Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Я еще ни разу не встречала шпиона, который отрекомендовался бы как шпион, – заметила она. – Все вы или педагоги, или журналисты, или врачи. И умеете входить в доверие.

– Но у нас есть удостоверения! – возразил Бедин. – Вот, пожалуйста, удостоверение газеты “Ведомости”, вот водительские права, вот справка о безупречности здоровья, а вот (но это несколько не то) удостоверение инвалида войны, дающее право на бесплатный проезд в городском транспорте.

– Вы тоже инвалид? – Глафира перевела взгляд на Филина.

– Нет, я не инвалид, я Фил Глебов, то есть Глеб Филин, вот… – В попытке найти нужный документ руки обозревателя неожиданно выбросили вверх целый фейерверк визитных карточек, удостоверений, справок и бумажных клочков с телефонами, так что Глебу пришлось упасть перед недоверчивой дамой на колено и, потея и натыкаясь на ее ноги, собирать все обратно в бумажник. С порывистой легкостью школьницы

Глафира присела, подхватила с пола визитную карточку и громко, сценично озвучила:

– Филин Глеб Алексеевич. Обозреватель по гуманитарным проблемам газеты “Ведомости”. Телефон, телефакс, телетайп, телевизор… Но я не вижу никакого противоречия между вашей работой в газете и службой в разведке.

– Но тогда…- начал было Филин, теряющий голову от издевок уездной умницы, но его перебил Бедин:

– Но тогда мы совершим преступление: мы сделаем то, чего никогда не позволит себе ни один сотрудник разведки, от рядового стукача до генерала. Мы убежим отсюда, не расплатившись, а вы, о недоверчивая, можете оставаться здесь сколько угодно и объясняться с Елизаветой

Ивановной насчет нашего побега. Адью!

Зорко окинув трактир стремительным прощальным взором, Бедин для чего-то сунул в карман пластмассовый стаканчик с салфетками и наполеонистым шагом покинул помещение. Филин заторопился следом, а

Глафира, поняв свою оплошность, вышла за ними на порог и с сожалением посмотрела из-под ладони вслед двум заезжим шалопаям, переходящим с беглого шага на трусцу. Неужели она их больше никогда не увидит, особенно того славного бородача, который при собирании бумажек с пола по рассеянности едва не залез ей под юбку? Жаль было и очкастого ухаря, который так хищно улыбается и жжется глазами, но

– она прекрасно это видела – не представляет большей опасности, чем его приятель. Как бы им, наверное. было интересно и забавно втроем, если бы нелепая случайность сюжета не развела их в самом начале! И, когда спины приятелей готовы были скрыться за углом, она крикнула им вслед:

– Мальчики, я с вами!

//

– Стало быть – в Бездну? Но прежде, если не возражаете, мы нанесем визит некоему Ивану Свищову из Свищовки. – Вместо переключателя скоростей Бедин совершенно случайно схватился за прохладное колено актрисы, и машина рванула по крутым спускам и подъемам холмистого приречного городка.

– Что же вы хотели узнать насчет Олега Константиновича? – спросила Глафира, как бы не замечая руки Бедина на своем колене, так что в конце концов ее пришлось убрать.

– Нас интересует, собственно, не сама биография этого человека, хотя она безумно интересна…- замялся Филин, и Бедин добавил:

– Плевать мы на него хотели. Нас интересует Киж.

– Ах вот как! – Глафира залилась таким долгим, певучим смехом. -

А я-то вообразила! Детектив! Федеральная разведка! Сыщики! – Глафира промокнула углом платочка глаза и продолжила: – Дело в том, что Олег

Константинович долго и упорно занимался сбором компромата против местного руководства, которые передавал в средства массовой информации и даже в суд. За ту же самую деятельность при прежнем правительстве он попал на принудительное психиатрическое лечение, а затем в тюрьму, где лишился зрения. Пришли другие времена, сменились

(вернее – повергнуты были) кумиры, а Финист остался прежним поборником чего-то. Сначала новое правительство ввело его в свой состав – как известного международного мученика – в качестве символического консультанта без портфеля по вопросам культуры, фольклора и ручных промыслов, но он, несмотря на приличный оклад, очень быстро показал, что борьба есть склочное состояние ума. Он прицепился к начальству местной войсковой базы Форт-Киж, повязанному с гражданской администрацией за то, что они-де препятствуют проведению археологических исследований озера и древнего городища, на секретной территории. С тем чтобы заткнуть его правдивый рот, ему бросили должность директора военно-исторического музея-заповедника

Долотова, в штабе демилитаризованной ракетной дивизии, но его назойливость по пустякам была столь велика, что ее не утолили ни увещевания, ни сдвинутые брови, ни мат районного головы Похерова.

Что за дело ему до окриков, угроз и даже побоев, нанесенных подозрительным пьянчугой, если в тюрьме его обещали обесчестить и даже исполнили обещание несколько раз, а он так и не подписал знаменитую повинную петицию двадцати шести! Что за дело ему до увольнения с работы, если палачи прежнего режима втыкали ему в глаза иголки, а он не согласился выступить по телевидению со всенародным покаянием!

Наша любовь была в самом разгаре, и я гордилась своим мужем, настоящим подвижником культуры и почти святым, не склонным к тщеславию, как мои артистические сожители. Так мне казалось в ослеплении любви.

Но вскоре после его отстранения я стала замечать странные вещи.

Весь полемический пыл, вся благородная ярость моего Мильтона воспламенялись лишь в присутствии свидетелей. Его святости, его праведному гневу, его обличительному пафосу не было границ, но при условии хоть какого-нибудь отклика со стороны, из прессы, даже если это стенная газета. Поразительно, как мгновенно обесцветился, скис мой Дантон после того, как его процесс “Финист versus Форт-Киж” в областном суде был безоговорочно проигран, а в зале не появился ни один из самых мелких провинциальных репортеров.

– Помню, помню… я тогда страшно недомогал. Помнишь, после презентации? – напомнил другу Филин.

– Он был готов к тому, чтобы его ошельмовали, чтобы его вывели в наручниках из зала суда и бросили в машину, чтобы на него даже совершили физическое нападение. Но к тому, чтобы остаться незамеченным, он был не готов. Суд приговорил его к смехотворному штрафу за словесное оскорбление генерала, и на этом процесс был завершен. Командир дивизии генерал Гоплинов, голова Безднского района Похеров и начальник местной милиции Козлов курили возле здания суда, громко обменивались впечатлениями и смеялись, а мой страстотерпец по-собачьи крутился вокруг них, как бы умоляя: обругайте, ударьте, прогоните, но не оставьте без внимания! Толстые люди не удостаивали его взглядом. Для них он был не более интересным объектом, чем дворняга, которая грелась возле входа в суд. И только в последний момент, когда ответчики стали разъезжаться, а Олег суетливо приблизился к генералу, заносящему ногу для посадки в авто, чтобы продискутировать, старый вояка схулиганил: он потрепал идейного борца ладонью по редковолосой щеке и ласково пробасил:

“То-то, штатская вонючка”.

Буквально на следующий день в бухгалтерских делах дома-музея, которым заведовал Финист, обнаружились серьезные упущения. Муж был вынужден уволиться, и генерал, занявший его должность, пустил музей с молотка. Спесь Олега Константиновича как рукой сняло, он стал предупредителен, даже подобострастен с каждым встречным-поперечным.

А вскоре от него, всегда бывшего поборником вегетарианства и трезвости, стало припахивать винцом. Соседки рассказали, что он зачастил в заведение Елизаветы Попковой, своей первой школьной любви, и даже играет там на гармонике за мелкие деньги. Его детище, его музей, который он так упорно отстаивал от засилия военных, к тому времени практически прекратил свое существование.

– Печально, – бодро заметил Бедин, сверкая золотом зуба.

– Какая же здесь связь с таинственными явлениями Кижа? – поинтересовался Филин.

– Связь такая, что он придумал их специально, чтобы привлечь к себе внимание. Кижа нет. А скорее всего – и не было.

5
{"b":"82099","o":1}