Впрочем, что бы с ними ни происходила, Иффа никак не могла узнать наверняка. Ей оставалось только гулять по темному лесу Лимба в полной одиночестве, слушать его шорохи, смотреть на звезды и неизменно возвращаться к реке. Хоть воды этой реки были лишены привычных свойств – они не успокаивали и не вдохновляли, не приглашали искупаться и не несли паруса – Иффа любила вглядываться в двойников Луны, изучать прибывающие души, пока те неловко теснились на пристани. Каждый из них нес свою историю, И Иффе ничего не стоило ее одномоментно прочитать, просто прищурившись.
Этот прищур сделал ее при жизни знаменитой – так, что люди прозвали ее ведьмой, и сначала ходили к ней за советом, а потом, когда она стала знать слишком много их секретов, конечно, сожгли ее – как жгут тетрадь, в которой неровные буквы смешались со слезами, а мелкие тайны с постыдными мыслями. Таков уж был ее дар: стоило ей посмотреть на кого-то и свести глаза в узкую щель, как вместо человека в настоящем она видела одновременно во все моменты его существования – прошлое яснее, будущее туманнее. Люди были одновременно старыми и молодыми, бесформенно-прекрасными в молодости и как будто отлитыми по форме в зрелости. Ученых Иффа вычисляла по большой квадратной голове, танцоров – по пружинам вместе ног, а докторов – по пузырьку с каплями вместо сердца. И не только люди: места тоже разворачивались перед ней во времени, представали одновременно пустырем, дворцами и руинами, деревья были ростками и пнями, а звезды – ничем и всей вселенной сразу.
И только Лодочник – первый из всех, кого Иффа встречала – никогда не был младенцем и никогда не состарится до смерти. Но он разворачивался перед ней в своей профессии. Вот он волнуется перед первыми перевозками. Его пассажиры – древние души, и Лодочник чуть ли не роняет весло, не справляется с течением, выдыхается, и только ужасное нервное напряжение придает ему сил. Потом он – веселый и уверенный, бойко отвечает на вопросы пассажиров, не скупится на сарказм или сочувствие. Временами он раздражается и устает, потом становится все более и более хмурым, и уже чаще огрызается, чем шутит. Потом вдруг успокаивается, и делает свое дело с достоинством и легким безразличием. Перевозить души – не тяжело и не просто, это всего лишь рутина, и вопросы задают одинаковые, можно уже не слушать, а отвечать все равно одно и то же. Он становится все становится молчаливее. А сейчас он не хмур и не весел, он перевозит людей с этого берега куда-то еще, спокойно отвечает на их вопросы и выглядит самым мертвым из всего, что есть в этом преддверии царства мертвых.
И с Иффой он после того краткого диалога, когда они плыли обратно вдвоем, больше не заговаривает. Она бы тоже первая не заговорила – никогда не любила навязываться, но что поделать, если эта вечная ночь может так свести с ума, что решишься даже на светскую беседу. И она решила ждать его на пристани, как все остальные души, в те дни, когда прибывших было не так уж много. Но вместо того, чтобы узнать, что у Лодочника нового и интересного, она сказала ему:
– Если хочешь, я могу тебя подменить.
Он даже не удосужился посмотреть на нее в ответ, и Иффе пришлось повторить свою фразу в их следующую встречу. И в следующую. Она подходила к нему снова и снова, пока он наконец не ответил ей:
– У тебя не получится.
– Можно хотя бы попробовать, – сказала Иффа, – где тут взять вторую лодку?
– Эта река не выдержит двух лодок, – мрачно сказал Лодочник, – она выйдет из берегов и затопит весь Лимб.
– Ну тогда я могла бы…
– Не могла бы, – отрезал Лодочник, – Это весло тяжелее замерзшей ртути, а вода вязкая, как смола.
Для наглядности он переложил весло из левой руки в правую, провел им по тягучей речной воде и отбыл вдаль с набором свежих душ.
Иффа хотела пообещать ему начать делать отжимания, но решила, что вряд ли займет этим даже в условиях безграничной вечности.
Впрочем, Иффа продолжала наблюдать за прибывающими душами. Среди них попадались болтливые: женщины, которые при жизни разговаривали с утра до вечера – с детьми, подругами, покупателями или посетителями, и мужчины, которые наверняка привыкли произносить длинные речи в каком-нибудь парламенте; начальницы, которые верили, что подчиненные счастливы от звука ее голоса, и отцы семейства, подававшие торжественные тосты вместо десерта за семейными ужинами. Иффа замечала, что такие пассажиры досаждают Лодочнику, хотя он и старался этого не показывать.
– Я могу ездить вместе с тобой и отвечать на их вопросы, – предложила Иффа.
– Неужели надеешься, что тебе откроется другой берег? – спросил Лодочник.
– Вовсе нет. Просто хочется себя чем-нибудь занять.
– Смотри на звезды. Ходи по лесу. Тут все так делают.
Все? Кто эти все? Я же тут одна. Или это только мне так кажется? Иффа хотела бы задать эти вопросы Лодочнику, но вместо этого сказала:
– Все, кроме тебя. А ты должен болтать с ними, – она кивнула в сторону собирающихся на пристани душ, – и говорить одно и то же. С самого начала времен.
– А теперь еще и с тобой, видимо, – мрачно ответил Лодочник и махнул рукой душам, приглашая забираться в лодку.
Но Иффе понравилась его мрачность. Возможно, он начинает выбираться из своей окаменелой раковины.
И скоро Иффе повезло. Однажды, после долгой переправы, Лодочник обнаружил на пристани кучку ужасно суетливых женщин и нервно подпрыгивающих мужчин. Кажется, этот день был явно неудачный для людей с высокой тревожностью. Они завалили его вопросам, пока он не успел еще даже пришвартоваться.
– На вопросы отвечает она, – он кивнул на Иффу и велел всем залезать в лодку. Иффа восприняла это приглашение и на свой счет.
И так началась ее чудесная карьера бортпроводника переправы мертвых душ. Души, немного приободренные тем, что кто-то готов с ними поболтать и ввести их в курс дела, вели себя оживленно.
– Вас наверняка будут там очень строго оценивать, – Иффа сочиняла не ходу, не желая показывать свою неосведомленность в вопросах нормальной загробной жизни. – Поведение в лодке тоже считается, (позже она постарается как можно реже прибегать к такой низкой манипуляции, но некоторых пассажиров можно было успокоить только так). Надеюсь, вы захватили с собой школьные аттестаты, потому что их они тоже изучают (несколько молодых людей беспокойно заерзали, и Иффа предположила, что они были двоечниками.) Расслабьтесь, это шутка! У нас тут с чувством юмора все в порядке.
– А я была отличницей, – на всякий случай сказала тонкая душа тихим голосом.
– Я тоже, – радостно кивнула Иффа. – Как только увидите берег, не мешкайте, он ваш. И не ждите особого приглашения, шагайте и изучайте новые земли.
– А долго нам так плыть? – спросил серьезно мужчина, который наверняка не раз говорил при жизни, что «точность = вежливость королей», привык следить за временем и при этом сам часто опаздывал.
– Зависит от течений, он тут очень нестабильные, – неопределенно сказала Иффа, – но не волнуйтесь, проголодаться не успеете.
Беззаботная болтовня Иффы всех расслабила. Если после смерти тебя встречает такое разговорчивое существо, наверняка и дальше все будет неплохо. Одна за другой душа вылезала из лодки, и Иффе казалось, что они просто растворяются над волнами реки. И даже прищур не помог ничего увидеть.
Когда они возвращались, опять вдвоем, Иффа рассматривала Лодочника таким, каким он был много лет назад, как будто толкающим лодку одним своим смехом. Она знала: если долго фокусироваться на одном состоянии, можно заморозить его и только его и видеть.
Когда они подплывали к берегу, Иффа пыталась прищуром посмотреть на Лимб, он ни капельки не изменился. Впрочем, Иффа не удивилась. Она была частью Лимба, а на себя и на то целое, чьей частью ты являешься, прищуром посмотреть невозможно.
Спустя сотню таких поездок, в которых Иффа разговаривала с пассажирами (она замечала, как Лодочник вставляет в уши что-то смутно напоминавшее ракушки, набитые водорослями,) Иффа наконец решилась и на обратном пути попросила у Лодочника весло. Он ухмыльнулся и протянул ей обманчиво тонкую, не толще ветки дерева, палку. Иффа охнула и чуть не уронила его в воду. На мгновение она испугалась – было бы ужасно утопить весло и … и прекратить перевозку душ до места их пребывания на века! Но ту же увидела, что это Лодочник успел подхватить весло и теперь многозначительно приподнял бровь, как бы говоря: «Я предупреждал».
