Вместе с комком в горле разлилась откуда-то из недр головы страшная режущая боль, так что он даже охнул и схватился за повязку. Теперь и не поплачешь. И сразу начал думать о повязке. Шершавая сухая марля под пальцами, и здесь, и здесь. Вся голова забинтована и вся верхняя половина лица. Кожа на щеках и носу болезненно отзывается под бинтами. Здорово порезано.
Очень осторожно, исподволь, наощупь подводил он себя к тому, что услышал сейчас от врача.
От глаз ничего не осталось. Ничего. Так, ясно. Больше не думать об этом. Успеется. Спешить теперь некуда.
Теперь… Да, ведь он куда-то спешил. Бежал, бежал, боялся опоздать… Ах да, Саша. Больше он ничем помочь сыну не сможет. Какой он теперь отец?!
А раньше был какой?
Что-то еще было сказано… Голова, травма черепа, сотрясение мозга. Это упал так сильно? Ударился обо что-то… Это же на лестнице было… Значит, о ступеньки.
Координация движений восстановится не сразу… Это как же понять? И без глаз, и без координации? Ложку будем мимо рта носить, что ли?
Сколько же дней он здесь лежит? Спал он все это время или был без сознания? Теперь уж и не поймешь. Спал, верно, потому что снились сны, снилась Галя в чем-то цветном… На себя непохожая, но это точно была Галя. А потом наступила тьма – это было пробуждение. Выходит, теперь все будет наоборот: днем темно, как в страшном сне, а ночью светло и ярко, как днем. И это навсегда. К этому надо привыкнуть.
Совсем близко страшная истина, но сознание опять отшатывается, едва почуяв ее ледяной холод.
Спокойно. Лежать и терпеливо ждать. И все будет хорошо. Скоро, наверно, разрешат прийти Гале. Она расскажет про Сашу… Что она расскажет про Сашу?.. Расскажет ли?..
Да что там такое с координацией?
Николай протянул руку, пытаясь сориентироваться. Пустота.
А может, это только кажется, что протянул, только захотел протянуть…
Нет, вот она, стена. Нашлась все-таки. Немного не там, где ожидал, но все же есть. Обычная, гладкая, с колючими шершавинами, выкрашенная масляной краской, как всегда в казенных домах. Интересно, какого цвета?.. Ну, это ладно, это потом…
Наверно, и тумбочка где-то рядом. Беленькая такая, скучненькая. Где-то видел такие… По телевизору? На картинках? Ни разу в жизни в больнице не лежал.
Сколько еще здесь лежать? Наверно, долго, судя по внушительной повязке и боли в голове и глазах. То есть… Ну, в общем, в том месте…
Потом, все потом…
Ух, затошнило от этих мыслей! Нет, это от сотрясения. Врач же предупреждал.
Хлопнула дверь. Звонко зацокали каблучки по кафелю.
– Николай Николаевич, судно вам не нужно?
Таким бы голосом да арию Кармен петь…
– Нет… тошнит…
По-мужски сильные руки повернули его на бок, наклонили голову.
– Давайте, давайте, вот так… Ничего, это обычное дело. Скоро будет лучше. Что беспокоит?
Он не ответил, стиснул зубы. От рвоты выступили слезы на глаза. То есть… ну, все там же. Опять рвущая боль…
– У вас сильные боли? Сейчас укол сделаю. Ничего, потерпите, скоро отпустит – и заснете. Вам бы следовало поесть.
Николай со стоном замотал головой.
– Анна Петровна, Морозову капельницу будем еще сегодня ставить? Завтра? Ну, значит на покой. Уколемся – и спать. Судно не нужно? Уверены? Анна Петровна, мочегонные Морозову прописаны? Да? Ну ладно, завтра с утра будем принимать. Спите.
Понемножку отступила боль. Замелькали обрывки разговоров, лица, предметы. Рядом присела Галя, положив подбородок на костлявый кулачок. Она печально смотрит куда-то рядом с ним, а его не замечает.
«Галя, Галя, я здесь, я жив!.. Видишь меня?»-он кричит изо всех сил. Губы шевелятся, а звука нет. Галя не видит и не слышит его.
И тут с ужасом понимает Николай, что его нет. Потому она его и не видит.
«Неправда! Я жив!»-кричит он беззвучно, просыпается и засыпает опять.
Много-много людей идут вокруг с озабоченными лицами, каждый в себе, каждый о своем. Идут мимо Николая, проходят сквозь него, не причиняя боли. Он уже не удивляется. Он знает, что его нет.
Но вот навстречу ему шагает юноша в длинной серой одежде, стянутой у пояса простой веревкой. Николай замечает его лицо издали и с этого мгновения видит в толпе только его. Юноша подходит все ближе и ближе, смотрит ему в глаза и улыбается, как давнему другу.
Конечно, это друг, только не вспомнить, где его видел. Но точно друг. Он один видит Николая в этом мире. Для него одного Николай жив.
Вот он рядом. Вот руки их сомкнулись. Наконец-то он пришел, как хорошо!
– Кто ты? – спрашивает Николай. И голос у него ясный и звонкий, как у мальчика-подростка.
– Как кто? Да твой отец же! – весело смеется юноша. И Николаю тоже смешно, что он об этом спросил.
И вот они крепко-крепко обнимают друг друга…
Проснулся. Ночь. Темнота.
Да не ночь же! Не ночь! Просто тьма! Навсегда! Весь мир во тьме.
Мир будет продолжать жить, а Николая в этом мире уже нет. Тьма!
Зачем он здесь лежит и ждет выписки домой? Да нет его, дома этого!
И Галиного лица больше не будет…
Будет расти и с каждым годом меняться Саша-он этого не увидит…
Ни зимы, ни лета, ни кустов сирени…
Даже доктора с его чистыми пальцами…
Даже медсестры с голосом Кармен…
Да как же теперь жить?
Зачем жить, если не видеть?
Он заметался по койке, глухо завыл. К пустым глазным впадинам подкатилась знакомая рвущая боль. И тогда он закричал что есть сил, пытаясь содрать с лица бинты…
2. Обретение Гали
Следующие несколько дней – сколько же их было? – Николай жил призрачной жизнью.
Проснувшись, он сосредоточивался и начинал терпеливо ждать нового сна.
Больше он не буянил. Боли возвращались все реже. Но теперь Николай даже жалел об этом, потому что, терпя боль, он все же чувствовал себя человеком. Стискивать зубы теперь приходилось только на перевязках, а в остальное время он лежал спокойный и глупый, как полено, ни о чем не думал, просто ждал.
Появлялась Нина-Кармен и другая, безмолвная Тоня, ловко ворочали его из стороны в сторону, подкладывали судно, кормили с ложки, делали уколы и другие неприятности.
Его теперь на некоторое время приводили в сидячее положение. Ему казалось, что он падает, но пугаться было лень. Все равно Нина или Тоня подхватят. Сам он ни о чем не спрашивал и на вопросы отвечал односложно.
Он научился слушать. По звукам в коридоре делал вывод, какое сейчас время суток. Прислушивался к голосам, шагам, звону посуды. Потом все стихало. Наступала ночь. А может, и нет. Просто он уходил в сон.
Яркие сны посещали его всегда, будто жалели. Бывали веселые, бывали печальные, бывали и страшные-он с удовольствием смотрел каждый. Во сне он видел.
Наконец однажды Николай проснулся с ощущением забытой много лет назад живой, острой тоски. Ему приснилась Галя. Она сидела рядом, смотрела на него и лила слезы. Каждая слезинка, едва выкатившись из глаз, твердела и превращалась в жемчужинку. Матово переливаясь, жемчужинки бежали по щекам и оставляли на них глубокие бороздки. Но такой она нравилась ему еще больше.
Добежав до подбородка, жемчужинки с чудесным звоном падали ему на грудь и понемножку возвращали прежнюю силу.
И тогда он вдруг вспомнил, как бесили его когда-то Галины слезы. Так звери стервенеют от запаха крови.
И от стыда запылал он весь с головы до ног. Задымились, затлели бинты, вспыхнуло одеяло. Весь горит он, а боли нет, есть только Стыд.
Он заметался, заворочался и проснулся. Долго-долго вспоминал Галино лицо и эти жемчужные слезы. Воспоминание, сперва яркое, быстро отдалялось и заплывало туманом. Вот уж и следа нет. Остались Галя, слезы и Стыд.
Когда подошла к нему с градусником Нина, он спросил:
– Когда ко мне жену пустят?
Нина помедлила секунду, и Николай понял, что она обрадовалась вопросу.
– А жена к вам каждый день приходит. С вами рядом сидит. Но вас нельзя было тревожить. Она и сегодня придет. И мама ваша приходила, тоже сидела.
