– Да у нас-то, видите ли, со средствами…- завел было Филин и чуть не вскрикнул от зверского щипка сильных бединских пальцев под столом.
– А каким ассортиментом блюд вы располагаете? – заглушил товарища
Феликс.
Трактирщица загадочно улыбнулась и достала из овального кенгуриного кармана на животе мизерную записную книжку.
– Мы располагаем свежими горячими щами.
– Ни слова больше! – пылко прервал ее Бедин. – Принесите нам с коллегой по большой миске горячих щей и, пожалуй…
– Бутылку водки, – вставил-таки Филин.
– Бутылку водки и три рюмки: мне, моему ассистенту и этому почтенному джентльмену с музыкальным инструментом, который восседает в красном углу ринга… то бишь, трактира. Если не трудно, пригласите его за наш столик. Нам есть о чем потолковать.
Трактирщица занесла полученные данные в блокнот и удалилась за ширму, предоставив для обозрения обширное плоскогорье своего крупа, похожего на глыбу застывшей лавы. При небольших размерах эта аппетитная женщина была столь плотно сформирована и ладно сложена, что не тронуть ее, не ущипнуть или не похлопать можно было только в результате противоестественного волевого усилия.
– Елизавета Ивановна Попко, владелица сей харчевни, – прокомментировал незаметно выросший перед столом музыкант. – Иногда грубовата, но искупает безграничной добротой и… неоскудевающими щедротами души своей.
Филин смущенно закашлялся в кулак. Бедин прищурился, словно производя в уме математические вычисления.
– А вы, если не ошибаюсь…
Слепец по-офицерски щелкнул каблуками и с достоинством отрекомендовался:
– Кандидат филологических наук, магистр этнографии, бакалавр музыки по классу домры и жалейки, директор (теперь уже можно сказать
– экс-директор) военно-исторического дома-музея Долотова, лектор историософии местного края, неутомимый собиратель и пропагандист обычаев, загадок, обрядов и прочая и прочая. Добрая половина моей жизни прошла в тюрьмах, исправительных лагерях, на этапах и выселках, стоила вашему покорному слуге зрения и большей части здоровья…
– Постойте, да вы… Финист! – осенило Бедина.
– Да-с. – Лицо этнографа передернулось. – Перед вами, в роли жалкого попрошайки и приживала тот самый Олег Финист, о котором его товарищ по ссылке Александр Сухаревич как-то заметил: “России не бывает без глубинки, а глубинки без таких вот Финистов”.
На лице Олега Константиновича появилось выражение человека, которому приспичило в туалет.
– Вы что-то говорили насчет рюмки, так, если не западло, сделайте одолжение, только не при ней, не при Елизавете. Нет, она замечательная женщина, и без нее я бы, наверное, завял, но она хочет стать ментом, цензором, цербером… О, Лизон!
Потеснив краеведа круглым твердым плечом, Елизавета Ивановна брякнула о стол запотевшей бутылкой водки, блюдцем с нарезанным черным хлебом и, как было велено, тремя рюмками.
– Пейте, Олег Константинович, на здоровье, – угрожающе пропела она. – Вы далеко не дитя, а я вам не нянька. Пейте же сколько вам влезет и валитесь где попало в гнусных объятиях этой бездари. Но учтите, что после закрытия музыкальной школы у меня под дверью стоит целая очередь лауреатов международных конкурсов и обладателей призов, готовых за гроши валяться у меня в ногах и выполнять самые грязные и унизительные поручения, как ваша хваленая потаскуха.
Олег Константинович вероломно хихикнул.
– Она имеет в виду Глафиру, которую вы только что видели, мою бывшую супругу, подрабатывающую народной танцовщицей. Но помилуй,
Лизон, за одно преступление не карают дважды, тем более – трижды.
То, что произошло с нами в тот вечер, было всего лишь результатом нечаянной вспышки и подтверждает слабость человеческой натуры, которая нуждается в снисхождении. И потом, из-за этого поцелуя я перенес столько страданий, столько душевных мук… Вспомни эту сцену с неудавшимся самосожжением и когда я в течение полутора часов,
ПОЛУТОРА ЧАСОВ, зимой простоял на коленях с табличкой ЛЮБОДЕЙ на шее, возле той самой падающей водокачки, которую вы, верно, проезжали по пути в наши палестины, – это одна из местных достопримечательностей, которую я безуспешно пытаюсь взять под охрану цивилизации…
– Довольно! – Из-за перехваченного волнением голоса Елизавета не выкрикнула, а выдохнула. – Довольно ваших страстишек. Когда после презентации Христианского психологического центра “Киж” начальник районной милиции вдруг стал меня целовать и совершенно неожиданно запустил мне руку в трусики, я едва не потеряла сознания, но не раздвинула ног. Да, я отказала самому представительному мужчине района. А теперь судите сами, что я получила взамен!
Разгневанная трактирщица приоткрыла дверь, высунула руку на улицу и пощелкала пальцами.
– Лиза! – взмолился Финист, предугадывая грядущую сцену, но
Елизавета осадила его одним притопом ладной коротенькой ножки.
– Можно! – Она присела на угол скамьи, закинула ногу за ногу и закурила длинную коричневую сигаретку.
Тем временем страждущий Финист подавал журналистам отчаянные знаки, означающие наливание и опрокидывание, и его знаки не остались без внимания. Прежде чем Глафира снова появилась в помещении трактира, нашими путешественниками и их знакомцем с кратчайшим перерывом было налито и выпито дважды.
Глафира осторожно проникла в зал и замерла возле самой двери, хитро улыбаясь.
– Кто ты есть? – спросила Елизавета Ивановна строго, но спокойно, покачивая ладной, расплюснутой в ляжке ногой и экономя презрение. -
Чего робеешь, АРТИСТКА?
Видно было, что трактирщица может уничтожить подчиненную одним махом, одним шевелением брови, но не делает этого ради зрителей, как профессиональный боксер высокой квалификации, которому подставили новичка.
– Я есть срань позорная, последняя, конченая, – заученно ответила
Глафира, лукаво стреляя глазами в Филина и, видимо, нисколько не тяготясь самобичеванием, как привычной простенькой ролью. Теперь она не казалась пьянеющему Филину такой уж некрасивой, старой и больной, наверное, это был всего лишь сценический образ, а сама Глафира могла бы сделаться и привлекательной, почти желанной при ее стройной фигуре, бесовски прозрачных глазах и густой спутанной гриве, если бы отмылась, загримировалась (а может – разгримировалась) и надела приличное платье. Или это водка всасывалась в мозг?
– Нет, я не это имею в виду. Я имею в виду: кем ты была до трудоустройства в трактир?
– Я являлась актрисой Театра Сатиры Красной Армии, заслуженной артисткой Удмуртии, лауреатом премии Комсомола и медали “За творческие заслуги”. По результатам опроса журнала “Жизнь за театр” я была признана открытием года, а затем стала лауреатом международного Шекспировского конкурса в городе Стратфорд-апон-Эйвон в Великобритании за лучшее раскрытие женского образа в пьесе Шекспира.
– Какого образа?
– Образа Джульетты в трагедии “Ромео и Джульетта”. Вскоре после этого я получила приглашение от режиссера Шнейдерсона на главную роль Любочки Тумановой в фильме “Летят голуби”.
– Кто был твоим партнером по фильму?
– Моим партнером по фильму был гениальный Бульонов.
– Сам Александр Бульонов был ее партнером по фильму! И что же?
– И я получила известие о том, что папа мой умер, а больная мама осталась одна, без присмотра, в Бездне. А через несколько дней после этого из американской киноакадемии в Лос-Анджелесе пришло приглашение Шнейдерсону, Бульонову и мне приехать в Соединенные
Штаты для участия в розыгрыше премии “Оскар” в номинации “Лучший зарубежный фильм”. Приз тогда достался Бульонову как лучшему исполнителю третьестепенной мужской роли в лучшем второстепенном фильме, и хотя мое присутствие на конкурсе, собственно, ничего не решало, жизнь моя с тех пор пошла на спад.
Вскоре моего главного покровителя Шнейдерсона хватил инфаркт, а
Бульонов перешел в иные, недоступные сферы и вспомнил обо мне лишь однажды, в телепередаче “Былое”, когда ведущий спросил его, какова судьба очаровательной девчушки, исполнившей Любашу Туманову в раннем шедевре Шнейдерсона “Летят голуби”. Как сейчас помню, Александр
