Время с 1964 по 1982 год было далеко не самым худшим в осуществлении советского проекта. Преемники Брежнева – многочисленные стервятники, раздирающие нашу страну – получили гораздо более роскошное наследство по сравнению с тем, что унаследовал сам Брежнев от своего предшественника – царя кукурузных полей Хрущёва. На международной арене СССР смог добиться стойкого паритета со всеми своими стратегическими противниками; экономическими и военными средствами была укреплена система социалистических государств; росло советское проникновение в страны Африки и Латинской Америки, которые прежде на протяжении нескольких столетий являлись исключительной вотчиной западноевропейских хищников и США.
Внутреннее положение в СССР также имело позитивную динамику. Советская экономика устойчиво прогрессировала, что позволяло задумываться об осуществлении новых амбициозных программ по освоению космоса, решительному преобразованию природы, качественному совершенствованию социальной сферы. Завершалось формирование новой исторической общности – советского народа, по своим объединительным функциям и полиэтническому составу в чем-то аналогичного американской, индийской или, скажем, бразильской нациям. Находилась на подъеме и духовная сфера – культура, наука, образование. Главным результатом развития Советского Союза в 1964–1982 годах следует считать вступление в самостоятельную жизнь наиболее грамотного за всю историю страны поколения, выросшего в условиях мира и постоянного подъема благосостояния. Это поколение обладало колоссальной творческой энергией, профессионализмом, верой в будущее и осознанно стремилось к новым, невиданным прежде свершениям.
Конечно, это не означает, что в нашей стране было все так безоблачно. Стабилизация не означает стабильности. Развитие любого, самого благополучного общества обязательно предполагает существование в нем каких-либо противоречий, которые и являются мотором исторического прогресса. Полное устранение противоречий будет означать конец истории – ни больше, ни меньше. Советское общество было живым, растущим организмом, поэтому в нем также имелись отдельные конфликты интересов, неполадки, трения. Но они не носили антагонистического характера. Отягощавшие внутреннее положение болезни не являлись смертельными, вполне подлежали лечению, причем, как правило, отнюдь не хирургическому, а вполне мирному, терапевтическому. Многое зависело от того, какой путь будет избран наследниками Брежнева, какие цели они будут преследовать – цели укрепления державы или свои собственные. И проблема заключалась не в личности очередного партийного лидера, а в том, какие социальные силы будут определять его курс.
Вот тут-то и проявился во всей своей красе главный изъян советской системы, о котором много и убедительно пишет известный исследователь и публицист Михаил Калашников: ей не было равных в воспитании высоких патриотических качеств у рядовых граждан, но, видимо, в силу ее эгалитаризма, она серьезно буксовала, когда дело касалось культивирования элиты. В силу этого порока брежневскому поколению лидеров не удалось не только подготовить себе более или менее надежную смену, но даже преодолеть процветавшую с хрущевских времен разобщенность в советской верхушке. В России, впрочем, так же, как и в любом другом государстве, господствующие слои никогда не были полностью однородны. Только в исключительных условиях эту разобщенность удавалось худо-бедно нивелировать. Так произошло, например, ценой огромных человеческих жертв в 1917–1953 годах. Хрущёву оставалось лишь подыскать более адекватные новым условиям развития страны ненасильственные, демократические формы поддержания баланса сил в верхних слоях советского общества, но и в этом вопросе он «пошел другим путем»… В результате сразу же, еще в начальные годы правления Хрущёва, распался и без того шаткий союз между либеральной интеллигенцией и консервативным чиновничеством. Но это было еще полбеды. В России мнением интеллигенции пренебрегать было заведено исторически – иначе страна рухнула бы гораздо раньше. А вот когда трещины образовались в самом «монолите» советской бюрократии – то это таило в себе уже нешуточную угрозу.
Социальный портрет отечественного чиновничества того времени дать очень непросто. Многое историкам еще попросту неизвестно. Тем не менее некоторые основные конкурирующие между собой силы могут быть пунктирно обозначены уже сейчас. Прежде всего, заметно выделялась группа, которую допустимо условно назвать геронтократами-ортодоксами. Что можно сказать об этом социальном феномене, отразившем нашу специфику тех лет? Многие старики в руководстве страны уже подверглись соблазнам частной собственности. Еще сильнее заражены чуждыми советскому строю настроениями оказались люди из их ближайшего окружения: помощники, советники, друзья, родственники (особенно дети и внуки) и проч. Тем не менее именно в руках геронтократов-ортодоксов все еще находились основные рычаги управления страной. В силу этого обстоятельства они и являлись хранителями советской традиции в партийном руководстве, как могли поддерживали целостность и независимость Красной империи.
Сильные имперские настроения по определению жили в армейской среде. Для военных патриотизм являлся своего рода непременным атрибутом профпригодности, как говорилось в одном известном советском фильме: есть такая профессия – Родину защищать! Конечно, общие процессы разложения не обошли и армию. Многие генералы обросли дачами, шикарными автомобилями, любовницами, пьяными компаниями, в которых они проводили времени чуть ли не больше, чем на службе. Немало молодых офицеров, особенно из привилегированных семей, шло в армию преимущественно за наградами и чинами. В те годы по этому поводу бытовал такой анекдот:
«Подходит к генералу сын и спрашивает:
– Пап, а пап! Когда вырасту, я могу стать генералом?
– Конечно, сынок, можешь!
– А маршалом?
– Не, сынок, не можешь. У маршала свои дети есть».
Вместе с тем нельзя не признать, что костяк советского офицерства составляли отнюдь не эти вырожденцы. Огромное влияние на армию продолжали оказывать герои Великой Отечественной войны (а негероев среди воевавших с фашистами просто не было, как бы ни сложилась их судьба в дальнейшем). Большинство парней, выбиравших путь военного, даже не задумывались о возможной блестящей карьере. Сразу после окончания военных учебных заведений их ждали маленькие, неустроенные в бытовом отношении гарнизоны, разбросанные по огромным просторам державы. Юношеская романтика и желание послужить своей стране – вот что в первую очередь заставляло наиболее пассионарную часть молодежи избирать для себя тернистый путь офицера.
К геронтократам-ортодоксам примыкали еще две очень влиятельные группы правящей верхушки – служащие центральных ведомств и руководители индустриальных гигантов всесоюзного подчинения, прежде всего работавших на оборону. Что касается московской бюрократии – тут все ясно. Свою значимость она могла сохранить в неприкосновенности только в случае сохранения самой Красной империи. Несколько сложнее обстояло дело с директорами предприятий военно-промышленного комплекса. С одной стороны, они сосредоточили в своих руках колоссальную власть и материальные ресурсы, но с другой стороны – их зависимость от центра – и административная, и чисто экономическая – была чрезвычайно высока. Кроме того, каждый член этой касты мог рассчитывать пойти на повышение и дорасти до министра какой-нибудь промышленной отрасли. Наконец, среди этой части директорского корпуса было множество людей высоких принципов и твердых патриотических убеждений. Служение Отечеству воспитало в них самые лучшие человеческие качества, и это обстоятельство также делало их надежной опорой советского строя.
Но в советской «элите» того времени имелись и совершенно иные прослойки, представители которых не только не желали, но и не могли желать успешного продолжения советского проекта. Более того, они оказались кровно заинтересованы в его скорейшем сворачивании. В первую очередь это касается региональных баронов – руководителей республиканского и областного масштаба (здесь не лишне напомнить, что самые массовые сталинские репрессии 1937–1938 годов были направлены не на идейную оппозицию, а именно на подобного рода регионалов-сепаратистов). А вот Хрущёв со своими совнархозами и децентрализацией управления возродил эту касту, которая отчаянно стремилась стать своеобразной кастой «неприкасаемых», неприкасаемых в смысле полного избавления от докучливого контроля сверху.
