А у тех и этих - имперские замыслы: султан мечтает расселить вдоль границы, чтоб натравливать на грозного северного соседа, а царь мечтает напичкать взрывчатыми горцами чрево враждебной Порты; да-с, руками местных, а потом Лорис-Меликов уберет их, расправится с ними, как представится случай, известная тактика, ибо приобщены к имперским секретам, - будто бы "интернациональный заговор" (?) против царского престола, возглавляемый осетином Муссой Кундуховым, тем более что остался в Турции, стал пашой, воевать начал против царя в Балканскую, а в группе заговорщиков и чеченец Садулла Османов, ингуш Дуров и кумык Хасай Уцмиев; да еще кабардинец князь Атажукин (он и донес, помог раскрыть "заговор").
Друзья исчезают, пропали и не отыщутся, друзья гибнут, эти перемены в Хасае, холод переживания, смятенье, выбраться из удушливой атмосферы, а в глазах у тех, кого он призван убедить во время переговоров насчет холмов и оврагов - негодование: "Вероотступник! предатель!..."
Презренье невежд, ярость фанатиков.
И прошения, и справки, которые поступают в департамент - и по гражданской части, и по части дипломатической, докладные записки, обзоры, консультации!
И снова - поездки. И споры, и споры насчет "ничейных земель".
Отсюда виден другой берег - рукой подать. Крикнешь - отзовется. И мост не нужен - вмиг переплывешь (а где и вброд, как некогда отец; много лет уже не навещал его могилу).
И близко, и бесконечно далеко. Как грань между жизнью и смертью.
"Эй, земляк!..." - и тонет слово в мутном водовороте.
Был густо-густо исписан лист: "Мне обидно, что потомки будут думать о нас: какие ж они были глупые, слабые и трусливые!
Глупые - потому что поклонялись глупцам и знали, что над ними глупцы, но успокаивали себя: а что делать? лучше этот, чем другой, который стоит неизменно рядом, - жестокий, холодный, отрежет собственной матери грудь и выколет глаза сыну ради великой веры и во имя престола; смиримся уж с тем, что есть!
Слабые - потому что, видя зло, держались за его подол, а порыв благородного негодования вспыхивал лишь изредка, и то в кругу семьи, но чаще в глубине души, но о том, что в глубине, не выдавал тренированный взгляд.
И трусливые: дрожали за свою жизнь - а ведь смерти не миновать! раболепствовали, унижались, льстили.
"Эй, - я хочу крикнуть потомкам, - но мы не были глупы! Мы видели, что нами правит невежда, который не может толком связать два слова. Но были среди нас и такие, и они - современники наши! которые осмысленно шли в бой! Единицы? Да! И больше извне?! Искандер?! - спорит Фатали с незримым оппонентом. - Да!
И не только! Гибли в казематах, сходили с ума, лезли в петлю, кидались на штыки!
"Крестьяне, что ли? Горцы? Губернские поселяне? Дикий кочевой люд? Писаки?"
А разве вы будете иными? Другими? Не то же самое, что и мы вам, вы будете говорить о себе вашим далеким потомкам? "Мы не хотели быть лучше предков!"
И о двух берегах. И об Араксе. И о грани между жизнью и смертью.
Мне обидно, что..."
Был густо-густо исписан лист.
Сожженное письмо.
ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ИМЕН АЛЛАХА
Фатали недавно только мечтал: Рашид пойдет учиться, а он уже изучил арабский, фарси, знает свободно русский и французский, закончил гимназию, куда дальше? В Петербург? Тубу ни за что: климат погубит! Он пошлет сына в Париж! "Это уже было в твоей комедии, хватит! Ни за что!" Может, новую комедию написать? А и правда: закрутят развлечения голову! Мадам Фабьен Финифтер из Брюсселя, а там известный на всю Европу инженерный институт по строительству железных дорог, да, это ново, это твердая специальность, не то что сочинение романов и пьес, которые, если ты честен и правдив, останутся в сундуке, сундучная, так сказать, литература!
Рашид и впрямь стал переводить, причем с французского на русский. Мелкум-хан с братом иранского посла в Лондоне Мохсун-хана - Мамедагой - с кем Фатали посылал "Кемалуддовле", а тот на обратном пути из Лондона заехал в Париж и случайно встретил Мелкум-хана, жив, слава богу! - прислал Фатали знаменитое письмо французского ученого Шарля Мейсмера покойному премьеру Турции Али-паше о необходимости замены арабского алфавита, неудобного для тюркоязычных народов и мешающего их просвещению; Рашид перевел это письмо на русский, а Фатали взялся переводить с русского на фарси и свой родной тюркский (для кого? кто опубликует? и где?!).
И уже пишет Фатали его превосходительству губернатору Тифлиса Орловскому заявление, просит, чтоб выдали два паспорта для поездки за границу - сыну Рашиду и семейному повару Наджафу Кафар-оглы, который присмотрит за Рашидом, ведь как он там один, без привычной домашней еды? Правда, он уже привык к пансиону: когда неожиданно уехала мадам (она вернулась накануне отъезда Рашида в Брюссель, ее брату грозила судебная расправа за связь - с французскими мятежниками), за учебу Рашида по ее рекомендации взялся знаменитый тифлисский педагог французского языка при Тифлиссой классической гимназии Генрих Гинярд, с пансионом, и специально было оговорено - поить его чаем по утрам и вечерам с булками или чуреком и даже не закрывать печки в его спальне рано из опасения угара, и чтоб не было ни при каких обстоятельствах (увы, привычки сложились веками) свинины; полгода учился у Гинярда, будучи пансионером, как его называл учитель, а потом, после летнего перерыва, - снова за учебу, но ночевал уже дома.
"Учиться?! - удивляется Орловский. - Но почему не в Петербург? Ах, климат! Ну, в Москву!"
И тогда приводятся новые доводы: Рашиду необходимо поехать пока на год. Надо очень серьезно полечиться у тамошних докторов. "А разве Рашид болен?! Ах, у него малярия! А у кого здесь нет ее?" Отказ! Как быть? Подключается великий князь-наместник. А к нему ходатаем - немецкий путешественник, востоковед и генерал Куно Фишер, профессор из Гейдельберга. Увы, не получается без ходатаев.
"А может, пошлете к нам? Ах да, увы, немецкому вы его не учили, а между тем востоковедение... Ах, простите, вы его по инженерной части, что ж, твердая специальность!"
Сдружились они, Фатали и Фишер, еще в пятидесятые; Фишер часто приезжал в Тифлис, а однажды обиделся на Фатали - гость уже столько дней в Тифлисе, а Фатали еще но навестил его. Прислал к Фатали слугу с запиской, а он сидел дома, погруженный в чтение необыкновенной книги об удивительной личности - Христофоре Колумбе; сколько ее листал в теплые мартовские Дни пятьдесят шестого года Фатали, думая отправить в кругосветное путешествие Юсиф-шаха. "Что же ты забыл нас, друг? - писал Куно Фишер. - Доставь нам удовольствие своей милой беседой".
И чтобы князь-наместник отказал немецкому генералу в его пустяковой просьбе?! Никогда! Вот оно - разрешение на поездку Рашида в Брюссель.
... Перед поездкой Рашид подошел к отцу и напомнил ему о его давнем обещании.
- Что за обещание? - не понял Фатали; он рассеян, и радостно ему расставаться с сыном, - Рашид едет учиться в Брюссель!! и грустно: далекий-далекий путь, дождется ли его?
- Записать мне девяносто девять имен всевышнего в Коране.
Ах да, вспомнил Фатали, - Рашид обещал матери быть истинным шиитом.
- Зачем это тебе там, сын мой?!
- Раз просит, сделай! - настаивает Тубу.
И Фатали засел за свой стол. Свеча догорала, а он вспоминал и вспоминал эти имена, вдолбленные ему в голову еще Ахунд-Алескером. Да, забыл, память подводит, сначала записал, как помнил, а потом выстроил в алфавитном порядке, чтоб не повторяться; и почти все имена Аллаха стали именами правоверных, как лучшие и самые прекрасные, и в сочетании с Аллахом в его многочисленных написаниях: и Абдулла, раб божий, и Абдуррахман, раб милостивого Аллаха, и Абдулазиз, раб могучего Аллаха, и без имени всевышнего, - Акрам, щедрый, Энвер, лучезарный, а сколько на эФ: и Фазил, достойный, и Фаик, превосходный, и Фатих, побеждающий, и даже Рашид, наставляющий, или идущий праведным путем наставник, - почти все девяносто девять имен, вот они:
