Ланской уважал царя за его аскетизм в повседневной жизни и за его потрясающую работоспособность. Кабинет самого могущественного человека империи представлял из себя небольшую узкую комнату, совершенно лишённую декора, с выбеленным потолком и стенами, оклеенными тёмными бумажками – обоями. На двух огромных письменных столах лежали книги и папки. Но ничего не было завалено – порядок во всём царил исключительный. Всякая вещь знала своё место. Единственным украшением царского кабинета были большие малахитовые часы с таким же циферблатом. Одно окно выходило на Адмиралтейство, и Николай любил иногда задуматься, устремляя взгляд на его золочёный шпиль. В соседней комнатке стояла складная походная кровать императора. Глядя на жёсткий волосяной тюфяк, покрытой вместо одеяла старою шинелью, Ланской подумал, что если бы ему пришло в голову рассказать о быте императора, то мало кто бы ему поверил… Как всё это отличалось от кричащей роскоши в домах вельмож, составлявших высший свет!
Николай прошёл в свой кабинет, а Пётр Ланской стал разбирать множество прошений у себя в комнатке, предназначенной для флигель-адъютанта. Его обязанности уже давно стали для него привычными. Не реже, чем раз в неделю Николай приглашал его отобедать со всей августейшей семьёй. Александра Фёдоровна, красивая, томная женщина, была, ко всем внешним достоинствам, ещё и гостеприимной хозяйкой. Обстановка за обедом была непринуждённой. Николай любил баловать жену подарками, а она платила ему бесконечным обожанием. Семья казалась образцовой.
И всё-таки с царём нужно было держать ухо востро и ни на минуту не забывать, с кем имеешь дело. Вспыльчивый и обидчивый нрав Николая был всем хорошо известен. Чиновники даже самого высокого уровня на доклад к царю приходили с замиранием сердца. А граф Павел Дмитриевич Кисилёв вообще разработал целую тактику для еженедельных докладов императору. Для этого он всегда приходил с двумя портфелями: один – синий, другой – зелёный. Предварительно он осведомлялся у флигель-адъютанта, в каком расположении пребывает государь. Исходя из этого, он брал то один, то другой портфель.
Вот и сегодня Павел Дмитриевич сразу обратился к Ланскому с обычным вопросом о настроении Николая. Пётр уже открыл было рот сказать, что всё отлично, как из царского кабинета раздались крики.
Первым посетителем оказался губернатор Саратовской губернии, где казначей из-за тряски на дороге, которую и дорогой-то нельзя было назвать, обронил портфель. А в нём было ни много ни мало – триста тысяч рублей. Деньги искали, но так и не нашли. Либо в грязи утонули, либо людишки подобрали да затихарились. А тут – удача. К саратовскому губернатору на приём пробился крестьянин, который в целости и сохранности портфель-то и принёс. Хотел его губернатор выпороть за то, что долго думал, но пожалел, не стал пороть, а в награду ещё и червонцем одарил…– Сколько ты ему дал? Червонец?! Ах каналья! Да я тебя на такое жалованье посажу! Не хочешь? Да ты в ножки ему должен был поклониться, что он твою губернию от моей немилости спас… Вон! И чтобы пятьсот рублей ему выделил из собственных средств! Понял?
– Понял, ваше величество, не извольте гневаться, выделю…
– Я проверю! – гремел из кабинета зычный голос, привычный к командам на плацу.
Дверь открылась, и оттуда, как из парной, красный и потный, вылетел невезучий и нерасторопный губернатор. Граф Кисилёв, уже больше ничего не спрашивая у Ланского, поменял зелёный портфель на синий и нетвёрдой походкой зашёл в кабинет. Ему повезло – криков больше не слышалось. И когда граф вышел, царь лично выглянул из кабинета и с каким-то загадочным видом поманил Ланского.
– Иди-ка сюда, Пётр Петрович, у меня к тебе важный разговор имеется.
Заинтригованный Ланской молча вошёл и встал возле письменного стола. Николай не спешил начинать разговор, словно обдумывая слова. Это было необычно…
– Вот что, голубчик, Пётр Петрович. Ты помнишь, что я всегда ценил в тебе честность и… какое-то внутреннее благородство что ли…
Царь говорил не спеша, как будто ещё не решил, стоит ли быть до конца откровенным.
– Благодарю, ваше величество, на добром слове, – поклонился Ланской.
– Подожди, подожди благодарить, голубчик. Деликатное дело у меня к тебе. Деликатное, потому и трудное. Даже Бенкендорфа не хочу просить, потому как его молодцы скрытно расследовать такие вещи не умеют. Посмотри, что он мне принёс. Почитай…
Николай подал Ланскому бумагу, похожую на грамоту. Но это была не грамота, а шутливый диплом мужу-рогоносцу графу N.
– И вот такие дипломы в последнее время стали получать некоторые господа, у которых жёны… гм… не вполне осмотрительно себя ведут.
Ланской боялся поднять голову. Уж не получил ли подобный "диплом" штабс-ротмистр Полетика?
– А откуда образец? – наконец выдавил он, чуть откашлявшись.
– Мне доложили, что в Петербург их привёз какой-то дипломат, а наши бездельники-шутники рассылают письма по адресам.
Царь подошёл к окну и почему-то не хотел смотреть в глаза Петру. Похоже, что он тоже был смущён. И тут Ланской понял, что Николай опасался за репутацию кого-то из своих возлюбленных. От сердца отлегло, и Ланской тихо выдохнул.
– Что требуется от меня, ваше величество? – спокойно спросил он.
Бросив быстрый взгляд на замеревшего Ланского, царь прошёл на своё рабочее место.
– Вот что, Пётр Петрович, во-первых, выясни, кто эти шутники. Во-вторых, если это кто-то из офицеров твоего полка, так мне намекнули, то поговори с ними по-хорошему, чтобы они перестали этим заниматься, иначе будет по-плохому. Ну и доложишь мне потом. Задание понял?
– Так точно, ваше величество. Когда прикажете этим заниматься?
– Ну уж не в дежурство, – нахмурился Николай. – Не стоит это того… Но всё-таки дело серьёзное. Хватит на наш век войн и восстаний, не хватало ещё дуэлей и общественного беспорядка. Ступай. Подумай пока, кто из офицеров способен на такое.
– Слушаюсь, – поклонился Ланской, не зная радоваться ему или огорчаться.
То, что его связь с Идалией пока не дошла до царя – это радовало, но копаться в грязном белье других было противно.
Квартира Ланского в офицерском корпусе почти не отличалась от царских покоев в Зимнем дворце – такие же тёмные бумажные обои, диван да письменный стол. Из дорогих вещиц у полковника был только жирандоль – большой фигурный подсвечник. Писать приходилось много, а делать это при дневном свете в Петербурге было весьма затруднительно. Комнат было три – кабинет, столовая и спальня, но в придачу ещё имелась небольшая кухня, где хозяйничала крепостная Агафья, да маленький чуланчик для денщика Федьки. Агафья, пожилая женщина, ещё приятная лицом, с добрыми глазами, уже поджидала барина.
– Пётр Петрович, сегодня ваш любимый пирог с грибами испекла. А на горячее соляночка, барин, уж не побрезгуйте.
Ланской с удовольствием втянул аппетитный аромат пирогов, наваристого супа и опять сравнил своё житьё-бытьё с царским. Николай не признавал за обедом больше трёх блюд, и каким бы вкусным ни было четвёртое – оно вызывало только царский гнев. Не так любил обедать Ланской. Ему нравилось разнообразие. И кухарка Агафья готовила понемногу, но каждый раз придумывала что-нибудь необычное. Вот и сегодня пирог был испечён в виде большого гриба. Выдумщица…Зато Федька-денщик, казалось, не заботился о том, чтобы угодить барину. Пётр уже давно ругал себя, что много дал воли и распустил денщика, но так уж получилось, что иногда с этим бездельником, любившим читать те же книги, что и он, разговоры заводились более откровенные, чем с кем-либо в полку или в обществе.
Приняв барскую шинель, долговязый Федька лениво почесался.
– Не забудь Каурку покормить, а то с щенком все обязанности забросил, я смотрю, – строго напомнил Ланской.
– Не забуду, ваша милость… Какие новости у царя? – фамильярно осклабился тот с полотенцем в руке, пока Пётр мыл руки перед обедом.
Он раздумывал отвечать или нет. Хотелось поделиться неприятным поручением, но в глубине души Ланской боялся увидеть в серых глазах мужика насмешку. Правда, был ещё один аргумент в пользу того, чтобы поделиться с денщиком. Уже давно он подметил – то, что для господ составляет секрет, для низших чинов не являлось загадкой. Вдруг Федька уже слышал про позорные дипломы рогатым мужьям?
