Вдруг Егор заметил, что третий датчик на левом виске отошел. Должно быть, потому, что лицо Антонова покрылось капельками пота. Егор осторожно приподнял датчик, протер фланелькой и, проверяя, сухой ли, прижал его к своему виску, одновременно поправляя на подлокотнике безвольно повисшую руку Антонова.

Разряд!

Тупая боль. Темнота в глазах. Мгновенное оцепение рук, шеи, чудится, даже крови в жилах. Замирает, замирает сердце. Только бы не упасть! И с небывалой быстротой и четкостью -- воспоминания, прежние, давние, забытые...

* * *

Стояло начало лета. Изгнанник спал посреди поляны, в траве, мокрой от росы или чьих-то слез. Его разбудили шорохи. Неизвестный человек шарил в траве неподалеку, что-то искал. Вот поднял большую сковороду (откуда она в траве?), осмотрел ее и нахмурился. Опять пошел кружить по поляне, поднял другую сковороду. Тяжелая печаль омрачила его лицо. Закинул голову к небу и долго смотрел на полосы рассветных лучей, протянувшиеся до самой земли. И вновь нагнулся к траве. Он был уже совсем рядом с Егором. И вот в его руках третья сковорода. Посмотрел на нее -- и зажмурился, словно глазам своим не поверил, засмеялся счастливо...

Егор сел.

-- Здравствуй, добрый человек! -- воскликнул незнакомец. Был он высок, крепок, седовлас. Много таких резких -- и разом добрых лиц видел Егор на Руси.-- Знаешь ли ты, где спал-почивал?

-- На поляне, где же еще?

-- Нет! Не на поляне, а в святом месте! Здесь колодезь поставят.

-- Откуда тебе знать?

-- А вот посмотри. Примета есть, святая для колодезников. В неведомом указе записано, что на Федора Стратилата ее пытать надобно. Как надумаешь колоды рыть, так положи в ночь на Стратилата сковороду в том месте, а на рассвете, с первым проблеском солнца, сними ее. Отпотеет, покроется каплями воды сковорода -- многоводная жила на том месте. Рой благословясь, хватит воды не только внукам, но и детям их правнуков. Мало поту земного -- мало и воды. Сухая сковорода -- впору уходить с этого места: хоть год в земле копайся, а до жилы не доберешься. А не дай Бог, замочит заговоренную сковородку сверху дождем -- все время, до нового лета, спорины колодезнику не будет. А теперь гляди! -- И он показал Егору сковороду, обильно покрытую изнутри испариной.-- Будет здесь колодезь! Будет в нем вода и чиста, и пьяна, и от всякого лихого глазу на пользу!

Лег Егор, уставился в светлеющее небо. Спросил зло:

-- Кому он нужен тут, в пустом-чистом поле, твой колодезь?

-- А прохожему-проезжему? Усталь исцелит, тоску прогонит вода.

-- Тебе-то что с того? Чему ты-то так радуешься? Ну, ставил бы колоду для люду посельского, так хоть деньгами давали бы тебе, не то зерном. А тут кто тебя отблагодарит?

Вздохнул колодезник, улыбнулся:

-- Э-э, горемыка!.. Долго тебе еще по свету бродить, пока не постигнешь: не для того мы приходим на землю, чтобы ждать слов благодарственных, а для того, чтобы самим их говорить. Ветру в поле, березоньке тенистой, травинке в изголовье, другу -- за подмогу, недругу -за науку. Глотку воды в колодезе! Это ведь и есть земное счастье -благодарность. Иди, иди, странник. Может, найдешь чего? А надумаешь еще со мной перетолковать -- приходи в Лаврентьевну. Приходи!

И скрылся вдали. След его серебряной росой затянуло.

Изгнанник снова откинулся на спину, зажмурился. Ишь, проповедник! Уж повидал, повидал он таких на своем веку! Здесь, на Земле, исходит потом и слезами девятнадцатое столетие, и еще более столетия отбывать Изгнаннику свой срок. Господи, если ты есть... Господи, не все люди веруют в силу твою, а все же молят, стонут, просят! Услышь и меня, пришлого, внемли и моему стону! Устреми время вперед!

Снова зашуршала трава. Егор открыл глаза, сморгнув слезы.

Заслоняя солнце, рядом стоял другой человек. Невысок, худощав, подвижен, а лица не видать -- черное оно, в тени.

-- Не видал, куда колдун этот пошел?

-- Кто? -- лениво переспросил Егор.

-- Ну, такой он...-- Мужичок подтянулся на носках, поднял над головой руку, отмечая рост того, о ком спрашивал.-- Брови что у филина, ручищи -оглобли...

-- Со сковородками? Колодезник?

-- Он! -- обрадовался мужик.

-- Да в Лаврентьевку, сказывал...

Мужичок пал рядом с Егором, словно ноги у него подкосились от такого известия.

-- В Лаврентьевку,-- бормотал он, бестолково катая голову по траве.-Нашел я его! Нашел. Сколько лет, сколько...

Он осекся, глянул на Егора, словно почуял в нем опасность. Что-то было в его голосе смутно знакомое, слышанное давным-давно... Но слепило солнце, Егор сонно прикрыл глаза. И тут же дремота овеяла голову, и он поплыл, поплыл под мерное бормотание рядом:

-- Вековечный спутник его и преследователь... На всякое добро -- зло есть. Мутил душу травознаю, мутил и... Тяжко, тяжко мне, но участь такова. Его изгублю -- и сам, в свой черед... И когда воспрянет он, я тоже воспряну, побреду вослед... Тут крепкий сон взял Егора, серебряный свет поплыл -- и ничего больше он не слышал.

* * *

Еще колыхались пред взором памяти эти тихие волны, а глаза уже открылись и с изумлением видели окружающее. Бьется датчик на виске, пальцы вцепились в руку Антонова. Как только на ногах удержался! Антонов все еще полулежит в кресле. Брови сведены, губы беспокойно вздрагивают.

Что произошло? Егор стал объектом собственного опыта... Но почему сейчас, в присутствии именно этого человека?

Антонов шевельнулся, прерывисто вздохнул, пробуждаясь. Он был необычайно бледен. Егор, мигом забыв о себе, с тревогой нагнулся к нему, встречая его первый взгляд,-- и дрогнуло сердце.

-- В поле лежит -- служивый человек...-- прошептал Антонов, выходя из забытья.

-- Михаил Афанасьевич! -- Егор схватил его за плечи.-- Что с вами?

Антонов слабо улыбнулся:

-- Все в порядке.-- Сел, выпрямился.-- Да... теперь я понял...

-- Что?

Он помедлил с ответом.

-- Ну, например, почему были так потрясены Дубов и Голавлев. Это действительно ощущения страшные -- по силе реальности. Но знаете что? Мне почему-то кажется, что если бы опыты проводил кто-то другой, человек со стороны, ничего не произошло бы потрясающего. Да, да, поверьте мне, старый ворон не каркнет мимо!

-- Не понимаю,-- искренне сказал Егор. -- То есть я тоже соучастник памяти, как "букет"? -- И вспомнил свое изумление: почему именно в присутствии Антонова возникла в памяти встреча с колодезником?

-- Именно так,-- твердо произнес Антонов.-- Мне надо кое-что обдумать... Разумеется, я не запрещаю вам расшифровывать мою пленку, более того -- прошу сделать это как можно скорее. Мы, к сожалению, сегодня улетаем, ведь завтра мне надо выступать на Совете нашей комиссии. Я знаю, что скажу! А потом я приеду снова. Или лучше вы ко мне, в Москву.

"А вот этого никогда не будет..."

-- Егор... можно без отчества? Ведь вы, несмотря ни на что... я хочу сказать, что вы еще молоды. Прошу вас, очень прошу, расскажите, как вам вообще пришла эта идея о пробуждении памяти с помощью растений? Каков был толчок? Они сели рядом. Егор молчал. Не потому, что вспоминал, -- нет. Он прекрасно помнил тот случай, хотя минуло сорок лет. Его поражало собственное состояние. Такой радости от общения с человеком он не испытывал давно, давно! Антонов, будто древний язычник к душе травы, нашел путь к душе Изгнанника. Но Егор сознавал, как неимоверно трудно будет рассказать Антонову правду, не сказав этой правды.

-- Это было... давно. Отдела и совхоза тогда не существовало... то есть я здесь еще не работал. Просто шел по остаткам леса -- и вышел на поляну, где я, очевидно, когда-то бывал. То есть я хочу сказать, что там бывали мои предки, -- путался он.

Антонов жестом остановил его:

-- Во время сновидения мне казалось, что все это происходит не с другим, не с предком моим, а со мной. В этом-то и состоит страшная сила ваших опытов. Несомненно, то же испытали и мои предшественники... Поэтому говорите просто -- "я". Ведь все понятно!