте, кругом не наблюдалось.

Идти по песку было тяжело, они устали и, подстелив куртки, легли. Песок был теплым, потому что солнце и в последних числах ноября грело сильно, а ветра почти не было, и такую погоду обещали до конца их пребывания здесь. Они лежали, закрыв глаза, и наблюдали сквозь веки солнечные огненные сполохи, не снаружи, а внутри них.

Потом они долго шли в золотой тени реликтовых сосен, и кожа их постепенно пропитывалась запахом хвои, моря и солнца. Они останавливались и медленно целовали друг друга в губы, в глаза, и, расстегнув ворота рубашек, в шею. И не могли надышаться друг другом.

Они чувствовали, как губы их слипаются, точно пропитаны тягучей сосновой смолой, и разлепить их можно было, только причинив друг другу боль.

Они вернулись далеко за полдень, совершенно обессиленные. Поднялись на седьмой этаж, и Анна не выпустила его руки из своей, пока они не зашли к ней в комнату. Они молча разделись. Они все делали сегодня молча. И потом Анна обняла его, окружила собой, как если бы она была воздухом или светом, и впустила его в себя, как если бы воздухом или светом был он. Она лежала, закрыв глаза, как там, на берегу, и чувствовала в себе спокойное движение морского прибоя, и чувство это было таким исчерпывающим и невозможным, что она заплакала, когда Стас, тихо и коротко ахнув, уронил голову ей на грудь.