И к мусульманскому кладбищу примыкает, и как бы за чертой григорианского, католического, иудейского и, разумеется, православного, короче, ни Запад, ни Восток, хотя и здесь, и там, и именно в эту пору отыщется под снегом фиалка.

Выроют, выроют на склоне холма, да такую глубокую, глубже женской могилы, а она самая глубокая, ибо так повелел всевышний, что сам черт не вылезет, дьявол задохнется! и плиты тяжелые на могилу: трижды воскреснет и трижды сердце разорвется!

А потом юного поручика (за такое задание не жаль и в чине повысить) здоровенный верзила, то ли беглый каторжник, то ли шахский лазутчик, вызвался за полтинник вниз на спине снести, в розовые руки Феди Федькина щетина бороды впилась, да в коленки, как сошел на землю, иглы вонзились, и вонь бараньей папахи, и еще какие-то тошнотворные фимиамы, как облачко, фуффф!... над головой.

И лишь на четвертый день скоро и бесшумно похоронили, кружным путем шли, с северо-запада к Горхане, что в районе Орхеви, - через пустыри и тихие улочки, чтоб никого не волновать зря, никаких чтоб беспорядков, и полицейские сопровождали процессию.

А за гробом - сколько было прежде вокруг!.. и письма, и встречи, и гости, нухинцы-шекинцы, бакинцы, карабахцы, шемахинцы, анцы, унцы, енцы!... "Я столько для вас сделал, отчего же вы так, а?!"

Но зато провожал Юсиф-шах. Он спешил, боясь опоздать, ведь сквозь века, и еще не отдышался.

И Кемалуддовле успел, принц индийский, из самого Каира (или Багдада?), покинув отель "Вавилон", но как?!

И конечно же Колдун, бессильный что-либо изменить и противостоять.

А иных уж нет: кто казнен и - никогда, кто пропал и, может быть, отыщется, а кто еще не знает, а если и узнает, увы, не поспеет.

И уже солнце на светло-голубом небе, будто не было ни воя в печных трубах, ни хлопьев липкого снега, ни слез в глазах, когда ветер вдруг кинет в лицо соринку с набережной Куры, мутной даже в ясный день, - то ли течет она, то ли спит, усталая, и снится ей новое русло. И неведомо, спорят меж собой два берега - правый и левый, когда она проснется, и проснется ли когда.

и я снова иду не спеша по старой и узкой бакинской улице, по которой давно не ходил, мимо зарешеченных окон низких домов, открытых взорам прохожих, кто-то зовет меня, очень знакомый голос, но кто? оглядываюсь никого, и снова иду по родной земле, обдумывая последние строки, чтоб родились они именно здесь, где когда-нибудь лежать и мне рядом со своими, даже не верится, что она есть, эта узкая и старая бакинская улица, носящая имя Мирзы Фатали, мне казалось, я ее придумал, как и треугольный сквер, к которому спускаюсь, чтоб постоять рядом с гранитным Фатали, сидящим в широком каменном кресле, но что это; стал выше постамент, будто вырос, и до ладони уже не дотянуться, и смотрит вдаль, не видя меня;

а потом, тяжело дыша, взбираюсь на один из тбилисских холмов, чтоб поклониться могиле Фатали и глянуть на величественный памятник, - неужели и теперь он не видит меня? и знойное солнце жжет мне спину.

1 Покои императрицы.

2 Помнить (лат.)

3 "Да здравствует король!" (фр.)

4 Божественным (нем).

5 Иосиф сын Мохаммеда (лат.).

6 Помни о смерти! (лат.)