— Ну! — сказал папа. — Зачем же выдавать домашние секреты?! Нарисуй меня лучше в виде бобра, который без устали строит дом. А мама пусть будет беззаботной порхающей птичкой.
Я так и сделал. Папу — бобром, маму — птичкой.
И сдал рисунки учителю.
И тогда папу привлекли к ремонту школы. А маму заставили петь в родительском хоре. Хорошая шутка получилась.
Странные дырки
По пути на дачу мы все промокли до нитки. И мама, и папа, и я. А в дачном домике — холодина-а-а…
— Надо сына в сухое переодеть и возле печки посадить, — говорит мама и начинает растапливать печь.
А папа ищет для меня сухую одежду. И находит только майку дырявую. Потому что вещи-то мои дома остались.
— Подумаешь, дырявая, — говорит папа. — Зато сухая.
И надевает майку на меня. И тут же удивляется.
— Надо же! — говорит папа. — Майка сухая, а дырки-то в ней мокрые.
А я пальцем в дырки тычу — они и вправду мокрые.
— Мокрые дырки! Мокрые дырки! — кричу я. — Ура!
А мама возле печки от дыма кашляет и нам кричит:
— Не ерундите! Дырки не могут быть мокрыми. В них ведь ничего нет. Это нарушение законов физики.
— Мокрые, мокрые! — кричим мы с папой сквозь дым. — Мы открыли новый закон физики!
Мама печку растопила, комнату проветрила и к нам подошла.
— Ну-ка! Где ваши мокрые дырки? — спросила она и пощупала меня сквозь рваную майку. А потом говорит папе:
— Эх, ты! Вместо того чтобы новые законы физики открывать, лучше бы вытер сына после дождя. Это же мокрое тело сквозь дырки проступает!
Папа пощупал меня и говорит:
— Ой! Теперь и майка от мокрого тела намокла. Сын может простудиться.
Они сняли с меня майку вместе с мокрыми дырками, вытерли насухо и завернули в папин охотничий плащ.
Я согрелся и заснул.
И приснилось мне, будто я сижу на зелёной солнечной лужайке, а вокруг меня летают дырки и чирикают словно воробьи:
— Чирик-чирик! Чирик-чирик…
Я крошу им белый хлеб, а они клюют его и кричат радостно:
— Спасибо, Аркаша! Спасибо, Аркаша!
И так всё здорово! Только непонятно, почему они меня Аркашей называют? Ведь меня же Олежкой зовут…
Полдник у пополдников
— Через полчаса мы пополдничаем, — сказала мама. — Вы еду приготовьте, а я пока бельё постираю.
— Есть! — сказал папа и откозырял маме.
— К пустой голове руку не прикладывают, — сказала мама и ушла стирать бельё.
А папа надел себе на голову кастрюлю и снова откозырял.
— Теперь голова не пустая, — сказал он. — Я — пополдник!
Он надел мне на голову маленькую кастрюльку и торжественно объявил:
— А тебя назначаю своим заместителем — подпополдником.
— Есть! — откозырял я.
— Налево! — скомандовал пополдник папа. — Шагом марш!
И мы стали ходить кругами по кухне, как солдаты на параде.
Раз-два, раз-два!
— Папа, а почему у тебя нет погон? — спросил я. — Ведь у всех пополдников есть погоны со звёздами…
— Звёзды — у полковников, — поправил меня папа. — А я пополдник, у меня другие знаки отличия.
Он достал из сковороды шесть длинных макарон и развесил их по своим плечам. На каждое плечо — по три макаронины.
— Я — пополдник! — гордо сказал папа.
— Мне тоже хочется, — сказал я.
Тогда папа достал из сковороды ещё четыре макаронины и развесил их по моим плечам. На каждое по две.
Мы снова стали маршировать по кухне, высоко задирая ноги. Вдруг папа остановился и прогремел командирским голосом:
— Товарищ пополдник! За высокое задирание ног вам присваивается звание старшего подпополдника. Ура!
— Ура!!! — завопил я, глядя, как папа вешает мне на каждое плечо ещё по одной макаронине.
— Но поскольку я старше тебя, — сказал он после этого, — то мне должно быть присвоено звание самого старшего пополдника.
На его плечах тут же оказались по четыре макаронины. Потом мы снова маршировали и снова присваивали друг другу звания. Скоро все макаронины из сковороды уже висели на наших плечах.
Мама застала нас в самый торжественный момент — когда мы делили пополам последнюю макаронину.
— Полдник готов? — спросила она, удивлённо раскрыв глаза.
— Мы — пополдники твоей непобедимой армии, а ты — наш генерал! — объявил папа.
А мама только вздохнула. Потом сняла с нас макароны, положила их в сковородку и стала готовить обычный полдник.
И. Пивоварова
Селиверстов не парень, а золото!
Селиверстова в классе не любили. Он был противный.
У него уши красные были и торчали в разные стороны. Он тощий был. И злой. Такой злой, ужас!
Однажды он меня чуть не убил!
Я в тот день была дежурной санитаркой по классу. Подошла к Селиверстову и говорю:
— Селиверстов, у тебя уши грязные! Ставлю тебе двойку за чистоту.
Ну что я такого сказала?! Так вы бы на него посмотрели!
Он весь побелел от злости. Кулаки сжал, зубами заскрипел… И нарочно, изо всей силы, как наступит мне на ногу!
У меня нога два дня болела. Я даже хромала. С Селиверстовым и до этого никто не дружил, а уж после этого случая с ним вообще весь класс перестал разговаривать. И тогда он знаете, что сделал? Когда во дворе мальчишки стали играть в футбол, взял и проткнул футбольный мяч перочинным ножом.
Вот какой был этот Селиверстов!
С ним даже за одной партой никто не хотел сидеть! Бураков сидел, а потом взял и отсел.
А Сима Коростылёва не захотела с ним в пару становиться, когда мы в театр пошли. И он её так толкнул, что она прямо в лужу упала!
В общем, вам теперь ясно, какой это был человек. И вы, конечно, не удивитесь, что, когда он заболел, никто и не вспомнил о нём.
Через неделю Вера Евстигнеевна спрашивает:
— Ребята, кто из вас был у Селиверстова?
Все молчат.
— Как, неужели за всю неделю никто не навестил больного товарища?! Вы меня удивляете, ребята! Я вас прошу сегодня же навестить Юру!
После уроков мы стали тянуть жребий, кому идти. И, конечно, выпало мне!
Дверь мне открыла женщина с утюгом.
— Ты к кому, девочка?
— К Селиверстову.
— А-а, к Юрочке? Вот хорошо! — обрадовалась женщина. — А то он всё один да один.
Селиверстов лежал на диване. Он был укрыт вязаным платком. Над ним к дивану была приколота салфетка с вышитыми розами. Когда я вошла, он закрыл глаза и повернулся на другой бок, к стене.
— Юрочка, — сказала женщина, — к тебе пришли.
Селиверстов молчал.
Тогда женщина на цыпочках подошла к Селиверстову и заглянула ему в лицо.
— Он спит, — сказала она шёпотом. — Он совсем ещё слабый!
И она наклонилась и ни с того ни с сего поцеловала этого своего Селиверстова.
А потом она взяла стопку белья, включила утюг и стала гладить.
— Подожди немножко, — сказала она мне. — Он скоро проснётся. Вот обрадуется! А то всё один да один. Что же это, думаю, никто из школы не зайдёт?
Селиверстов зашевелился под платком.
«Ага! — подумала я. — Сейчас я всё скажу! Всё!»
Сердце у меня забилось от волнения. Я даже встала со стула.
— А знаете, почему к нему никто не приходит?
Селиверстов замер.
Мама Селиверстова перестала гладить.
— Почему?
Она глядела прямо на меня. Глаза у неё были красные, воспалённые. И морщин довольно много на лице. Наверное, она была уже немолодая женщина… И она смотрела на меня так… И мне вдруг стало её жалко. И я забормотала непонятно что:
— Да вы не волнуйтесь!.. Вы не подумайте, что вашего Юру никто не любит! Наоборот, его очень даже любят! Его все так уважают!..
