Меденя,

или Горбатая Оля

Время уже приближалось к полудню. Девятилетняя девочка сидела у печи и чистила репу. В животе у неё урчало, временами издавался звук, который был даже ей неприятен. Желудок словно к спине прирос, и там казалось кто-то сосал. Так сильно хотелось кушать: девочка со вчерашнего дня ничего не ела. Жадная бабушка, отцова-мать, внучке часто кушать не давала. Сама ела досыта, а ребёнку не давала еды, голодом её морила, заставляя как рабыню батрачить и услуживать ей. А если что не так, как она хотела бы, то начинала внучку бить ремнём или по полу таскать за волосы и орать, ругаясь, да так громко, что хоть уши затыкай. Бедный ребёнок уже стал реже плакать даже от боли. Закусит губу до крови и терпит, а бабушка ещё больше злится и проклинает внучку, желая смерти и орёт:

– Тоже мне, назвали Ольгой, как княгиню. Я тебе покажу, где раки зимуют, если слушаться меня не станешь!

Бедная Олюшка ложится спать поздно, пока все дела по хозяйству не сделает, а утром рано встаёт, пока бабушка спит.

И вот сейчас девочкин взгляд остановился на небольшой круглой картошке – так этот овощ бабушка Дуся называла, – гордо глядя в окно где виднелась дорога в сторону рынка. В это время Оля уже почистила репу, и хотелось кушать.

Бабушка Дуся часто днём убегала на рынок и оттуда приходила с крепким мужчиной, смуглым, чёрным, и Оле казалось, что он сильно страшный, как и её бабушка. Девочка, завидев их, сразу пряталась в сарае или в комнате, где спала, или где-нибудь в огороде, если это было лето. Бабка начинала её ругать, чтобы она не мешала им трапезничать. Когда к ней приходили гости, то она запирала внучку в чулан, где пищали мыши и бегали даже по ногам девочки. К мышам она привыкла: они не бабка, ей боль не причиняли. Это лишь по первому разу девочка вскрикивала от неожиданности, когда грызуны пробегали, задевая её босые ноги.

Сейчас бабушка Дуся ещё не появилась, может к соседям ушла чаю попить.

– И как только они её терпят? – подумала Оля, взяв в руку, не задумываясь, картофелину, – она была чистой, тёмно-жёлтая её кожура казалась девочке вкусной.

Оля ловко ножом обрезала кусочек и, положив в рот, стала жевать, внимательно прислушиваясь к звукам и вкушая незнакомый до селе вкус сырого крахмала. Она была столь голодна, что ей сырой картофель показался лакомкой и, не заметив бабку Дусю, девочка отрезала второй кусочек от картошки и уже хотела положить его в рот, как в это время подскочила с криком к ней бабушка и ухватилась за косичку. Картошка и нож выпали из рук и Олю уже волокли по полу. Кожа головы болела, словно скальп снимала родная бабушка. Оля заплакала:

– Что я сделала тебе? – сквозь слёзы пищала она, но женщина кричала:

– Ах ты бисова кровь, ещё говорит чего сделала? Мне Махмуд эту диковину принёс, чтоб я это кушала, а ты её испортила! Дуська перестала таскать за волосы внучку и, схватив картошку, выбросила её в открытое окно, попав в курицу. Та закричала и все куры с петухом тоже от испуга подняли шум. Оля тихо плакала, вытирая слёзы грязными ладонями, оставляя на лице чёрные полосы. А женщина всё орала, чертыхалась, обзывала внучку плохими словами. Олюшка уже думала как ей избавиться от злой старухи: убежать что ли куда-нибудь? Но она не знала куда и боялась неизвестности ещё больше, чем побоев от родной бабки.

Ночью девочка просыпалась от страшного сна и думала:

– От чего мне такая жизнь дана? О Боже, или я в другой жизни была хуже, чем моя бабка и много нагрешила?

Слёзы текли и падали на жёсткую подушку из пухалок, которые зимой она рвала себе на подушку. Девочка каждую зиму обновляла подушку, чтоб она была мягкой, когда болото замерзало и коричневые продолговатые шишки камыша она в мешок дергала. Оля даже и не думала, семена это или что-то другое, и ещё обижалась на бабушку Дусю, что та спит на пуховой перине и пуховой подушке.

За последнее время, когда кур Дуська убивала, то перья собирала в наволочку, зашивала и делала из неё подушку и отдавала своему торговцу Махмуду, а тот продавал и половину денег давал ей.

Когда девочка просыпалась ночью от страшного сна, то садилась и слёзы сами текли по щекам, падая с подбородка в подол старенького платья. Вспоминая сташный сон, девочка крестилась, повторяя:

– О Боже, помилуй меня и спаси.

Ей часто снился змей с тремя головами, серо-зелёного цвета, надвигающийся на неё с разинутыми пастями, и всегда с горящими глазами, то зелёного, то красного цвета. Или во сне приснится бабка Дуся, ведя на ремне с большими рогами чёрного, с длинной шерстью крупного медведя, и всегда она это чудище направляла на внучку. Как после таких ужасных снов не проснуться?

Девочка продолжала плакать. Села у печи и стала ждать приказа бабушки, а та всё ругала ее:

– Паршивая овца, глупая, народилась на мою голову! Связала меня по рукам и ногам своим присутствием.

Она не успела рот свой закрыть, как открылась дверь и проём закрыла высокая фигура Махмуда. Он остановился и зычным голосом гакнул:

– Что за шум, а драки нету? – мужик засмеялся.

Дуська рукой махала внучке, что означало: смойся отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели. Оля встала, женщина, улыбаясь гостю, произнесла ласково:

–Здравствуй, милый, чего тебя так долго не было?

А он, увидев девочку, приговорил:

– А и дочка здесь. Пусть нам чай вскипятит, да чего-нибудь сварит.

Но Дуська продолжала выпроваживать в комнату внучку, говоря:

– Нет, нет, я сама тебе, милый, приготовлю. Зачем же ей нам мешать, пусть идёт.

Оля быстрыми шагами удалилась в комнату, маленькую, тёмную, где стояла лишь её кровать да небольшой деревянный сундук, сколоченный из грубых досок – там лежали старые вещи, а она даже не знала чьи они.

Девочка услыхала разговор. Мужской голос спросил:

– Дорогуша, дай ножик.

А женский голос засмеялся:

–Я твоего-то языка не знаю, поэтому не смей мне говорить по-своему.

– А что тут непонятного? Я тебе по-русски говорю. Я сейчас хлеб порежу,– он выложил на стол из сумки каравай коричневого цвета, от него исходил аппетитный запах.

Дуська дотронулась до хлеба.

– О, тёплый ещё, – блаженно проговорила она.

При слове хлеб Оля сглотнула набежавшую слюну и слёзы снова полились из глаз. Она шмыгнула носом и села на кровати. Голодной спать не хотелось.

– Ладно, хоть отдохну сидя тут, – подумала девочка.

А на кухне вели разговор. Женщина спросила любовника:

–Милый, ты целую неделю ко мне не приходил. Где был, у другой что ли?

– А ты сама почему на рынок не приходила? Вот там бы и увиделись.

– А как я без денег-то приду? – с укором сказала она. -Ты вон мне их не даёшь.

Он негромко засмеялся.

– Ну ты жадная у меня. Сколько тебе денег не дай, всё мало. Только и говоришь: нет их у тебя.

В печке трещали сухие дрова, горя, и пламя ярко плясало. В чайнике быстро закипела вода, и в чугуне тоже.

– Ой, я забыла туда положить картофель.

– Да ты его ещё и не съела?– засмеялся Махмуд. -Хочешь, чтоб завял овощ или сгнил? Ладно, положи варить нам по две картошки, остальное давай пожарим,– и он увидел на лавке сковороду и поставил на плиту.

Умело взял нож, почистил картошку, помыл её в кастрюле, где плавала репа и произнёс:

– В сковороду масло налей.

Дуська исполнила приказ, а он нарезал картошку кубиками и положил в горячее масло. Потом со второй и третьей картошкой он проделал то же самое. В сковороде оказалось много картофеля.

–Иди жарь, да помешивай, – приказал торговец.

Та, довольная, услужливо выполняла указы кавалера.

Вскоре запах жареной картошки поплыл во все щели и дошёл до носа девочки. Запах был ей незнаком, но какой вкусный и дурманящий. И, чтобы не упасть от голода в обморок, Оля закрыла нос рукой и открыла рот просто дышать.

Бабушка Дуся на кухне гремела посудой и смеялась без причины. Так думала внучка, которая за свою жизнь не смеялась и даже редко улыбалась.