Прежде чем начать свой рассказ, я должен объяснить некоторые детали нашего плана, которые вызвали большой раскол между нами. Прежде всего, каким должен быть Установленный срок? Когда группа из трехсот или четырехсот человек впервые эмигрировала из Новой Зеландии в Британулу, мы были почти все молодыми людьми. Мы не хотели соглашаться с мерами в отношении государственного долга, которые грозились принять новозеландские дома; и поскольку этот остров был открыт, и часть его была уже возделана, мы решили отправиться туда. Наше решение было встречено хорошо не только среди некоторых партий в Новой Зеландии, но и в метрополии. Другие последовали за нами, и мы обосновались с большим удобством. Но мы были, по сути, молодой общиной. Среди нас было не более десяти человек, достигших Установленного срока, и не более двадцати, о которых можно было бы сказать, что они приближаются к нему. Никогда не могло наступить время или народ, когда или среди которого эта система могла бы быть опробована с такой надеждой на успех. Прошло так много времени, прежде чем нам позволили встать на ноги, что бы Установленный срок стал предметом всеобщих разговоров в Британуле. Было много тех, кто ждал его как воплощения новой идеи богатства и комфорта, и именно в те дни были сделаны расчеты относительно мостов и железных дорог. Я думаю, что в Англии считали, что немногие, лишь единицы, в нашей среде мечтали об этом. Если бы они верили, что Установленный срок когда-нибудь станет законом, они бы не позволили нам стать законотворцами. Я признаю это. Но когда мы были независимы, то снова подчинить нас 250-тонной паровой махиной было актом грубой тирании.

Каким должен быть Установленный срок? Это был первый вопрос, который требовал немедленного ответа. Возраста были названы абсурдные в своей снисходительности – восемьдесят и даже восемьдесят пять лет! Давайте скажем сто, – сказал я вслух, направляя на них весь заряд своей насмешки. Я предложил шестьдесят, но это предложение было встречено молчанием. Я указал, что живущих сейчас на острове стариков не так уж и много и их могут освободить от выполнения этого закона, и что даже тем, кому за пятьдесят пять, можно позволить влачить свое существование, если они достаточно слабы духом, чтобы выбрать для себя столь унизительное положение. Это последнее предложение было принято сразу, и освобожденные от выполнения закона о Установленный срок не проявили никакого возмущения, даже когда им было доказано, что они останутся в обществе одни и не будут иметь права на почести, и им никогда не разрешат даже войти в чудесные сады колледжа. Сейчас я думаю, что шестьдесят лет – это слишком ранний возраст, и что шестьдесят пять, до которых я изящно уступаю, – это подходящий Установленный срок для человеческой расы. Пусть любой человек посмотрит среди своих друзей, не стоят ли шестидесятипятилетние мужчины на пути тех, кто еще стремится подняться выше в этом мире. Глухой судья должен уступить свое место, когда более молодые люди, стоящие ниже его, могут слышать с абсолютной точностью. Или когда его голос понизился и стал слаб, или его зрение потускнело и ухудшилось. В любом случае, его конечности потеряют всю ту силу и ловкость, которая необходима для адекватного выполнения работы в этом мире. Само собой разумеется, что в шестьдесят пять лет человек уже сделал все, на что был способен. Он больше не должен беспокоиться о труде, а значит, и не должен беспокоиться о жизни. "Все это суета и томление духа", – скажет такой человек, если он все еще храбр и все еще жаждет чести. "Ведите меня в колледж, и там дайте мне подготовиться к той светлой жизни, которая не потребует сил смертных". Мои слова подействовали на многих, и тогда они потребовали, чтобы Установленным сроком стали семьдесят лет.

Как долго мы бились над этим вопросом, сейчас не нужно рассказывать. Но в конце концов мы решили выбрать среднее значение. Шестьдесят семь с половиной лет было названо большинством Ассамблеи Установленным сроком. Конечно, колония должна была по настоящему состариться, прежде чем поступить в колледж. Но тут возник еще один спор. С какой стороны от Установленного срока должен быть начаться год благодати? Наши дебаты даже на эту тему были долгими и оживленными. Говорили, что уединение в колледже будет равносильно отбыванию наказания, и что старики должны таким образом получить последние томительные капли дыхания, отпущенные им без участия мира в целом. В конце концов, было решено, что мужчины и женщины должны поступать в колледж в шестьдесят семь лет, а до шестьдесят восьмого дня рождения они должны покинуть его. Тогда зазвонили колокола, и вся община ликовала, и устраивались банкеты, и юноши и девушки называли друг друга братом и сестрой, и чувствовалось, что среди нас началась великая реформа на благо всего человечества.

Когда законопроект был принят, в Англии об этом мало думали. Я полагаю, что, по мнению англичан, было еще достаточно времени, чтобы подумать об этом. Идея была настолько странной для них, что считалось невозможным, чтобы мы ее осуществили. Они, несомненно, слышали о законопроекте, но я утверждаю, что, поскольку нам было позволено отделиться и жить отдельно, их заботило это не более, чем если бы это было сделано в Аризоне или Айдахо, или в любом из тех западных штатов Америки, которые недавно сформировались в новый союз. Именно от них, несомненно, мы ожидали сочувствия, которого, однако, не получили. Очевидно, мир еще не до конца осознал, что его ждут великие дела. Мы получили, правда, резкий протест от старомодного правительства в Вашингтоне, но в ответ на него мы заявили, что готовы стоять и умирать за новую систему – что мы ожидаем славы, а не бесчестья, и что человечество за нами последует, а не отвергнет нас. Мы вели длительную переписку с Новой Зеландией и Австралией, но Англия сначала не верила нам, а когда ей дали понять, что мы настроены серьезно, она обрушила на нас единственный аргумент, который мог иметь силу, и послала в нашу гавань свою канонерку. Военный корабль, без сомнения, был неотразим – если только мы не были готовы умереть за нашу систему. Я был готов, но я не мог взять с собой народ моей страны.

Теперь я дал необходимую прелюдию к истории, которую мне предстоит рассказать. Я не могу не думать, что, несмотря на консервативные нравы Великобритании, читатели в этой стране в целом должны были познакомиться со взглядами сторонников Установленного срока. Не может быть, что бы система, обладающая такой силой изменять, и, я могу сказать, улучшать, нравы и привычки человечества, была неизвестна в стране, в которой часть жителей, по крайней мере, читает и пишет. Они хвастаются, правда, что ни один мужчина или женщина на Британских островах сейчас не читали моих заметок, но мне сообщили, что их знания редко близки к литературному вкусу. Возможно, часть людей была в неведении о том, что делается в империи в южной части Тихого океана. Поэтому я написал эту предварительную главу, чтобы объяснить им, каково было состояние Британулы в отношении Установленного срока всего за двенадцать месяцев до того, как Англия завладела нами и снова сделала нас своими подданными. Сэр Фердинандо Браун теперь правит нами, надо сказать, не железным жезлом, а по собственной воле. Он произносит цветистые речи и думает, что они заменят независимость. Он собирает свои доходы и сообщает нам, что быть обложенным налогами – высшая привилегия настоящей цивилизации. Он указывает на канонерскую лодку в заливе, когда она приходит, и называет ее божественным хранилищем благодетельной власти. На какое-то время, без сомнения, британская "нежность" возобладает. Но я зря потратил свои мысли и напрасно излил свое красноречие по поводу Установленного срока, если с течением лет он снова не выйдет на передний план и не докажет, что он необходим, прежде чем человек сможет достичь всего того, что ему суждено достичь.

Теперь я начинаю свой рассказ. Прошло более тридцати лет с тех пор, как я начал свою агитацию в Британуле. Мы были малочисленным народом, и тогда еще не было благословения отделиться от метрополии, но мы были, я думаю, особенно умны. Мы были теми самыми сливками, которые, так сказать, были сняты с молока жителей обширной колонии, одаренные невероятным интеллектом. Мы были элитой избранного населения Новой Зеландии. Думаю, я могу сказать, что ни один народ, столь хорошо информированный, никогда прежде не приступал к формированию новой нации. Сейчас мне почти шестьдесят лет, я почти готов к поступлению в колледж, который, увы! никогда не откроет двери передо мной, а мне было почти тридцать, когда я начал серьезно относиться к Установленному сроку. В то время моим самым дорогим другом и самым надежным коадъютором был Габриэль Красвеллер. Тогда он был старше меня на десять лет, и, следовательно, теперь может быть зачислен в колледж, если бы колледж существовал. Он был одним из тех, кто привез в колонию мериносовых овец. С большими трудами и затратами он вывез из Новой Зеландии небольшое стадо отборных животных, с которым с самого начала имел успех. Он завладел землями Литтл-Крайстчерч, в пяти или шести милях от Гладстонополиса, и проявил большую рассудительность при их выборе. Более красивого места, как оказалось, для производства говядины и баранины, а также для выращивания шерсти, найти было невозможно. Все, что нужно человеческой природе, было в Литтл-Крайстчерче. Ручьи, орошавшие землю, были прозрачными и быстрыми, и никогда не иссякали. Земля была особо богата травой, а старые английские фруктовые деревья, которые мы привезли с собой из Новой Зеландии, росли там с таким буйным плодородием, какого, как мне сказали, не знала и родная страна. Он импортировал яйца фазанов, и лососевую икру, и молодых оленей, и чернозобиков, и тетеревов, и этих прекрасных маленьких олдернейских коров, размером не больше собаки, которые, когда их доят, не дают ничего, кроме сливок. Все это процветало у него необыкновенно, так что о нем можно было сказать, что он попал в цель. Но сына у него не было, и потому, ежедневно обсуждая с ним вопрос о Установленном сроке, я пообещал ему, что именно мне будет суждено отдать его на хранение в священный колледж, когда наступит день его ухода. Он был женат еще до того, как мы покинули Новую Зеландию, и был бездетен, когда устроил для себя и своей жены усадьбу в Литтл-Крайстчерче. И там, через несколько лет, у него родилась дочь, и я должен был помнить, когда обещал ему этот последний акт дружбы, что муж этого ребенка должен будет с сыновней почтительностью выполнить для него ту работу, которую я взял на себя.