– Алло, – пойдя наперекор своим принципам, решаю не сбрасывать звонок.

– Рина, – молчание, – это Ян.

– Как ты узнал мой номер? – стараюсь говорить ровно и безразлично.

Хотя в душе невероятная паника, и страшные мысли одна за одной рвутся наружу. Может, он уже все знает?

– Поверь, при моих связях это несложно.

– Допустим. Разве это что-то меняет между нами? – резко обрываю и задаю вопрос в безжалостной попытке не допустить возникновения любой связующей нас ниточки. – Я попрощалась, Ян, – напоминаю ему о том, что этот разговор не имеет никакого смысла.

– Я хочу поговорить. Сейчас.

– Нет, Ян, – сбрасываю звонок.

Так будет лучше. Если не идти у него на поводу и не встречаться, возможно, он не станет плыть против течения. Это у него хорошо получается. Вот пусть и не изменяет этой своей привычке.

Открываю кран и начинаю мыть посуду. Под шум воды и сильного напора струи успокаиваюсь. Как будто и не было этой встречи в машине и вечернего звонка.

В комнату я вхожу спустя полчаса. Сашка раскинулся на диване звездочкой откинув одеяло в сторону. Сын беспокойно спит в эту ночь. Он как будто на каком-то ином уровне ощущает присутствие того, кого не должен был узнать никогда.

Я укрываю Сашу, а сама иду и сажусь за работу. Мои ночные бдения не всегда хорошо заканчиваются. Глаза – мой главный рабочий инструмент, и после болезненных ситуаций приходится вдвойне следить за их здоровьем. Глазные капли всегда стоят на моем рабочем столе.

Целый час я предпринимаю попытки выполнить хотя бы часть того, что запланировала. Ничего не выходит. Закрываю крышку ноутбука и минут пять сижу в темной комнате, привыкая к плохому освещению.

«Иди спать, Марина!» – приказываю себе.

Утром наступит новый день, и я обязательно справлюсь, но только завтра, а сегодня мне требуется отдых от рутины и Стембольского.

Проснувшись рано, я запрещаю себе подходить к окну. Ян должен был понять все правильно и не беспокоить меня больше никогда. Я варю себе кофе в турке, вдыхаю дурманящий аромат. Наспех пью напиток, совершенно забывая о размеренном начале нового дня.

Бужу Сашку, он такой забавный, когда еще спросонья смотрит по сторонам с немым вопросом: «Кто я, где я?»

За несколько лет ранних походов в детский сад я выверенными движениями собираю постель, складываю диван. Саша активно помогает и уже чистит положенных три минуты зубы. Из шкафа достаю сыну одежду.

Про себя благополучно забываю: волосы в пучке, толстовка с капюшоном, джеггинсы, кроссы, ни грамма макияжа.

– Ма-а-а, – оценивающим взглядом проходит от макушки до ног мой будущий мужчина.

В руках сына моя небольшая косметичка.

– Саш, это что?

Он вкладывает мне в руки сумочку и, тяжело вздыхая, отвечает:

– Это называется косметика, ты что?! – удивленно моргает мой мальчик.

– Я знаю, Саш, – чмокаю ребенка в щеку и благодарю за заботу, – но нам действительно некогда и не до красоты, – подвожу итог.

За эти пять лет я не пыталась устроить свою личную жизнь, не до этого. Хотя знакомые пытались меня свести со своими друзьями. Мимолетные отношения меня мало интересовали: для здоровья, чтобы помнить, зачем на свете мужики, чтобы не схватит расстройство по-женски. Я считаю подобные аргументы глупостью и недальновидностью.

Три провальных свидания окончательно меня убедили отложить до лучших времен подобные поиски. Ребенок и работа. Остальное подождет.

– А Петькина мама так не считает, – я застываю на месте, и мне кажется, пазл начинает складываться, почему мальчишки больше не дружат.

– Ты что-то услышал? – вижу по глазам Сашки, что попадаю в самую точку.

Сын отводит взгляд и немного краснеет, нет, не от стеснения, а от обиды за меня.

– Да, – робко отвечает сын, – я не все понял, только она говорила о нас, назвала нашу фамилию, Вельские, и тебя…

– Что, Саша, что сказала мама Пети? – начинаю уже нервничать, присаживаюсь на корточки и пытаюсь установить зрительный контакт с ребенком.

– Мам, а кто такая лахудра? Петька говорит, что это страшная тетка, как ведьма. Ну ты же не она, правда?

Сглатываю и понимаю, что во рту жутко пересохло. Я, конечно, в модели не набиваюсь, но чтобы так говорить о чужом человеке, совершенно не зная… всех обстоятельств.

– Правда, сынок, я не ведьма и никогда ею не стану.

На лице Сашки расцветает улыбка, ребенок льнет ко мне и покрепче обнимает за шею. Я едва сдерживаю подкатившие слезы.

– Ну что, идем? – подмигиваю ему, а косметичку равнодушно закидываю на комодик в коридоре.

Если человек судит о людях только по внешним данным, значит, нам не по пути, и действительно будет лучше, если мальчики не будут общаться.

Я видела Петькину маму, всегда с укладкой – волос к волосу, стильный макияж, дорогая одежда. Единственное, не повезло с фигурой. После родов женщина сильно набрала в весе, и никакие упражнения и лечение ей не помогли. Отец Петьки – Владимир Алексеевич Веселов – местный чиновник. Перед выборами специально устроил ребенка в обычный детский сад, чтобы показать, что он на равных со своим народом.

Такие люди находятся на другом социальном уровне, всегда. Мне ли не знать! Именно такая же семья причинила мне настоящую боль, вышвырнув на обочину жизни.

Когда мы выходим на улицу из дома, озираюсь по сторонам и тут же облегченно выдыхаю. Стембольский не сошел с ума, а внял моей просьбе и не стал рыться в прошлом. Настроение сразу поднимается.

С сыном бросаем хлебные крошки для голубей на пустом пятачке возле мини-маркета, где проходит теплотрасса. Затем наблюдаем, как с крыши дома слетаются птицы, окружая нас небольшой стайкой.

– А почему они серые? Кто-то забыл им выделить краску поярче? – искренне не понимает Сашка.

– Тогда это были бы не голуби, а попугаи, – смеюсь и отламываю хлебный мякиш покрупнее. – А вообще они очень красивые, особенно белые, – в этот момент понимаю, что все-таки не сдерживаюсь и затрагиваю болезненные воспоминания о том дне, когда мы с Яном расписались.

Шикарной свадьбы не было. Ни тебе белоснежного платья, ни машин, ни гостей. Я попросила именно так. Ян настаивал на традиционном варианте торжества. Только тогда мне показалось это неправильным. Я посчитала, что не совсем дотягиваю до уровня их общества, и предпочла, как страус, зарыться с головой в песок. А зря!

Ян

– Ваш кофе, – ставит на стол серебряный поднос официантка с двойным американо, а я невольно тяну аромат ноздрями и прикрываю на секунду глаза. Воспоминания услужливо подкидывают самые болезненные обрывочные фрагменты подсознания. Где я учу варить кофе по-турецки ту, которая растоптала душу и предала, перечеркнув все хорошее, что между нами было, уничтожив будущее.

– Спасибо, – выдаю сухо слова благодарности в спину уходящей девушке, а затем перевожу взгляд на Женьку, друга детства. – Как же тебя так угораздило? – оценивающим взглядом скольжу по разбитой физиономии товарища и его сломанной руке.

– Любовь, – наиглупейший ответ получаю на свой вполне серьезный вопрос.

– Суриков, ты меня за кого принимаешь?

– Ян, тут навалилось все разом, – юлит и опускает взгляд в стол друг. – Я Трусовцу задолжал.

Чувствую, как давлюсь напитком, и начинаю закашливаться.

– Льву Федоровичу? Я не ослышался?

Ну мало ли на белом свете однофамильцев! Почему сразу известный в определенных кругах Трусовец? Хочется верить, что Женька при мозгах и совсем не идиот.

– Он, – печально отвечает товарищ.

Идиот.

– Сколько?

Теперь понимаю, что наша встреча состоялась не просто так, Женька пропадал периодами, а потом появлялся внезапно и снова отчаливал в свою настоящую реальность. А я не мог игнорировать его, особенно после того, как он подогнал отличного реабилитолога и остеопата. Эти два специалиста поставили меня на ноги, а Женька суетился и был моими руками и ногами в тот момент, когда у меня, кроме головы, больше ничего не функционировало.