А зарево бенгальских огней? А куплеты? "Горцам он внушает страх, и на турка! Ай-ли-ли, ли-ли, ли-ли!" В партере эполеты, живая узорчатая лента дам, да-с, театр дрожал от рукоплесканий, а площадь лопалась от звуков зурны. "И уж над Турцией расправим мы крылья нашего орла! И вы, Европы ужас - казаки! Смыкайтесь в стройные полки!"

А маскарады, из коих два - с лотереею-аллегри в пользу женского учебного заведения Святой Нины?!

Княгиня Колубякина, баронесса Николаи, графиня Соллогуб. Примо-бассо, бассо-женерико, буффо-комики, секундо-донны, две Каролины, три Пасхалии.

Да, это было: в опере экс-наиб Шамиля Хаджи-Мурат и персидский принц Бехман-Мирза, сводный брат Аббас-Мирзы, один из двухсот сыновей давно умершего Фатали-шаха. И вы породнитесь с ним, Фатали, - выдашь за его сына дочь, и родятся внуки, в чьих жилах будет течь шахская кровь.

Пела итальянская труппа, кажется, "Норму", а может, "Роберта-дьявола". Музыка то грустно-торжественная, то страстно-нежная, то разгульно-веселая. Глаза персидского принца Бехман-Мирзы равнодушно скользили по женским лицам, а сверкающий взор экс-наиба Шамиля Хаджи-Мурата беспрерывно перебегал с одного женского лица на другое, но почти равнодушно, - его занимали иные думы, иная тревожила мысль...

"Вытеснить итальянской оперой, - писал наместник царю, полуварварские звуки азиатской музыки".

Только в театре, увы, - но они тебе не нужны, Фатали, - нет первых любовников, да и где их найти теперь? примерные любовники так же редки, как примерная любовь. Первых любовниц тоже нет, что делает честь тифлисским нравам. Кокотка? слишком бойкая, жар, суетливость, девственная искренность, торопливость, а куда спешить-то! Искры воодушевления быстро гаснут, патетическая дикция.

А публика! В ложах - женщины, знать - тавсакра-ви и лечакп. В креслах - львы и аристократы. Далее - степенные горожане, или мокалаки, еще дальше - чуть ли не амкары - серая публика. А в галерее - чернь.

А нравы! Вдруг встал и ушел: как не похвастать, мол, ему уже все известно, - публично выказать умение предугадывать развязку. Ушел с грохотом, шумно, как победитель. А сколько дыму! Сколько курильщиков! И дирижер разгоняет смычком дым. А у подъезда - бичо в бурках с длинными складными бумажными фонарями. И неизменно фаэтоны. И ждет усатый фаэтонщик. И в небо бьют фонтаны лести!

- А может, - думая о своих фарисеях, то апофеоз, а то анафема, говорит Фатали, - показать на сцене лужайку, ну... вроде майдан жизни или шайтан-базар, и понатыкать шесты, множество-множество эФ?!

- Что за эФ? - недоумевает Соллогуб.

- Ну, Фа или Фи!

- Ах вот вы о чем! - аж глаза на лоб полезли. И вспомнил вдруг, с чего бы, тоже эФ эФ, да, да, Фон-Фок! один из вождей! непременно пояснить?! основатель Третьего отделения!! - О чем вы, Фатали? Да как можно!!

А Фатали о том и не помышляет, хотя, может быть, именно в этот миг, когда изумился Соллогуб, и родилось имя его героя, хозяина зверинца, он искал, чтоб было эФ эФ! Но не Фон-Фок, а Франц-Фок (и там и здесь зверинец?!).

А Соллогубу уже мерещатся новые Фа, люди во фраках, - ведь именно они, эти фраки, а не славное воинство, как успокаивали себя в далекий декабрьский день напуганные царь и его приближенные, и смутили верноподданнический дух.

И по взгляду Соллогуб понял: другие эФ на уме у Фатали.

- Ах эти растущие на ниве фурии!...

- И не только!

Аксакалы-вожди, которым верил, очернили фаброй седые почтенные бороды!

И пришло понимание, что фанфары фараонов, феерические эффекты фраз, фейерверки пиротехники разве что способны произвести фурор среди мумий фараонов!

И где-то гнездятся угнанные картечью фазаны с вырубленных карателями кавказских лесов!

А фетва, эта восточная анафема, источаемая устами законников, и угрозы богинь-мстительниц, этих вечных фурий, вызовет разве что хохот у отовсюду выглядывающих, будто ты - Фивы, и у тебя сто ворот, открытых миру, филеров и фискалов, флиртующих с флюгерами и поющих фальцетом фуги и фугетты или играющих -им наскучило фортепиано! - на недавно изобретенной фисгармонии, а потом в тире, под канцелярией наместника, стреляющих на потеху из кремневых фузей, подшучивая над отставным фузилером, ведающим этими снятыми недавно с вооружения кремневыми ружьями.

"Снятыми? Как бы не так! Ну что за ружья у нас? - негодуют все, кто с Крымской живым вернулся. - Заряжать с дула! Вот если бы бердана! нумер два! А пушки?! Нет чтоб как у всех нормальных войск - стальные. Бронзовые пушки! Вот и повоюй!"

- Ну-ну! Боюсь я!

- ??

- Ох и далеко это вас заведет, Фатали!

- Ружья? Или пушки?

- Вы о Крымской?!

- И о Балканской тоже!

- ?!

- В снегах гибли батальоны! Голод!

- И чего вы норовите лезть в эти Самые, как их? фурьеристы-фурфуристы?! не надо, не надо, Фатали!

Тоже мне, фузилер!! - обрадовался Соллогуб. - Ваше дело - не стрелять, а облагораживать, да-с, не стрелять!

Соллогуб недавно прибыл из Шемахи и накануне прихода к нему Фатали посетил князя-наместника, доложил о результатах секретного дознания, а перед тем как уйти, позволил себе - с чего бы вдруг? - вольность подмигнуть светлейшему: "Помните, князь-наместник? Для ознакомления туземцев с удовольствиями сценического искусства, а также для распространения угодного нам образа мыслей мы открыли театр - вот вам и результаты, пример со времен Ноя небывалый: князь Георгий Эристов начал писать комедии на грузинском, а Мирза Фет-Али Ахундов - на татарском".

Да, да, это было: приезд наследника-цесаревича Александра в Тифлис. И на Дидубийском поле - высочайший смотр войскам, офицеры в бараньих шапках, недавно ввели в Кавказском корпусе носить вместо киверов, из твердой кожи, с развалистою тульею и плоским верхом, - пестрые лохматые бараньи шапки. В большой свите Воронцова - князь Эристов, назначенный наместником (он любит рисковать: ведь Эристов - из сосланных за участие в заговоре. Недавно только вернулся из вильно-варшавской ссылки) младшим чиновником по особым поручениям, и опекаемый наместником образованный туземец Ахундов, чья пьеса "Медведь - победитель разбойника" (о нападении разбойника на зверинец Франца-Фока, Фэ-Фэ) готовилась к постановке (в коей роль бразильской обезьяны исполнена будет г. Прево).

- Рекомендую, ваше высочество, - представил наместник Эристова и Ахундова наследнику-цесаревичу, - грузинского и татарского Мольера.

- Сразу двух?! - наследник милостливо изволил подать им свою руку, и они поспешили, и вихрь чувств!...

- А все, ваша светлость, - продолжает Соллогуб, - штык! - разговор о штыке ласкает ухо наместника. - Да-с! Штык! Он прочищает дорогу просвещению!

лицемеры и ханжи! вы, для которых нет разницы между искусством слова и ремеслом пиротехника, изготовляющего фейерверки для пиров, приемов, парадов. "Любезный граф, выручайте!" водевиль или пьеса-экспромт в честь главнокомандующего или нидерландской королевы - сестры Николая и дочери Павла, дельный совет по части меню, декорации залов, стихи а propos - по случаю, вам все равно, и - убив вознести! это ваша привычка: убить, а потом вознести! и Пушкин, и Лермонтов, и еще, и еще, и кости разбросаны на бескрайних просторах, и ветер гуляет.

А Колдун с обидой:

- Всех вы с Соллогубом вспомнили - и шарлатана алхимика, и купца-контрабандиста, и интриги ленкоранцев, и армянских крестьян, и немца Франца-Фока с его бразильской обезьяной, и даже почти тезку его Фон-Фока! Но не упомянуть меня?! А Париж-то кто разрушил - забыл?

- Как не вспомнили? Разве не слышал? "Колдун это хорошо! - сказал Соллогуб, добавив, правда: - Но не скажу, что я в восторге от интриги, связанной с парижским бунтом!"

- Вот-вот! - и Колдун прячет в хурджин из ковровой ткани (а какие на ней узоры, какая вязь!) домики-кубики "Нотр-Дам", "Версаль", "Тюильри", "Пале-рояль", а на одном даже по-французски "de l'Horlog".

- А это что? - спрашивает Фатали Колдуна. - И когда ты успел французский изучить?