— Мороз тогда, кто помнит, — повествовал генерал Топтыгин, — был крепкий, одевались мужчины попроще — польты у всех, как говорится, на рыбьем меху, но очередь держалась стойко и не разошлась даже тогда, когда предшественница нашей Зойки закрыла окошко на какой-то там свой внутренний переучет. Увидев всю эту картину, сенатор хоть и был империалистом, тем не менее не мог не подивиться мужеству и целеустремленности граждан и, сняв шляпу, произнес с раздражением следующие слова: «Да, такой народ одолеть невозможно…»

Тут ветеран как опытный оратор сделал продолжительную паузу, во время которой опорожнил свою кружку, и, глубоко вздохнув, заключил:

— Злобствование зарубежного сенатора соотечественники, хоть и не сильны были в американском языке, заметили, и поэтому когда толстосум попытался всучить одному из них деньги, то получил надлежащий отпор. «Подавись, заморская гнида, своим червонцем!»— с достоинством произнес тот.

Рассказ этот, выслушанный, кстати, с огромным вниманием, вызвал горячие споры. Одни, трибуном которых выступал машинист электровоза Коля Паровоз, упорно настаивали: «Русский человек — он все может!» Другие, чью точку зрения с не меньшим жаром высказывал тунеядствующий гинеколог Вадик, склонялись к мысли: «Топтыгин и соврет — недорого возьмет». Страсти разгорелись, и Коля Паровоз, дабы придать убедительность словам, рванул свой железнодорожный бушлат с такой силой, что три верхние пуговицы отлетели в снег — и оппоненты смогли увидеть деталь картины художника Сурикова «Утро стрелецкой казни», которая была выколота на груди темпераментного работника транспорта. После этого большинством голосов (пять против трех) сообщение отставного воина было признано соответствующим действительности, так как, во-первых, Топтыгин был очевидцем происшедшего (в те далекие времена он служил в Главном управлении по охране исторических личностей, что подтверждалось его предыдущими рассказами); во-вторых, за пивом испокон веку были очереди, так что сенатор, как, впрочем, и любой другой представитель крупного капитала, приглашенный с дружеским визитом, вполне мог натолкнуться на одну из них, прогуливаясь по красавице столице; и, в-третьих, пожалуй, это главное: сейчас в районе Даниловского рынка не осталось ни одной пивной, а что, как не инцидент с тем самым сенатором, могло послужить причиной их ликвидации?!

И вот в тот момент, когда в споре была поставлена последняя точка и все дружно принялись за пиво, ядреный морозный воздух разрезал бодрый старческий голос:

— Пахгру кгхрушшек!

Я вздрогнул и оглянулся: ну конечно же это был он — Степан Богданович Разинин. Великий старик тоже узнал меня и, расплескивая пиво, полез целоваться. Я ограничился рукопожатием. Пошли взаимные расспросы о житье-бытье. Степан Богданович оказался обладателем хотя и небольших размеров, но образцово провяленного леща, так что я присовокупил еще пару кружек, и мы уютно расположились на ящиках из-под «джема клубничного», которые только что оставила компания генерала Топтыгина.

Хочет того читатель или нет, но тут я должен сделать небольшое отступление. Среди тайн двадцатого века, волнующих человечество, как-то: лохнесское чудовище или тунгусский метеорит, — мне лично наиболее загадочной представляется эта: откуда у сограждан берутся вяленые лещи, если в продаже они не появлялись по крайней мере лет десять и, кажется, уже лет шесть как занесены в Красную книгу природы? Автор не может найти сколь-нибудь вразумительного ответа на этот вопрос и целиком полагается в данном случае на компетентность читателей.

Между тем беседа наша со Степаном Богдановичем текла своим чередом. Я выразил удовлетворение его цветущим видом, он же поинтересовался моими успехами на служебном поприще, а так как я уже завершал пятую кружку и посему был склонен к откровенности, то после некоторого колебания выложил свою обиду. На днях в нашем отделе внедрения и распространения освободилось место зама: занимавший этот пост Тигран Айгешатович Тер-Апевтян отравился алкоголем и ушел в поэты-песенники. И что же вы думаете? Вместо того чтобы сразу предоставить эту должность человеку, отдавшему нашему главку как-никак четырнадцать с половиной лучших лет жизни, то есть мне, начальство склонно выдвинуть Пятраса Осиповича Трубадурского, который, по его утверждению, ведет свою родословную от магистра Ливонского ордена, что, однако, не мешает ему быть редким болваном.

Выслушав мои сетования, Степан Богданович глубоко задумался, отхлебнул пива, пожевал плавничок леща, сделал еще один затяжной глоток и, придав стальную строгость своим незабудочным глазам, торжественно спросил:

— А замечали ли вы, уважаемый Иван Петрович, что среди руководителей попадаются дураки?

Я вздрогнул, но вынужден был согласиться.

— Так вот, именно это обстоятельство, — продолжал изобретатель-новатор, — и натолкнуло меня на одно открытие, о котором, помня ваше чуткое ко мне отношение, я готов сообщить, если, конечно, вас не утомила моя докучливая болтовня.

— Ну что вы! — искренне воскликнул я, и этого было достаточно, чтобы поощрить Степана Богдановича на нижеследующий рассказ, который мной слегка адаптирован, ибо свою речь мой гениальный друг излишне уснащал специальными научными терминами, вряд ли понятными большинству читателей.

— Итак, любезный Иван Петрович, — раздумчиво начал Степан Богданович, — вы согласны, что начальниками, случается, бывают дураки и даже, если хотите, олухи царя небесного. Но, уверен, вы не станете отрицать, что среди руководителей встречаются и светлые умы. Более того, ответственные посты занимают люди добрейшие и злые, весельчаки и зануды, балетоманы и болельщики «Спартака», выпускники академий и физкультурных техникумов, старые холостяки и рогоносцы, бархатные баритоны и козлиные дисканты, наконец, высокие и низкие, толстые и тонкие, брюнеты и плешивые. Столь же очевидно и другое: масса людей, обладающих теми же самыми качествами, то есть плешивые и баритоны, болельщики «Спартака» и рогоносцы, зануды и светлые умы и т. д. и т. п. всю свою жизнь занимают рядовые должности и, как ни пыжатся, не могут подняться даже на вторую ступеньку служебной лестницы.

Сопоставив эти два ряда фактов, я пришел к логическому умозаключению: если ни ум, ни темперамент, ни морально-волевые качества характера, ни антропометрические данные не являются доминантой руководителя как такового, то, значит, всех начальников объединяет нечто другое, науке еще неизвестное. И я нашел это неизвестное! После многолетних опытов мне удалось обнаружить у дрозофил-начальников субстрат, которого не было у дрозофил-подчиненных. Я назвал его флогистоном. Возможно, вас удивит, что я выбрал это название, но мне оно показалось наиболее подходящим. Как известно, флогистоном последние алхимики называли несуществующее, как потом выяснилось, вещество, которое, по их заблуждению, наличествует лишь в материалах, способных к горению. К примеру, в дровах оно есть, а в воде нет. Так вот, мне всегда было жалко, что этот красивый термин обречен на полное забвение, ибо, по сути дела, ничего реального ведь он не обозначал. И я решил дать ему новую жизнь, тем более что мой флогистон сродни тому алхимическому. Не зря выражение «горит на работе» характеризует лишь руководящий состав, рядовые же товарищи просто вкалывают…

Боюсь, что даже в адаптированном виде читателей j, утомил монолог Степана Богдановича, поэтому дальнейший его рассказ я изложу еще более конспективно.

Итак, установив, что руководящий индивидуум отличается от простого смертного наличием флогистона, мой выдающийся друг сделал другое не менее важное открытие. Оказывается, при напряженной работе мысли флогистон начинает испускать ню-излучение в диапазоне волн 8—11 мегагерц (цифры эти, как вы, наверное, догадались, названы условно). Степана Богдановича всегда отличала способность свои фундаментальные теоретические открытия переводить на практические рельсы, и в какие-нибудь три недели он с помощью плоскогубцев, рашпиля и паяльника соорудил устройство для чтения мыслей на расстоянии.