Ночь… Тошно! Сквозь тусклые стёкла окна
Мне в комнату луч свой бросает луна,
И он, улыбаясь приятельски мне,
Рисует какой-то узор голубой
На каменной, мокрой, холодной стене,
На клочьях оборванных, грязных обой.
Сижу я, смотрю и молчу, всё молчу…
И спать я совсем, не хочу…
Павел остановился, глубоко вздохнул и продолжал медленнее и тише:
Судьба меня душит, она меня давит…
То сердце царапнет, то бьёт по затылку,
Сударку - и ту для меня не оставит.
Одно оставляет мне - водки бутылку…
Стоит предо мною бутылка вина…
Блестит при луне, как смеётся она…
Вином я сердечные раны лечу:
С вина в голове зародится туман,
Я думать не стану и спать захочу…
Не выпить ли лучше ещё мне стакан?
Я - выпью!.. Пусть те, кому спится, не пьют!
Мне думы уснуть не дают…
Кончив читать, Грачёв мельком взглянул на Илью и, ещё ниже опустив голову, тихо сказал:
- Вот… всё больше такие у меня…
Он застучал пальцами по краю стола и беспокойно задвигался на стуле.
Несколько секунд Илья пристально смотрел на Грачёва с недоверчивым удивлением. В его ушах звучала складная речь, но ему было трудно поверить, что её сложил этот худой парень с беспокойными глазами, одетый в старую, толстую рубаху и тяжёлые сапоги.
- Н-ну, брат, это не очень смешно! - медленно и негромко заговорил он, присматриваясь к Павлу. - Это хорошо… Меня за сердце взяло… право! Ну-ка, скажи ещё раз…
Павел быстро вскинул голову, взглянул на своего слушателя весёлыми глазами и, подвинувшись к нему ближе, тихонько спросил:
- Вправду - нравится?
- Чудак!.. Стану я врать?
Павел начал читать тихо, задумчиво, с остановками, глубоко вздыхая, когда у него не хватало голоса. И когда он прочитал, сомнение Ильи в том, что Павел сам сочинил стихи, возросло.
- А ну-ка другие? - попросил он.
- Я лучше к тебе приду с тетрадкой… А то у меня всё длинные… и пора мне идти! Потом - плохо я помню… Всё концы да начала вертятся на языке… Вот, есть такие стихи - будто я иду по лесу ночью и заплутался, устал… ну, - страшно… один я… ну, вот, я ищу выхода и жалуюсь:
Изныли ноги,
Устало сердце
Всё нет пути!
Земля родная!
Хоть ты скажи мне
Куда идти?
Прилёг к земле я
К её родимой
Сырой груди
И слышал сердцем
Глубокий шёпот:
- Сюда иди!
- Слушай, Илья, пойдём со мной, а? Пойдём? Не хочется мне с тобой прощаться…
Грачёв суетился, дёргал Илью за рукав, ласково заглядывал в лицо.
- Иду! - сказал Илья. - Мне тоже хочется с тобой побыть… По правде скажу - и верю я тебе, и нет… Уж больно ты любопытен! Ловко у тебя стихи-то выходят…
- Не веришь, что мои?
- Коли твои - молодчина ты! - искренно воскликнул Илья.
- Я, брат, подучусь, так буду писать - держись только!
- Чеши!
- Эх, Илья! Кабы мне ума!..
Они быстро шагали по улице и, на лету схватывая слова друг друга, торопливо перекидывались ими, всё более возбуждаясь, всё ближе становясь друг к другу. Оба ощущали радость, видя, что каждый думает так же, как и другой, эта радость ещё более поднимала их. Снег, падавший густыми хлопьями, таял на лицах у них, оседал на одежде, приставал к сапогам, и они шли в мутной кашице, бесшумно кипевшей вокруг них.
- О, дьявол! - выругался Илья, оступившись в какую-то яму, полную грязи и снега.
- Держи левее…
- Куда мы идём?
- К Сидорихе, - знаешь?
- Знаю… - помолчав, ответил Илья и засмеялся. - Коротки, брат, дорожки наши!..
- Эх! - тихо сказал Павел, - я понимаю!.. Да надо мне туда: дело у меня… Скажу я тебе… Илья! Горько мне говорить про это…
Павел шумно плюнул.
- Видишь, - девушка там есть одна… Поглядишь какая… Всю душу спалить может… Была она горничной у того доктора, что лечил меня. Ходил я к нему за книжками… когда выздоровел… Ну, придешь, сидишь… А она тут… прыгает, смеётся… Я - к ней… Она сразу сдалась, безо всяких слов… Началось у нас - такое! Небо вспыхнуло… Лечу к ней - как перо в огонь… Нацелуемся - губы вспухнут, кости ноют - эх! Чистенькая она, маленькая, как игрушечка, - обнимешь - и нет её! Будто птичкой в сердце мне влетела и поёт там песню… и поёт…
Он замолчал и как-то странно всхлипнул жадным звуком.
- Ну? - спросил Илья, увлечённый его рассказом.
- Застала нас жена докторова… чёрт бы её взял! И барыня хорошая ведь, дура дьяволова! Бывало, тоже говорила со мной… славно так… Красивая… ведьма!..
- Ну? - повторил Илья.
- Ну - шум поднялся… Прогнали Верку… Изругали её… И меня… Она - ко мне… А я в ту пору без места был… Проели всё до ниточки… Ну, а она - характерная… Убежала… Пропала недели на две… Потом явилась… одетая по-модному и всё… браслет… деньги…
Пашка скрипнул зубами и глухо сказал:
- Прибил я её… больно…
- Ушла? - спросил Илья.
- Не-ет… кабы ушла, я бы в омут головой… Говорит - или убей, или не тронь… Я, говорит, тебе тяжела… Души, говорит, никому не дам…
- А ты - что?
- Я - всё делал: и бил её, и - плакал… А что я могу ещё? Кормить мне её нечем…
- А на место она - не хочет?
- Чёрт её уломает! Говорит - хорошо! Но дети у нас пойдут - куда их? А так, дескать, всё цело, всё - твоё, и детей не будет…
Илья Лунёв подумал и сказал:
- Умная она…
Пашка промолчал, быстро шагая в снежной мгле.
Он опередил товарища шага на три, потом обернулся к нему, остановился и глухо, шипящим голосом произнёс:
- Как подумаю я, что другие целуют её, - словно свинец мне в грудь нальётся…
- Бросить её не можешь?
- Её? - с удивлением крикнул Павел.
Илья понял его удивление, когда увидал девушку.
Они пришли на окраину города, к одноэтажному дому. Его шесть окон были наглухо закрыты ставнями, это делало дом похожим на длинный, старый сарай. Мокрый снег густо облепил стены и крышу, точно хотел спрятать этот дом.
Пашка постучал в ворота, говоря:
- Тут - особенное заведение. Сидориха даёт девушкам квартиру, кормит и берёт за это пятьдесят целковых с каждой… Девушек четыре только… Ну, конечно, вино держит Сидориха, пиво, конфеты… Но девушек не стесняет ничем; хочешь - гуляй, хочешь - дома сиди,- только полсотни в месяц дай ей… Девушки дорогие, - им эти деньги легко достать… Тут одна есть Олимпиада, - меньше четвертной не ходит…
- А твоя - почём? - спросил Илья, стряхивая снег с одежды.
- Н-не знаю, - тоже дорого… - помолчав, тихим голосом ответил Грачёв.
За дверью раздался шум, золотая нитка света задрожала в воздухе…
- Кто там?
- Я это, Васса Сидоровна… Грачёв…
- А! - Дверь отворилась; маленькая, сухая старушка, с огромным носом на дряблом лице, освещая Павла огнём свечи, ласково сказала.—Здравствуй… А Верунька-то давно мечется, ждёт тебя. Это кто с тобой?
- Товарищ…
- Кто пришёл? - спросили откуда-то из тёмного, длинного коридора звучным голосом.
- К Вере это, Липочка… - сказала старуха.
- Верка, твой! - крикнул тот же звучный голос, гулко разносясь по коридору.
Тогда в глубине коридора быстро распахнулась дверь, и в широком пятне света встала маленькая фигурка девушки, одетой во всё белое, осыпанной густыми прядями золотистых волос.
- До-олго ты! - низким грудным звуком капризно протянула она. Потом приподнялась на носки, положила руки свои на плечи Павла и из-за него взглянула на Илью карими глазами.
- Это - товарищ… Лунёв Илья…
- Здравствуйте!
Девушка протянула Илье руку, и широкий рукав её белой кофточки поднялся почти до плеча. Илья пожал горячую ручку почтительно, бережливо, глядя на подругу Павла с той радостью, с какой в густом лесу, средь бурелома и болотных кочек, встречаешь стройную берёзку. И, когда она посторонилась, чтобы пропустить его в дверь, он тоже отступил в сторону и уважительно сказал:
- Вы - первая!
- Ка-акой кавалер! - засмеялась она. И смех у неё был хороший весёлый, ясный. Павел тоже смеялся, говоря:
