Сквозь проносящиеся мимо кроны деревьев мелькают солнечные лучи, устраивая весёлую светопляску. Весна. Природа просыпается и наполняется энергией, жизнью. Яркое солнце становится теплее с каждым днём, превращая сосульки на крышах домов в радостные лужицы на земле.

В машине играет Bronski Beat. Джереми делает погромче. Ему всегда нравился синти-поп восьмидесятых. В конце Каунт-стрит виднеется поворот. Джереми сворачивает туда и замечает двухэтажный особняк на опушке леса. Далековато от города и других домов.

Подъехав к дому, Джереми выходит и поднимает голову. Сквозь тёмные очки дом выглядит ещё мрачнее, чем со стороны. Могучий и величавый. У крыльца его взгляд задерживается на пожухлом кусте розы с одним-единственным бутоном, сокрытом зелёными листьями. Скоро и он умрёт, оставив после себя россыпь завядших, так и не раскрывшихся лепестков. Интересно, какой цвет был бы у этой розы?

Джереми снимает очки и стучится в дом. Впускают без лишних слов. Родители девочки притихшие и грустные, словно на их плечах огромная непосильная ноша. Предлагают чай, но Джереми вежливо отказывается. У него не так уж много времени на обряд, а оставаться в городе на ночь не собирается. Он просит отвести его к девочке. Как ему рассказывали, ей недавно исполнилось шестнадцать, но для него все они – девочки. Агнцы божьи, чья вера должна выдержать проверку на прочность.

– А правда, что вы – ученик самого Габриэля Аморта*? – спрашивает женщина.

– Это правда, – кивает Джереми. – Юность свою я провёл в Италии за изучением латыни и древних обрядов. Как её зовут?

Мать сначала удивлённо таращится на него, а потом до неё доходит.

– Её зовут Элиза, но ей больше нравится Лили́.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, родители оторопело останавливаются перед дверью. Говорят, что недавно вернули дверь на место, чтобы не слышать того, что вытворяет их дочь. Джереми уверенно входит в комнату и просит их подождать внизу.

– Что бы вы ни услышали, ни за что на свете не открывайте дверь и не входите.

Понизив голос, он окидывает родителей суровым взглядом. Те послушно кивают и, взволнованно переглянувшись, уходят. Джереми закрывает за ними дверь на замок и оборачивается.

На кровати лежит юная девушка в белой ночной рубашке. Её руки и ноги привязаны верёвкой к кровати, а взгляд устремлён в потолок. Длинные волосы светло-рыжего цвета золотом рассыпались по подушке, на концах завиваясь в живописные кудри. Пожалуй, её можно было бы назвать красивой, если бы не нависшие веки, придающие зелёным глазам пресыщенный, чуть надменный взгляд.

– Здравствуй, Лили́! – обращается он к ней. Ноль реакции. – Меня зовут Джереми Коулс… Ты меня слышишь?

Лили раздражённо надувает щёки и медленно выпускает воздух тонкой струйкой. Переводит на него усталый взгляд.

– Конечно. Я не глухая, – саркастично отзывается она, закатывая глаза. – Я знаю, зачем вы здесь.

– Неужели? – в тон ей спрашивает Джереми. Лили фыркает.

– Я одержимая, а не тупая. Хоть вы и в гражданском, но я чую в вас священника. Собрались проводить надо мной обряд экзорцизма? К сожалению, у вас ничего не получится.

– Это ещё почему? – удивляется Джереми.

Он привык видеть дрожащих, извивающихся, заходящихся в крике людей, одержимых демонами. И ему не нравится то смиренное спокойствие Лили, под которым может скрываться нечто более ужасное. Неизвестность пугает.

– Моя одержимость иного толка, – деловито сообщает Лили и вновь пялится в потолок.

– Так расскажи, дитя моё, позволь мне помочь тебе.

Лили переводит на него взгляд, полный недоумения, и начинает хохотать. Её неистовый смех кажется жутковатым, и Джереми чувствует, как по его спине ползут мурашки. Чтобы занять руки, он берёт стул и садится у кровати.

– Я сказал что-то смешное? Видимо, мне стоило заняться стендапом, а не религией.

– Прости, Джереми, но из твоих уст «дитя моё» слышится как-то нелепо, – говорит она, отсмеявшись, и с любопытством склоняет голову набок. – А может… поиграем в другие ролевые игры?

Лили посылает томную улыбку, и уши Джереми начинают гореть.

– Пусть мне всего лишь двадцать восемь, – говорит он, приподняв подбородок, – но у меня богатый опыт в изгнании демонов.

Скосив глаза, Лили будто размышляет о чём-то, беззвучно шевеля губами.

– Не знаю, откуда у церкви такая склонность к доминированию, но… В принципе, ты действительно мог бы быть моим отцом, если бы не предохранялся в моём возрасте, – игриво улыбается она. Заглядывая ему в глаза, полушёпотом добавляет, смакуя каждую букву. – Папочка…

Джереми знает, что всё это происки дьявола. Он повидал много разного дерьма, в том числе и то, что было призвано соблазнить или смутить. Но в этот раз тело предаёт его, отдаваясь возбуждением в члене. Он закрывает глаза, молится и возвращает себе контроль.

– Ты – необычный священник, – замечает Лили.

– А ты – необычная девочка, – отвечает ей Джереми и натянуто улыбается. – Расскажи мне, как и когда в тебя вселился демон.

Примечания:

Песня из плейлиста Джереми Smalltown Boy – Bronski Beat.

Будучи единственным ребёнком в семье, Лили никогда не была капризной. Да, возможно, чуть взбалмошной, возможно, немного своенравной и порой любопытной, но без особых крайностей. Вполне обычная девочка, выросшая в такую же обычную шестнадцатилетнюю девушку. Чем она и отличалась от сверстников, так это рассудительностью и какой-то внутренней мудростью, что не мешало ей периодически дурачиться.

Религия никогда особо не прельщала её, но родители – ревностные католики – не оставляли попыток приобщить её к вере. Обычно Лили удавалось избежать воскресного похода в церковь, но в тот раз не получилось.

Они сидели на скамье в самом центре дома божьего, когда святой отец начал свою проповедь. Лили тайком достала телефон и только принялась читать давно забытую электронную книгу, как мама вырвала телефон из её рук и угрожающе вытаращила глаза. Пришлось сидеть и слушать. Поначалу было ужасно скучно. Святой отец бубнил, хотелось спать. Но постепенно проповедь о противостоянии Бога и Дьявола завладела её вниманием. Если с Богом всё было более-менее понятно, то Дьявол вызывал вопросы и казался интересной личностью. Бунтарь, мятежник, падший ангел – разве было в этом что-то плохое, злое? Обострённое чувство справедливости не давало ей так думать. Люцифера прокляли, повесили на него всех собак и согнали в Ад только потому, что у него было собственное мнение. Лили с ним была отчасти согласна. Люди в большинстве своём – паразиты, от которых Земля никак не может избавиться. Глупо обвинять во всех смертных грехах кого-то другого, а не себя. Почему-то Лили думалось, что у Люцифера были дела куда интереснее, чем копаться в грязном белье человечества. А может, он, наоборот, пытался помочь людям? «Сияющий», «Светоносный», «Тот, кто приносит рассвет»… Не очень-то похоже на Верховного Демона Зла.

Уже после проповеди, рассматривая икону, на которой Михаил низвергает Люцифера в ад, в груди Лили возникло какое-то странное томление. Оно тлело в ней, будто маленькая искорка, пока через несколько месяцев не разгорелось в полную силу. Это не было похоже на то, что в неё что-то вселилось, нет. То было чувство, её собственное. Лили просто мысленно разговаривала с ним, как с воображаемым другом, и оторопела от неожиданности, когда он однажды ей ответил. Это был Голос.

Поначалу Голос был безэмоциональным и холодным, как, наверное, и должен звучать тот, кто существует вне пространства и времени. По мере разговора он начинал окрашиваться различными тонами, приобретая человеческие черты. Лили порой чувствовала, как тот незримо прохаживался по её разуму, памяти, сканируя и перенимая её видение мира. Никогда и ни с кем она не вела настолько удивительных и вдохновляющих бесед, как с Голосом.