Извиняюсь перед ребятами, выхожу в коридор, чтобы немного успокоиться. Прислоняюсь к двери спиной и дышу мелко, час. Мне срочно нужно взять себя в руки. Следующий урок в одиннадцатом классе, нельзя, чтобы Артем увидел меня в таком состоянии!

Делаю два глубоких свистящих вдоха и возвращаюсь в кабинет.

Как только звенит звонок, и начинается перемена, я теряю сознание.

Прихожу в себя медленно и мучительно, на лице у меня что-то мокрое, холодное. Открываю глаза.

Вокруг меня сгрудились ученики, кто-то судорожно звонит по телефону, еще два человека спешно открывают в кабинете окна.

– Не надо «скорой помощи», – говорю слишком слабым голосом, откашливаюсь и повторяю уже увереннее.

Несколько рук поддерживают меня под спину и помогают сесть.

Я мокрая насквозь, белая блузка прилипла к телу, на лоб кто-то положил влажное полотенце.

– Мария Викторовна, давайте вызовем врача.

– Вы очень бледная.

– Нет, ребят, мне уже лучше.

Я быстро нахожу глазами Артема. Он стоит за спинами одноклассников с мрачным видом. Его взгляд прикован к моему обширному кровоподтеку под левым глазом.

– Садитесь, начнем урок.

Одиннадцатиклассники неуверенно и медленно расходятся по своим местам, Артем стоит, как вкопанный, и я роняю негромко:

– Артем, займи свое место.

Он медлит мгновение, потом идет за свою парту.

Урок проходит словно в тумане. Головная боль возвращается с новой силой и заставляет меня морщиться. Я чувствую, что Артем не сводит с меня глаз, хоть и не смотрю в его сторону. Предпочитаю не замечать вопросов написанных на лицах учеников, которые то и дело поглядывают на мое расцвеченное лицо.

Когда звенит звонок, Артем задерживается.

За окном уже темнеет. Мир становится синим с тусклыми всполохами фонарей вдоль дорог.

– Что случилось?

Я открываю рот, чтобы ответить, но обнаруживаю, что не могу сказать ни слова. Я могу только смотреть на его фигуру, которая расплывается и тает по краям. Растущая тревога, написанная на лице Артема, переходит в настоящую панику, и я понимаю, что скрученная пружина внутри меня разжалась с резким щелчком.

Ноги лишаются силы, я падаю на пол возле учительского стола, цепляясь за него рукой, с надрывным, глухим стоном. Артем подлетает ко мне, чуть не перескакивая через парту. Мои руки сами тянутся к нему. Он подхватывает меня сначала за руки, потом и за талию.

Что он мне шепчет, я не разбираю, могу только тихо выть и цепляться за белоснежный воротник его рубашки. Я забываю, что дверь кабинета не заперта, не задумываюсь о том, что если кто-то войдет, будет трудно объяснить происходящее. Пусть хоть небеса обрушатся мне на голову, Артем мне нужен. Я не могу его сейчас отпустить.

Не знаю, сколько проходит времени прежде, чем я начинаю хоть что-то соображать.

Артем все еще держит меня, его рубашка промокла на плече. Он без конца повторяет мне: «Все будет хорошо», поднимает меня с пола почти на руках, сажает на стул.

«Если ты обещаешь..»

Я немного отклоняюсь от него, мне вдруг становится ужасно стыдно.

– Прости. В последнее время ты только тем и занимаешься, что вытираешь мои слезы…

Он качает головой, отмахиваясь от последнего предположения, гладит меня по волосам, и мне снова хочется заплакать.

– Что он сделал тебе?

Я опускаю глаза, просто не могу выговорить это в слух, не хочу, чтобы он знал об этом.

– Это он тебя ударил?

– Нет. Я упала.

– Не надо его оправдывать! – Артем внезапно вскакивает на ноги, и я слегка покачиваюсь, лишившись поддержки. – Он тебя бьет, а ты молча сносишь это. Что он вчера с тобой сделал? Ты целый день не выходишь из кабинета, и еще в обморок упала. Скажи мне, что произошло? Я тебе помогу, выступлю свидетелем побоев, давай сфотографируем твои синяки и подадим на него в суд! Ты слышишь? Маша!

По моему лицу вновь текут слезы, но мне не жалко себя. Внезапно мне приходит в голову, что Артем – единственный человек, который хочет вытащить меня из болота, в которое я превратила свою жизнь. Что он намного сильнее меня, светлее и чище, и мне не место рядом с ним.

Особенно теперь.

– Ты… не дотрагивайся до меня. Я не могу тебе теперь позволить…

Говорю какую-то бессвязную чушь, запинаюсь, давлюсь словами, и вдруг замечаю, что наступила абсолютная тишина.

Когда я поднимаю взгляд, Артем смотрит с выражением ужаса на лице, в его глазах мелькает догадка, а потом я замечаю, что его взгляд прикован к моим запястьям, где Андрей вчера оставил след своих зубов.

– Маша, он что…

Я не в силах дослушивать его вопрос. Отворачиваюсь, чтобы Артем не видел жарко вспыхнувшие щёки.

Несколько мгновений он пораженно молчит, а потом опускается на корточки возле стула, на котором я сижу и настойчиво поворачивает меня к себе лицом.

– Ты не вернешься к нему сегодня. – Говорит он твердо. – Не вернешься больше никогда, ты слышишь?

– Мне некуда идти…

– Да к черту! – вскрикивает Артем яростно, – я не пущу тебя домой. Чего ты ждешь, чтобы он тебя убил?

Я молча прижимаюсь к нему, обхватывая его руками за талию, и он долго гладит меня по вздрагивающей спине.

Больше Артем ничего не говорит.

Еще через час я говорю сиплым, прерывающимся голосом:

– Мне нечем дышать. Давай выйдем на воздух, пожалуйста.

Он помогает мне одеться и выводит из школы.

Вахтер смотрит нам вслед с легким удивлением, но ничего не спрашивает.

***

Центр города встречает нас разодетой к новому году улицей. Пестрые огни гирлянд мерцают вдоль фонарных столбов, вереницы украшенных деревьев, мигающие витрины, разноцветные буквы вывесок – все кричит о празднике. Вокруг второпях, съежившись семенит народ. Мороз лижет их лица, поддувает под шубы и пуховики, и они ускоряют шаг, скрипят снегом, кутаются в шарфы и меховые воротники.

Зима румянит щеки Артема, отчего он кажется совсем юным. Темные глаза блестят, и я не могу отвести от них взгляд. Те пятнадцать-двадцать минут, за которые маршрутка проехала три остановки от школы до центра, я смотрела и смотрела на него. Он держал мою озябшую руку в меховой варежке и изредка её сжимал. От этого жеста мне хотелось плакать, и я лишь усилием воли сдерживалась.

Под левым глазом, где слезы давно смыли косметику, разливалось лиловое пятно, оставленное мне на память любимым мужем. Я начесала волосы пальцами на щеки, чтобы хоть как-то скрыть синяк, но женщина, которая стояла возле меня в транспорте, то и дело бросала взгляд на мое лицо.

Истерика выжала меня досуха. Во мне больше нет ни слез, ни сил, по конечностям разливается вязкая слабость, и я даже не замечаю, куда мы едем.

Артем осторожно помогает мне спуститься со скользкой ступеньки маршрутки, и больше не отпускает мою руку в варежке. А мной владеет странное ощущение скованности. Я не нахожу в себе сил оглядываться по сторонам, когда мы переходим дорогу, я не могу заставить себя соображать. Наверное, Артем это чувствует. Он мягко направляет меня, тянет за руку, и как мы оказываемся на центральной улице города среди пестрых магазинов и рекламных стендов, я не замечаю.

Оглянувшись вокруг, я на мгновение застываю посреди улицы, а потом перевожу взгляд на него. Через несколько секунд говорю:

– Ты шарф забыл в школе.

Артем поднимает воротник и застегивает молнию до конца.

– С утра у тебя был зеленый шарф, а сейчас его нет, – зачем-то добавляю я, и он улыбается.

– Зима меня любит, я никогда не мерзну.

Мы медленно бредем сквозь торопливую толпу. Мои каштановые волосы, выбившиеся из-под шапки, треплет ветер, лицо немеет от холода, но я странным образом оживаю. Окружающие звуки доходят до меня уже не приглушенными, словно сквозь слой ваты, и взгляд перестает цепляться за все подряд. Возвращается способность нормально мыслить, чувствовать. Я вдыхаю зимний воздух, пропитанный смесью запахов многочисленных кондитерских, табачных лавок, дорог, закусочных. Артем идет рядом неторопливым шагом, зарываясь носками туфель в снег, и я наблюдаю, как прилипчивые снежинки нехотя слетают с кожаной поверхности.