После докования на корабле шла полным ходом покраска. Красили надстройки, перегородки во внутренних помещениях. Пахло краской, свежевыкрашенные участки корабля сияли глянцевой поверхностью.

На корабле проходил практику моим стажером курсант Камчатского мореходного училища Илья Сёмин. Он был местным жителем, его родители жили на окраине Петропавловска-Камчатского. Из разговора с ним я знал, что его отец занимается рыбалкой и охотой. Подходит он ко мне и спрашивает:

– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться.

– Обращайтесь.

– В субботу мой отец едет на рыбалку, разрешите сойти на берег и поехать с ним?

– Разрешу, если возьмете меня с собой.

В условленное время к кораблю, стоящему на ремонте в бухте Раковой, подошла деревянная лодка. Захватив карабин, мы с Ильёй спустились в лодку по веревочному трапу. Мрачный пожилой мужчина на мое приветствие ответил лишь кивком головы. Он резко дернул шнур стартера небольшого стационарного двигателя, мотор взревел, и лодка отчалила от борта корабля. Плоскодонная, с низкими бортами, она не предназначалась ходить по морю, а нам предстояло пересечь Авачинскую губу шириной десять километров, на которой часто разыгрывались шторма. «Хорошо, что стоит штиль, – подумал я, – а то на такой посудине можно сыграть оверкиль».

Рулевой сосредоточенно смотрел вперед и не пытался вступить в разговоры. Мне показалось, что он недоволен лишним человеком в своей лодке и взял его только ради своего сына. Возможно, я ошибался, так как шум мотора и встречный ветер не позволяли разговаривать.

Когда лодка вошла в устье реки Авачи, представились прелести первозданной камчатской природы. Такой ее видел и описал путешественник Крашенинников. «Существует ли для души что-либо прекраснее, чем видеть и наслаждаться красотой природы?» – думал я. Река довольно широка и многоводна при впадении в море. По левому берегу простирались заливные луга с множеством больших и малых озер, над которыми летали табуны всевозможных пород уток. Все пространство покрывала пожелтевшая осенняя трава, местами вдоль берега росли высокие тальники. За лугами виднелась сплошная полоса сопок с вершинами вулканов, сияющими снежным покровом в солнечных лучах. Вулканы придавали пейзажу строгость и величественность. Совсем иным представлялся пейзаж правого берега, заросшего лиственным лесом. Из многих распадков среди холмистой местности вытекали притоки главной реки Камчатки. Я попал в нетронутый человеком, красивый и суровый мир природы, который хотелось запомнить на долгие годы. С трудом преодолевая течение Авачи, мы поднимались в ее верховье. Стоял сентябрь, листья берез начали желтеть и плавно в безветренную погоду опускались на землю.

Против одного из притоков лодка свернула к берегу и с разгона выскочила носом на пологую отмель. Поднявшись на высокий берег, мы почувствовали запах протухшей рыбы. На берегу ручья лежало несколько крупных лососей, с которых поднялся рой мух.

– Придется бивак разбивать на противоположном берегу реки, – впервые заговорил Василий Степанович, отец Ильи, – наше место занято.

– Кто его занял? – спросил я.

– Хозяин здешних мест – медведь. Ночью он может прийти полакомиться протухшей рыбой. А мы ему помешаем.

Приткнув лодку носом к противоположному берегу реки, Василий Степанович сказал мне:

– Выходите на берег, готовьте дрова для костра и место для стана, а мы поставим сети.

Он, вероятно, думал: «Посмотрим, на что способен офицер-белоручка». Я понимал, что это для меня испытание. Мне пригодился опыт детства, когда постоянно ездил с друзьями на рыбалку и охоту Прежде всего очистил от сухой травы большой круг на земле. Затем натаскал в кучу длинных сухих веток тальника, вырубил две рогульки и забил их в очищенном месте для подвешивания котелка. После этого принялся за сооружение шалаша. Ветки легко втыкались в мягкий грунт. Соорудив каркас шалаша, принялся резать сухую траву и накрывать ею свое детище. За этим занятием меня застали вернувшиеся рыбаки. Они привезли крупного кижуча, который запутался в сети, когда они не успели еще всю ее поставить.

Отец Ильи, окинув взглядом место, выбранное для бивака, остался доволен.

– Теперь давайте познакомимся, – сказал он хрипловатым прокуренным голосом, – до утра много времени. Успеем наговориться. Меня зовут Василием Степановичем.

Я представился.

– Илья! – крикнул он. – Не зевай, иди к воде, готовь рыбу к ухе.

Развести костер для меня труда не составило. Василий Степанович развязал рюкзак с посудой и извлек два котелка, чайник, миски и ложки. Я взял котелки и пошел к реке за водой. Вернувшись с водой, заметил, что ложки были алюминиевые, подобрал лежавший топор и отправился искать подходящее дерево, чтобы из его ствола сделать ложку.

– Ты что это мастеришь? – спросил Василий Степанович.

– Хочу сделать поварешку, а может, пригодится как ложка.

– Ну-ну, – произнес он хриплым голосом.

Пока рыбак готовил уху, мы с Ильёй нарезали сухой травы и толстым слоем уложили в шалаше.

Уха представляла собой насыщенный бульон с большими кусками рыбы. Держа горячий кусок на своей поварешке, я откусывал понемногу и запивал бульоном, налитым в кружку. Самыми вкусными кусочками были жирные брюшки кижуча. После корабельных консервированных борщей еда казалась необыкновенно вкусной. Чай заварили листьями неизвестного мне растения, очень похожими на листья земляники, но значительно меньшего размера. Он имел бордовый цвет, приятный аромат и напоминал вкус каких-то ягод. Когда чаепитие подходило к концу, я спросил Василия Степановича:

– Давно вы приехали на Камчатку?

– Я здесь родился, а предки мои были служилыми казаками и в давние времена прибыли из Якутска.

– Не близкий путь, – удивился я.

– Дед мой сказывал, что на оленях до года уходило на дорогу.

– Неужели ехали с женами и детьми?

Василий Степанович задумался, подбросил в затухающий костер сухой хворост. Огонь вспыхнул ярким пламенем, его языки стали лизать висевший над костром чайник.

– Не думаю, – сказал он после недолгого молчания, – многие брали в жены камчадалок. Если дети в таких семьях умели говорить по-русски, то их зачисляли в казаки.

– Чем же занимались казаки?

– Существовал устав, всех функций казачества мне не перечесть. Их было очень много. Отец сказывал, что до революции он занимался охраной котиков на мысе Лопатка от браконьеров. Охранникам разрешалось в год добыть двух котиков. При этом одну шкуру должны были сдать в казну, а вторая поступала в личное пользование. В те времена шкуры котиков ценились у купцов очень дорого. В свободное от службы время все занимались охотой и рыбалкой, поскольку на денежное и хлебное содержание большим семьям прожить было сложно.

Мы помолчали, думая каждый о своем. Вечерело. Кое-где на небе стали проклевываться звезды, как ростки посаженных в землю семян. Василий Степанович произнес:

– Пойдем спать, утро вечера мудренее.

Я еще раз взглянул на небо, вдохнул полной грудью воздух с запахом костра, снял теплую куртку и полез в шалаш. Там улегся на толстый слой травы, как на мягкую перину, прикрывшись курткой. Запах сена щекотал в носу, жесткие стебли покалывали щеки. Пришлось подложить под голову шапку. «Какая благодать по сравнению с жестким диваном в каюте», – подумал я, засыпая.

Во сне видел уток, летающих над озером, и себя, стоящего в камышах на берегу. Вот одна утка отделилась от стаи и летит в мою сторону. Вскинув ружье, тщательно целился и нажимал на спусковой крючок, но звука выстрела не последовало. Утка пролетела над головой и скрылась вдали. Утки несколько раз пролетали надо мной, но я не мог произвести выстрела.

Утром, когда проснулся и вылез из шалаша, уже трещал костер, на котором разогревалась уха и шипел чайник. Солнце выглянуло из-за сопок и приветливо улыбнулось, обещая хороший день. Василий Степанович сидел на корточках, неторопливо ломал ветки хвороста и подбрасывал в костер. Все движения рыбака были спокойными и неторопливыми. Он никогда не суетился, все делал уверенно, но медленно, как бы экономя силы.