-- Понятно?..
А Егору непонятно, как рассказать о том времени, когда многое было позади, и прожито, и окаменело в памяти, и он один на исстрадавшейся земле, которой не было до него дела никогда... но ведь и ему не было дела до нее! Надо думать, как жить. Он попытался найти работу в городе, это было просто, ведь город еще не излечился от войны, руки нужны! -- но правду говорил Куратор, когда впервые напутствовал его в лесу и советовал не отдаляться от места высадки. Егор в этом не раз убеждался, вот и сейчас -- начал болеть и принужден был вернуться туда, где топтался годы и века. Он рассчитывал устроиться в новый совхоз. Да... он шел по траве, и устал, и прилег, и синий журавельник, любимый им, склонился к его лицу.
"Травы, обреченный вам, живу я. Вы моя жизнь. Куда мне теперь?"
Травы молчали -- да, сперва они молчали. А потом будто легкий звон прокатился по поляне -- и началось нашептанное ими воспоминание. Оно было столь же внезапным, как сегодняшнее, но о том же! Тогда тоже вспомнил Изгнанник о встрече с колодезником, а еще о том, как спустя месяц, в придорожном кабаке, из похмельного, нечаянного разговора, узнал, что в Лаврентьевке утопил мир крещеный пришлого лиходея, что выдавал себя за колодезника, а сам колодези травил, смертоубийственные снадобья в них сыпал. Схватил его за руку да открыл народу глаза тоже пришлый -- мужичонка ушлый, смышленый, доглядливый...
Ну как рассказать об этом Антонову?
Грянул звон. Оба вздрогнули. Телефон!
-- Слушаю?
-- Это Голавлев. Вы так и не ответили мне.
-- Насчет чего?
-- Насчет пленки.
-- Знаете, что-то я ничего не пойму. Вы согласились участвовать в опыте, верно? Расшифрую пленку и отдам вам копию.
-- Если вы это сделаете, если только прикоснетесь к ней!.. Я пойду на все, чтобы вы никогда в жизни не избавились от неприятностей. Вы понимаете, с кем связываетесь? Мы с Дубовым...
Егор вздохнул. "До часа последнего путь мой исчислен и жребий измерен!" Три дня, и сегодняшний уже катится к закату! И он с наслаждением ответил:
-- Вы не можете даже представить, насколько мало это меня волнует! -- И положил трубку.
Антонов пристально смотрел на него:
-- Не думал, что дойдет до этого. Я сразу понял, кто звонил и о чем шла речь.
-- Взгляните! -- Егор вынул из шкафа конверт, на котором значилась фамилия Голавлева, и показал зубчатый квадратик: -- Вот из-за этого кусочка магнитной ленты столько шуму!
-- Да уж! Однако вы ничего не рассказали...
-- Может, в другой раз? -- смущенно спросил Егор, сунув конверт в ящик стола.
-- А будет ли он? -- с непонятным выражением произнес Антонов.
Егор вскинул на него глаза, и в этот миг дверь в лабораторию осторожно открылась.
-- Служба наблюдения вызывает Управление Космического Надзора. Куратор No 1 вызывает старшего инспектора К.Б.О. С. Тругу!
-- Старший инспектор на связи.
-- Глубокоуважаемый К.Б.О.С.! Прошу вашего разрешения немедленно вступить в контакт с подопечным мне Изгнанником!
-- Чем вызвана ваша просьба, глубокоуважаемый Куратор?
-- Мой подопечный стоит на грани неверного решения.
-- Насколько мне известно, ваш подопечный вообще не принял ни одного верного решения за все время своей ссылки. Я прекрасно помню, сколько беспокойств, например, доставляли нам его превращения.
-- Сейчас ситуация обострена, К.Б.О.С. Изгнанник принял ложную информацию... вернее, неправильно воспринял... Словом, от его поведения сейчас зависит его дальнейшее существование на Земле.
-- До которого срока прекращены контакты? Если не ошибаюсь, вина в этом была ваша, вы опять разгласили секретную информацию?
-- У вас прекрасная память. А контакты прекращены до 7 июля 1988 тч^да, время земное.
-- Ясно, что земное. На Делаварии, по счастью, не бывает июля. Так... но ведь это всего лишь три дня на Земле! Стоит ли беспокоиться? Издавать новый приказ? Ничего не случится за такое небольшое время с вашим Изгнанником!
-- Но послушайте, К.Б.О.С.!..
-- Сеанс связи окончен! Сеанс окончен! Сеанс...
* * *
Егор украдкой выглянул из-за стеллажа с лабораторной посудой. Почему осторожно, он и сам не знал, но, посмотрев на Антонова, увидел, что и тот насторожился и даже приложил палец к губам...
Там, у дверей, кто-то ходил. Вот зашуршали бумаги. Проехал по полу стул. И снова стало тихо...
Егор неслышно вышел из-за стеллажа и чуть не ахнул: у стола, сгорбившись, уткнув лицо в ладони, сидела Наташа.
Егор и Антонов переглянулись. Ее надо было окликнуть, но им почему-то стало страшно неловко. Антонов на цыпочках двинулся к двери, высоко поднимая худые колени. Егор не выдержал и прыснул. Антонов застыл на одной ноге.
Наташа подняла голову и посмотрела на Егора измученными глазами. Потом опять закрыла лицо руками и расплакалась.
Антонов и Егор ошалело смотрели друг на друга. Слова не шли с языка. "Что случилось? Может быть, ей угрожали Дубов и Голавлев?" -- мелькнуло в голове Егора, а Антонов подошел к Наташе и сделал движение, будто хотел погладить ее по голове. Но вдруг он отдернул руку, и лицо его прояснилось.
-- Ну и как же зовут тебя? -- спросил он ласково. Наташа всхлипнула.
-- А как же того парня зовут, по ком сердце твое болит? Наташа замерла.
-- Неужто он тебя, такую пригожую, нелюбовью мучает? Если так -каменное у него сердце, стеклянные глаза!
Наташа подняла голову. Егор тяжело вздохнул. Если бы женщины знали, до чего мешают слезы их красоте, они не плакали бы никогда!
-- Иван,-- наконец сказала Наташа.
-- Ассистент Юлии?--догадался Антонов.-- Хороший парень!
"Интересное дело,-- подумал Егор.-- Мне и в голову не приходило, что Наташа в него влюблена".
Да, а как это бывает у нормальных людей? У тех, чья любовь не обречена заранее на разлуку? Кто не мучает друг друга с первого дня? Вот он любил Юлию всегда, а думал, что... Был только один раз, когда догадка об истинном постучала в его сердце. Они втроем -- Юлия, Егор и Никифоров -- поехали в командировку в маленький городок, где находился филиал Института. Городок был славен церквами и музеями, поэтому, конечно, все свободное время они ходили по этим церквам и музеям. Вернее сказать, их туда водила Юлия. Никифоров всегда делал то, что она хотела, а Егор изнемогал от злости, но не противоречил, И вот в каком-то зале, пустом по причине буднего дня, склонившись над витриной с тяжелыми старинными украшениями, услышал Егор разговор двух хранительниц.
-- Погляди, не отломали сызнова пальчик у плакальщицы? -- спросила одна, и вторая, со всей серьезностью ответив: "Сейчас погляжу", засеменила к стоявшей у входа древней фигуре женщины, воздевшей руки горе.
-- На месте пока!
-- Ну и слава Богу.
Хранительницы казались столь же древними, как эта статуя. Егор улыбнулся, и вдруг из-за стенда вышла Юлия.
-- Кто же ей палец ломал? -- встревоженно спросила она.
-- Да мало ль кто? -- обрадовались хранительницы возможности поговорить.-- Шел какой-нито шалопай да схватился. Спаси Бог, что реставраторша у нас мастеровитая, и не углядите, пожалуй, который пальчик был отломанный.
Юлия приглядывалась к руке плакальщицы. Егор не сдержал любопытства и тоже подошел.
-- Я не вижу,-- призналась Юлия.-- А вы?
-- И я не вижу...
-- Вот же, вот,-- шепотом подсказала одна старушка, с мягким седым узелком на затылке, а вторая, коротко стриженная, с гребенкой в сивых волосах, торжественно провозгласила:
-- Указательный на левой руке!
-- Даже не заметно! -- горячо сказала Юлия.
-- Абсолютно,-- согласился Егор. Похоже, старушки были польщены.
-- А во втором этаже статуя Венеры стоит, так ей третьего дни кто-то яблочко в руку положил! -- сообщила седенькая хранительница.
-- Неужели? -- почему-то обрадовалась Юлия. Вторая тоже не осталась в стороне:
-- А в зале XVII века деревянный старец (она произнесла это слово с ударением на "е") стоит с протянутой рукой. И каждый вечер после закрытия у него из ладони копеечки вынимают. Кто ни пройдет, всяк подаст Христа ради.
