– Раньше мне тоже так казалось, но теперь… Теперь я дума, что все это более чем естественно. Прогресс, эволюция… Развитие… Таковы законы нашего мира – либо стоишь на месте и постепенно умираешь, либо движешься вперед и живешь. И каждый сам для себя определяет, как сосуществовать с ними.
– Красиво говорите, – сказал старик, потянув за поводья, – но, думаю, когда голубое и ясное небо затянет черная дымка пепла, вряд ли этот ваш хваленый прогресс принесет счастье в наш мир, которому станет нечем дышать от копоти и газа. По мне, так лучше уж умереть под чистым небом, а перед этим сделать глубокий вздох чистого воздуха.
Асмер промолчал. Он лишь молча взглянул на извозчика, а затем повернул голову к окну, в сторону дымящих за водной гладью труб фабрик и заводов, над которыми клубились плотные тучи смога, завесой отделяющие землю от неба.
Старик был в чем-то прав. Менялось все слишком быстро.
А началось это относительно недавно – когда церковь Разума, впервые за столетия открыла двери своего собора и показала людям чудо – универсальную энергию, что может осветить самую темную ночь. Через несколько месяцев в каждом доме, на каждой улице горел электрический свет, не такой теплый, как свет пламени свечи или камина, но гораздо более дешёвый и долговечный. Затем улицы покрыла сеть трамвайных путей. Трамваи были более доступны, да и менее затратны для широких масс, нежели повозки и кареты. И это, само собой, не очень нравилось компаниям извозчикам, которых постепенно вытесняли с дорог.
Да и все эти блага не могли взяться из ниоткуда. Поэтому вскоре в районе Атифиса под названием дымовой Квартал выросли трубы заводов, из жерл которых заструились густые и плотные клубы чёрного дыма. А люди, что потеряли работу из-за церкви Разума, пошли работать на фабрики, утопая во мгле ядовитых испарений, медленно убивающей их. И далеко не все с энтузиазмом относились к происходящему в их городе.
Недовольство, царящее в народе, вроде бы росло, набухало, но не могло никуда излиться, а люди ограничивались лишь обсуждением того, что им не нравится в кабаках или за бутылками мутно-белой жидкости, от которой все проблемы отходили куда-то на второй план, начинали казаться не такими уж и важными.
Как грустно бы от этого не было, но все постепенно меняется. В плохую или хорошую сторону – без этого никуда. И зеленые луга рано или поздно превратятся в каменную долину без единого цветка.
– Такова суть людей, – тихо сказал он, – суть интеллекта, которым они одарены. Ведь, так или иначе, человечество никогда не будет довольствоваться тем, что имеет. Будет пытаться подчинить себе даже то, что подчиняться не может. И даже, если ничего не выйдет, оно найдет способ заключить союз, а затем подло придаст, вогнав нож в спину, чтобы в полной мере заполучит ресурсы мира.
Асмер дернулся и подумал:
– Ты себе противоречишь…Пытаешься оправдать все человеческой природой, но почему тогда отказываешься признать, что это люди виноваты в тех ужасных убийствах, почему пытаешься оправдать их какой-то выдуманной болезнью? Или тогда может и эти заводы, выженная земля рядом с ними – тоже лишь людской недуг?
– Не знаю, – подумал он. – Может и так, а может люди и действительно ужасны.
– Чтоб тебя, – выругался ивозчик, – Вечно в Старом городе не протолкнуться.
От участка до адреса, названного комиссаром, было совсем не далеко, однако дорога заняла у Асмера около часа, даром, что оба этих места находились в одном районе. Старый Город был именно тем, с чего начался Атифис, был его началом, завязкой многотысячной истории. Поэтому вся роскошь и богатство древнего города были сосредоточены там, в особенности на верхнем ярусе старого Города, великолепие которого было дано узреть далеко не каждому. Именно там находились резиденции бургомистра, понтификов великих Церквей, а также мэрия и городской совет. Асмер жил и работал на нижнем ярусе, и выше него он давненько не забирался, но теперь, проезжая по чистым, мощеным камнем улицам, мимо домов из красного и черного кирпича, парков и соборных площадей с живыми изгородями и статуями, он вспомнил почему. Старый Атифис был ему ненавистен. Он казался ему лощенным, вылизанным, неестественным, лишенным настоящей жизни.
Впрочем, любой другой человек вряд ли бы согласился с Асмером.
Старый город бурлил, пестрил жизнью, кипел ей, как водная гладь во время нереста. И жизнь была разнообразна. С одной стороны – прогуливающиеся по мостовым знать и богачи в идеальных одеждах, без единой пылинки, дамочки в дорогих платьях с дорогими питомцами, а также церковные служащие в пестрых робах. С другой стороны, нищие в лохмотьях, бедняки в порванной обуви, а также простые рабочие в серых, ничем не примечательных костюмах, бредущие в церковь, чтобы попросить у своего бога лучшей доли, нежели загибаться на убивающих их заводах и фабриках. Асмер даже не знал, от кого его больше тошнило. От тех, кто живет одной ногой в могиле, веря, что их судьба предопределена высшим существом, или все-таки от тех те, кто давно начал подниматься по социальной лестнице, вымостив себе ступени из черепов первых. Асмер видел, как пришельцы из мира, находящегося за границами старого Атифиса, склонив головы, идут по улицам под презрительными и насмешливыми взглядами местных жителей. И не чувствовал ничего: ни жалости к первым, ни презрения ко вторым. Асмеру вдруг захотелось курить.
– У вас не будет закурить? – обратился он к извозчику и подумал:
– Я же давно бросил.
– Держите-с, – дружелюбно произнес тот и протянул обтянутый кожей портсигар, сделанный довольно искуссно.
– Дорогая вещь, – подумал Асмер, а затем в слух: – Благодарю.
Он достал одну сигарету и спички. Чиркнул одной, а затем поднес крохотный огонек к лицу. Затянул позолоченные шнурки и вернул кисет владельцу, вновь поблагодарив его. В повозке запало табаком, а кончик сигареты тихо заскрипел в такт затяжке. Едкий дым наполнил легкие и Асмер почувствовал, как голова стала тяжелой, словно кто-то напихал туда ваты.
Почему комиссар вызвал его?
– Видимо в этот раз что-то серьезное, – подумал он, выдыхая дым. – Интересно что…
За небольшим парком показалась двускатная крыша полукруглого дома. Его черный кирпич был обрамлен серебристыми виноградными лозами, обвивающими фасад дома своими металлическими стеблями. Позади мощенной камнем площадки, на которой стояли полицейские и кареты медиков, красовался сад, через который проходила небольшая аллейка, закрытая от солнечного света кронами раскидистых, узловатых деревьев. Когда они подъехали ближе, Асмер заметил декоративный куст в форме свернувшейся спиралью змеи, окруженный цветами с кроваво-красными лепестками, а извозчик коротко сказал:
– Вот и приехали… Красивый дом, однако. Жаль, что в таком месте произошло нечто ужасное… Не зря же тут столько полиции, как думаете?
Асмер молча протянул ему деньги, кивнул и направился к дому.
У входа, на живописной веранде с колоннами, обвитыми металлическими змеями, стояло двое полицейских. Ветер утих, облака разошлись, обнажив голубое небо и желтый диск светила. Собирающаяся гроза отступила. Стало жарковато, и Асмеру пришлось снять плащ и взять его в руки. Он кивнул караульным, мысленно выразив им соболезнования, глядя на то, как те морщились и обливались потом, хоть и стояли под крышей крыльца.
В тот самый момент, когда Асмер потянул руку к ручке, дверь распахнулась, и из нее вылетел молодой полицейский. По его зеленовато-белому лицу и дрожащим рукам сразу стало понятно, что там, за стенами дома случилось убийство, и, по всей видимости, довольно кровавое, раз вывела из строя детектива, зеленого, но детектива.
– Йокин, ты чего?
Парень ничего не ответил, лишь пронесся мимо своего начальника в сторону деревьев и скрылся за кустами. Асмер явно расслышал, как тот избавляется от обеда.
– Ничего… Со временем привыкнешь, – подумал он, обернувшись. – Все привыкают.
В доме было довольно людно. Весь первый этаж был заполнен полицейскими. Они рыскали по комнатам, переворачивая мебель и потроша шкафы. Ничего примечательного, обычный обыск, но Асмера настораживали тревожные перешептывания, и взволнованные взгляды, обращенные к нему.
