На клочке газеты, в которую был завернут лещ, великий старик начертал схему действия прибора и написал формулу, по которой выкристаллизовываются мысли начальства, но эти сугубо технические детали я опускаю, потому что, как скромно отметил изобретатель, «кроме академика Капицы, вряд ли кто в них сможет разобраться». Что же касается внешнего вида устройства, то это были самые что ни на есть обыкновенные очки в толстой роговой оправе. Линзы были выточены из осколков разининита (помните, печальный финал дисциплинатора?), и именно они-то и улавливали ню-излучение. Затем эти волны, пройдя через сложную систему транзисторов, размещенных в дужках очков, многократно усиливались и через оголенный проводок, который незаметно крепился к ушной раковине, попадали в голову приемника (строго научное обозначение человека, читающего мысли) в самом чистом виде, без всяких примесей.
Меня так сильно увлек рассказ Степана Богдановича, что я не заметил, как рядом с нами расположился некий субъект с лицом настолько кирпичного цвета, что не оставалось никаких сомнений в отсутствии у него гражданского начала, обязывающего по мере сил сокращать потребление горячительных напитков. Не прибегая к помощи стакана или кружки («Предпочитаю из горла», — счел нужным объяснить он), сосед осушил бутылку «Розового». Затем минуты две вслушивался в наш разговор, после чего наставительно произнес: «Начальство завсегда уважать надо», — пустил слюну и захрапел. Эпизод этот, абсолютно никак не влияющий на ход повествования и многим могущий показаться грубой заплатой на художественной ткани произведения, приведен мною исключительно для того, чтобы лишний раз подчеркнуть: моральные устои нашего современника не может расшатать даже такой сильнодействующий напиток, каким без сомнения является портвейн «Розовый». (В скобках замечу, что авторы рецептуры этого напитка в свое время претендовали на Нобелевскую премию, но не получили ее но причинам, далеким от научной объективности, ибо уникальная убойная сила данного портвейна удостоверена всемирно известными экспертами.)
Закончив пояснения, Степан Богданович торжественно вручил мне свой прибор и попросил испытать его в полевых условиях, сопроводив эту просьбу легким вздохом: «Увы, я сам не смогу удостовериться в точности моих расчетов, ибо нигде не служу и надо мной нет никакого начальства». Я с готовностью согласился провести испытания, втайне надеясь, что из чтения мыслей руководителей смогу извлечь кое-какую пользу и для себя лично. (Только верность принципам мемуарного жанра заставляет меня по прошествии стольких лет признаться в этом!)
Однако пустить прибор в действие удалось мне не так скоро, как хотелось. Дело в том, что «очки Разинина» (название дано исключительно для удобства повествования, с самим Степаном Богдановичем оно не согласовано, а зная его скромность, не сомневаюсь, что заслужу с его стороны упрек за такую рекламу) читали мысли лишь прямых начальников приемника (объяснение этого научного термина дано всего двумя абзацами выше, так что повторять его сейчас, наверное, будет излишне), и я, к примеру, при всем желании не смог бы узнать, о чем думают, скажем, шеф ЦРУ, шеф-повар ресторана «Арарат» и даже повар столовой нашего же ведомства Павло Юхфимович Мазепа. Мой Же непосредственный руководитель Дмитрий Григорьевич Добролюбов вот уже три года как был откомандирован на пятигодичные курсы повышения квалификации, а заместитель его Тер-Апевтян, если помните, Подался в поэты-песенники.
Таким образом, единственным моим прямым руководителем на тот момент оставался курирующий наш отдел сам заместитель начальника главка Евсей Виссарионович Лукоед. Человек большого полета, как уважительно отзывались о нем в коллективе, он являл собой тип начальника новой формации — начальника мыслящего (dux sapiens). В классификации К. Линнея, как известно, упоминаются лишь начальники-говоруны (dux oratorum) и начальники — ломатели дров (dux droves lomalicum). В соответствии с веянием времени Лукоед сидел в своем кабинете безвылазно, в полном одиночестве, общаясь с внешним миром через секретаршу Екатерину Алексеевну, которую все мы ласково называли Катенькой. (В скобках замечу, что очаровательная Катенька среди прочих достоинств обладала способностью менять форму бюста в зависимости от расположения духа начальства.)
Почти целый месяц «очки Разинина» без движения лежали в ящике моего письменного стола. Здесь было бы весьма кстати дать его подробное описание. Во многих произведениях современных писателей целые страницы отводятся под развернутые характеристики комодов, сервантов, диван-кроватей и прочей мебели. Однако из боязни прослыть эпигоном я не буду следовать их примеру, а вставлю в повествование небольшое лирическое отступление другого рода.
Стоял один из тех чудесных дней конца февраля, когда самой природе начинают уже осточертевать морозы, метели, вьюги и бураны. Она с радостью бы растопила часть снега для организации ручьев, но понимает, что проводить такое мероприятие преждевременно, так как но графику еще полагается быть зиме, и все же, желая сделать приятное людям, подбавляет ультрафиолета в солнечный свет, который становится от этого ласковым и игривым, как котенок.
Надо сказать, что в тот день я отнюдь не умилялся солнечными зайчиками, ибо они упорно склоняли меня пересесть в кресло, вытянуть ноги, зажмурить глаза и помечтать о чем-нибудь возвышенном и поэтическом, мне же крайне важно было сосредоточиться, чтобы успешно в назначенный срок завершить работу над фрагментами тезисов к проекту сообщения начальника главка Льва Семеновича Чугунова на симпозиуме, посвященном проблемам усвоения информации в зависимости от калорийности питания. Справка, подготовленная отделом изучения и обобщения, была, как всегда, в своей констатирующей части перенасыщена всевозможными цифрами и данными социологических исследований, но когда дело доходило до выводов и конкретных рекомендаций, становилась расплывчатой и туманной. С одной стороны, приведенные в ней факты говорили о том, что заманчивые идеи лучше всего перевариваются, когда человек сыт, с другой же — наличествовало немало убедительных примеров положительного влияния пустого желудка на остроту восприятия. И вот в тот момент, когда я в который уже раз размышлял над тем, дано ли здесь третье или не да но, раздался мелодичный телефонный звонок и в снятой мною трубке послышался обворожительный голос Катеньки: «Иван Петрович! Вас просит зайти Евсей Виссарионович».
Невольный трепет овладел мною. Евсей Виссарионович был личностью во многих отношениях исключительной, и каждая даже мимолетная встреча с ним оставляла след в памяти. Пока я поднимался со своего второго на третий этаж, где размещался кабинет заместителя начальника главка, мой мысленный взор перелистал краткую биографию Лукоеда, биографию, как справедливо подчеркивали его сподвижники, облыжно кое-кем называемые подхалимами, вполне созвучную эпохе.
Свой трудовой путь юный Евсей начал порученцем (была когда-то такая должность) в нашем административно-хозяйственном отделе. Обеспечить руководящий состав билетами на премьеру Театра на Таганке, организовать льготные санаторные путевки для ихних супруг, со вкусом переставить мебель в кабинетах — все выполнялось им споро, сноровисто, в охотку. Шустрый юноша рано или поздно должен был шагнуть вверх. Его восхождение началось, когда наш главк по примеру других ведомств объявил борьбу за чистоту родной ономастики. Все Адольфы, Альберты, Роберты и Ричарды в один момент стали тогда у нас Андреями, Александрами, Борисами и Романами, а служившие в секторе невинных заблуждений братья-близнецы Лапсердаковы превратились один — в Ивана Николаевича Петрова, а другой — в Шалву Акакиевича Дзодзуашвили.
В это лихое суматошное время внимание начальства Не мог не привлечь энергичный молодой человек с исконно древнерусским ФИО. Так Евсей Виссарионович Лукоед стал заместителем начальника АХО. Новоиспеченный зам с первых же минут пребывания на этом «осту стал есть глазами непосредственное свое начальство и настолько преуспел, что буквально через год съел-таки его окончательно и занял освободившееся кресло. В начале своей руководящей карьеры Евсей Впс-сарпонович явно относился к классу dux dioves loma-ticum. Первым делом он упразднил институт курьеров, воссоздав службу вахтеров, коим вменил в обязанность разносить служебные бумаги. Затем реорганизовал корпус секретарей-машинисток и, войдя во вкус, стал разрабатывать проект замены уборщиц малогабаритными поломоечными машинами, но этому смелому начинанию не суждено было сбыться, так как скромные труженицы возроптали, и бывший в то время начальником главка X. X. Голубев по-отечески пожурил ретивого поборника НОТа.
