Но староста не поверил: "На мундир замахнулись? Да я вас!" И, цыкнув на крестьян, просит прощения у Фатали, а крестьяне падают ниц, боясь быть битыми (и будут биты). А потом пристав: "Видите, какие они клеветники?"

Что же остается еще, если душа народа закрыта на семь замков... Масонская ложа, Общество благоденствия? Пятеро собрались, чтоб деспота свалить! Якобинский клуб? Ну да - и надпись, украшающая двери: Что сделал ты для того, чтобы быть расстрелянным? Знатные офицеры, в своих ротах, батальонах, аж в самом Санкт-Петербурге, а не где-то здесь, в захолустье. И слова, слова... Закоснелость народа. Крепостное состояние, когда никакого права мысли, лихоимство властей, презрение к личности, человеку вообще. Никаких стремлений к лучшему. И чтоб снова шах? новые раздоры? и грабеж пуще прежнего? кто удержит шекинцев против бакинцев? карабахцев против ширванцев? а возвысится хан гянджинский - в каждую область своего гянджинца! возвысится низкорослый бек нахичеванский - о!.. и по новому кругу новые головы слетают! А что другое ему остается делать (и на их месте - своих)?! Как прежние, так и он, иначе нельзя!

Мелкум-хан, чтобы не навлечь на тебя подозрения, я дам тебе псевдоним, сам некогда ими, громкими, увлекался, да бросил. Но тебе дам: "Рухул-Гудс", "святая душа" - расскажи о своих масонских ложах в Иране, я тоже, как ты, пытался, собрал двух-трех, поболтали и разошлись. Исмаил-бек накануне паломничества в Мекку, князь Хасай, да еще Мирза Шафи... думали, примкнет, а его Фридрих у нас похитил. И родственник мой, брат Тубу, почти брат Мустафа. Как разбудить, а главное, кого? Крикнуть у самого уха так, чтоб отозвалось в Баку и услышали в Нахичевани: "Эй, народ! Доколе на голове твоей орехи разбивать будут? Доколе тащить будешь по грязи, как вол, эту проклятую телегу, в которой расселись твои вожди, сытые и наглые?" А многого, Рухул-Гудс, вы добились в "Доме забвения" - "Ферамуш-хане"? А? Не слышу! А как насчет вашего активного выступления против деспотического режима? А что с "Обществом человечности"? А как ласкает слух "Джамияте-Адемият"! И тебя тоже? Тебя, личного переводчика шаха, удостоенного титула принца! И тебя выслали! Тебя, говорившего правду! За то и выслали! И народ безмолвно согласился?

- Кто-кто? Мелкум-хан?! Это же армянин, чего ж ты хочешь? И по отцу, и по матери, чистейший!

- При чем тут армянин?

- А вот при том! Станет он за нас печься, у него свое на уме. Пусть скажет спасибо, что только выслали из страны, на соляные прииски не сослали! Не вы рвали язык ядовитый! Руку, пером гусиным водившую, не отрубили! Что еще? Бороду его рыжую, истинно армянскую, к хвосту осла не привязали!

Потом был обыск в доме казненного Фарман-Кули. И Фатали поразили вылетавшие из черного отверстия форточки белые-белые перья. Ветерок их подхватывал и нес на своих крыльях, а они качались, будто на волнах, уплывая к мутной Куре (жена с сыном Фарман-Кули исчезли в ту же ночь).

Может, и Мечислав армянин? Поляк, призванный мечом своим прославить имя, - возник и исчез. Будто и не было его. Утонул в Куре? А с чего он был так разгорячен? И о Вильно, и о Варшаве, и о польском восстании, и о великом князе, и о Паскевиче. Фатали понимал его плохо, как и тот - Фатали, но как же удавалось Фатали еще учить поляка? Оба говорят не на родном, к тому же - что за странное желание? на старости лет учить фарси! в его-то положении! Весь отряд, к которому примкнул Мечислав, был сослан на Кавказ, и до Тифлиса, и то после многих лет, добрался лишь он один: кого-то скосила лихорадка, кто-то сбежал к горцам. Столько лет прошло, огню бы давно угаснуть, пепел лишь один остался, а нет - ведь какой был порыв, какое буйство, как пламенел гнев!

- А началось с вашего великого князя!

- Почему моего?

- Вы разве не служите его брату!

Фатали сначал не понял: ну да, ведь брат - это сам государь.

И будешь служить племяннику великого князя, четвертому сыну государя Николая - наместнику кавказскому генерал-фельдцехмейстеру Михаилу.

- Ах какая была сеча! Какой мятеж! Мы разделились на две части: одна пошла к кавалерийским казармам, другая к Бельведеру, где жил великий князь, чтоб убить его. Вот она, спальня наместника. Мы знали: он вечером спал, чтоб встать в полночь и работать до утра. Но его нет. Трогаем постель: она еще хранит тепло вице-короля. "Где князь?!" - спрашиваем у камердинера. Молчит. Узнали потом, что схватил насильно князя, а тот спросонья упирался и даже пощечину влепил, когда камердинер вбежал к нему с криком: "Революция!", и вытолкнул через потайную дверь в узкий коридор. В Варшаву! Тридцатый год. Идем по центральной улице Новый Свят! С барабанным боем, триумф. Люди выскакивают из кофеен, трактиров, кондитерских! В Краковское предместье! Через Сенатскую улицу - в Медовую, где у университета к нам вливаются еще студенты, и мы направляемся к арсеналу. Всем - оружие! Строим баррикады, к нам присоединяется артиллерийская школа! - И пять гробов, покрытых трауром. И на них - имена казненных в декабре. И знамена: ваше и наше. И клич, начертанный на знамени, - "За нашу и вашу свободу!" Вырыли пять могил - и вот уже пять холмов в честь повешенных. Кенотаф - пустая могила! - Мечислав умолк: дальше известно - потопили мятеж в крови. - Ах, как хорошо бился мусульманский конный эскадрон! А Паскевич?! Великий полководец штурмом взял Варшаву. Могилу бы его навестить, положить свежие цветы. А ваши земляки - ах как славно они рубили нас шашками! И ваш Баки-ханов, видите, как крепко обнимаются они с Паскевичем? Нет? А я очень хорошо вижу Паскевича: с перебинтованной рукой. Земляк мой, зрение у него ни к дьяволу не годится, промазал! И раздражен, и ропщет Паскевич: "Я их в люди вывел (кого? поляков?), обвесил орденами, обогатил, а ты думаешь, они благодарны?"

- Ладно, давайте мы ваше имя арабскими буквами напишем! Итак, эМ, а по-арабски Мим, Чэ или Чим, эС или Син, эЛь или Лам, а здесь еще Алиф, Вэ или Вав. Точка здесь, и сразу три - здесь!

- Ах, как красиво!

- И емко!

- О боже, сколько точек!

Мечислав исчез, когда еще Паскевич жив был. Но как предугадал, что князя ждет смерть именно в Варшаве? Но еще нескоро; будет даже грандиозная авария на варшаво-венской железной дороге, в сорок седьмом, много убитых и крепко искалеченных (и легко зашибленных).

Так и не увидит Мечислав родной город. "О, Варшава! На каждом шагу у вас духаны, а у нас кофейни, цукерни! И такой кофий со сливками'. А крендельки! А какое цветенье каштанов в Саксонском саду!" Сначала исчез Абовян, потом Мечислав, а еще через год - Александр.

И ты летел с ним, Фатали, помнишь?

ИЗ ТУМАННОГО ЛОНДОНА В СОЛНЕЧНЫЙ ТИФЛИС

Но туманным в этот день, когда Фатали и его сослуживец Александр бродили по набережной Куры, был Тифлис. Еще недавно здесь, на левом берегу, были заросли камыша, песок отливал желтизной, и ютились лачуги, и черномазые худущие голодранцы удили рыбу, чтоб перевезти затем улов на правый берег, где Майдан, - на утлых челнах, а их относит быстрым течением вниз, и надо бешено грести, чтоб добраться до того берега и продать; скоро построят мост. Фатали часто их видел, проезжая верхом к Штабной площади, за которой Военный штаб и далее - дворец главнокомандующего, он же наместник. Рыбаки горланили, чтоб купили у них огромные бело-розовые рыбины с выпученными глазами, приставали к прохожим, и торг шел небойкий. Река порой разливалась в половодье, рушила дамбы на Орта-Чала, средней впадине, камыши уходили под воду, и лишь кое-где торчали острыми пиками, сады заливало, а потом вдруг отступит вода, и маленькие старицы в пойме сверкали на рассвете как зеркала.

Кое-где берег уже одет в гранит, тифлисцы застраивают левобережье, да и правый берег разрастается, кипит работа во всем городе. Кажется, что очень давно, а ведь всего семь или восемь лет прошло, как отстроены у подножья Нарикалы серные бани, - они были всегда, сколько помнят себя тифлисцы, новее же только недавно им придан приличествующий расцветающему городу нарядный вид. И красуется роскошный дворец наместника, привыкли и к арсеналу, и к госпиталю, будто был он всегда. И гимназия, и женский пансион, куда Фатали, уговорив Тубу, отдаст свою дочь учиться, и театр, где прежде был пустырь, и лотерейные клубы, и торговые дома, и сады с эстрадою, откуда ветер доносит трубные звуки, - играет военный духовой оркестр.