Держаться Держаться за землю! Упругими жилами Пронизывать окаменевшую плоть, Сердечную бурю смирять меж могилами, Которые чтят человек и Господь. Держаться за землю! Держаться неистово, Как может израненный русский солдат, — Врастая в сажени её каменистые, — Стоять исполином. Ни шагу назад! Держаться за крепости эти разбитые, За призраки тёплых больших городов, В которых – сиротство и дети немытые Глядят на защитников как на богов. Держаться! За каждое тонкое деревце, За каждый подсолнух и сброшенный лист. Отпустишь – всё светлое разом отменится, И – ад опрокинет на землю нацист. «Соль и перец…» Соль и перец. Чеканные стуки дождя в лобовое стекло. Там, за серой материей, всё поглотившей, уже рассвело. Я себя достаю из проклятого водного мира за мокрую прядь. А тебя утащило в Босфор, где туманы и мины, тебя не достать. «Всё на войне, как в жизни…» Всё на войне, как в жизни, Будничное, простое. Только горнило боя — Это совсем другое. Действо между мирами, На острие тончайшем — Там, где расшиблись лбами В ярости величайшей Боги огня и дыма, Боги войны и света, На килотонны пыли Разворотив планеты, Выпив Вселенной токи, Обезоружив звёзды. Бурые гимнастёрки Часто легли на скосы Пашни умалишённой, Сгладив её морщины. Кто там идёт колонной — Боги или мужчины? Верую Верую! Ввысь улетят ветвями Спиленные тополя. Снова схватились на мокром татами Небо и Мать-земля. Враз уложив Небеса на лопатки, С фартука дождь стряхнув, Матушка полнит леса и грядки, Двигает глины и туф. Верую! Сколько стихов стогами Ни уложи в поля, Строки пробьются густыми рядами, И среди них – моя. Сколько ни вытяни этих колосьев, Новые встанут тут, На молодую уральскую осень Веским зерном падут. Верую! Будет шипеть раскалённо — Маслом на сковороде — Слово о злобе, в квадрат возведённой, Плач о лихой судьбе. С кем бы тебя ни свели на татами, Главное – не злопыхать. Сеять и жать, возвышаться стогами. Словом землю пахать. Перроны
Отсюда все перроны далеки. Бросаю: сумки, пыльное мытарство — Нескорый телепорт из царства в царство, Локомотивов сиплые гудки. Бросаю всё на рельсы, зеркала Которых натираются до скрипа, Пока мой поезд мантрой «либо – либо» Преображает спящие тела. Уходит. Все перроны далеки, Но всё короче крови перегоны. Теперь внутри меня – купе-вагоны И безымянных станций маяки. Бутерброд Ты мажешь сливочное масло На толстый пористый ломоть. Здесь микромир, где ты – Господь, А маленькие вещи – паства. И утро раскрывает рот В зевке горячих томных чашек, И ждёт на вертеле барашек, И припаркован автобот. Великолепен этот дом, Черта которого – избыток. Готовы кадры для открыток: Твой рай и – чуточку – Содом. Ухожены твои угодья, Блестят твои материки, Но – странно! – рвутся из руки Всегда покорные поводья. Тревожный, неприятный шум Несётся из открытых окон. Неуправляемым потоком Летит навстречу время. Штурм! Большой многополярный мир, Где крайности столкнулись лбами, Грохочет пиками, щитами, Идёт, снося углы квартир. Тут движется рекой народ. «О чём гудит?! О ком заплакал?!» И – маслом на пол! Маслом на пол Ложится свежий бутерброд. Всё существует Всё существует. В платоновском мире идей можно поджарить облако на рапире. Это и здесь возможно, среди людей, в этом самом реальном и вещном мире. Всё существует здесь, где быть тяжело, где разрывают на части сто гравитаций, где наполняет демон своё крыло — толстую кожу дракона – шквалом оваций. Рубится меч-кладенец, раздаёт под дых, и торопливо белеет серый волшебник, а бандерлогов стая бежит от них строго на запад – туда, где горит валежник. Так не цепляйся к словам, молодой визави. Не изменяют природе своей драконы, даже когда обращаешься к ним «мон ами», даже когда полмира с них пишет иконы. Но не кручинься, есть и хорошая весть. Свет раскрывает створки манипуляций. Непредсказуемо всё, что творится здесь. Самое невероятное может сбываться. |
