Хульда поджала губы. Ей не терпелось напомнить, что именно она прошлым летом раскрыла запутаннейшее дело, которое он вел. Но промолчала, следуя совету своей хозяйки не слишком-то откровенничать.

Затем ей пришла в голову мысль.

– По всему городу, говоришь? И в Шойненфиртеле тоже?

– Почему ты спрашиваешь? – удивился Карл.

– Просто так, я недавно там была. О, это совершенно другой мир.

– Что правда, то правда, – кивнул Карл. – Нас иногда вызывают туда, ведь префектура полиции находится по соседству. Но зачастую вызывают не из-за уголовников, а из-за мелких жуликов. Драки, поножовщина, мошенничество, скупка краденого – ну и тамошние нравы играют не последнюю роль.

– Почему?

Карл удивленно вскинул брови:

– Потому что это гнездо проституции.

– Как и Шёнеберг.

– Ты права. Но в Шёнеберге мы хорошо ориентируемся, нам легче вести наблюдение, мы знаем сутенеров. А в Шойненфиртеле все куда более запутанно, это просто какой-то непроходимый лабиринт.

Вчера, пробираясь узкими улочками по этому кварталу, Хульда думала точно так же. Заблудиться в этих темных и узких переулках можно было как в джунглях. Это снова напомнило Хульде о Тамар. Молодая женщина производила впечатление потерянной, одинокой, по странной прихоти судьбы заброшенной в место, не имевшее к ней никакого отношения. Не потому ли она взяла себе новое имя, еврейское, будучи, по ее собственным словам, родом из Армении, а не еврейкой?

– Среди ваших случаев в квартале часто встречаются семейные дела?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ссоры в семьях, ревность и тому подобное.

Карл кивнул:

– Конечно. Семьи всегда являются очагом раздоров и зависти, давних междоусобиц. Особенно в районах, где соприкасается множество различных культур. И большинство убийств происходит между родственниками. По статистике такие преступления уже давно стоят на первом месте. А почему ты спросила?

– У меня там сейчас клиентка, на улице Гренадеров, – сказала Хульда. – В семье что-то неладное. Я чувствую, что женщина чего-то очень боится. Но чего именно?

Некоторое время они молчали. В зале стало еще более шумно, было жарко и душно, пахло пивом, сигаретным дымом и жирной пищей. Хульде внезапно захотелось домой, спать.

– Мне нужно идти, – сказала она, – вдруг мне позвонят. А госпожа Вундерлих, наверное, уже беспокоится.

Карл тут же поднялся, надел куртку и помог своей даме надеть пальто.

Они вышли на темную улицу. Какие-то пьяные парни вдалеке драли глотки, распевая марш, какая-то женщина весело визжала. Ночной поезд прогрохотал по виадуку над их головами, сотрясая мостовую.

Притянув к себе возлюбленную, Карл прошептал ей в волосы:

– Тебе не обязательно возвращаться домой каждую ночь. Неужели госпожа Вундерлих, если не обнаружит тебя, побежит давать объявление о розыске?

– Скорее всего, – уклончиво ответила Хульда, высвобождаясь из его объятий. – Карл, я ужасно устала.

В свете газового фонаря она увидела его разочарованное лицо. Хульда осознавала, что, отталкивая, испытывает его терпение. Те несколько раз, когда она, уступив, оказывалась с Карлом в его темной холостяцкой комнатушке в районе Луизенштадт, были восхитительны. Она наслаждалась близостью – Карл был нежным любовником. О рисках такой близости Хульда, конечно, знала, как никто другой. Каждодневно она видела результаты глупости, необузданной страсти, видела бедственное положение, в которое по неосторожности попадали незамужние женщины. Платить за это такую непомерно высокую цену она не была готова. Даже ради Карла.

– Это как-то связано с твоим бывшим? – спросил он сдавленным голосом, укоризненно глядя на Хульду сквозь очки. – С тем Феликсом, с которым ты постоянно общаешься?

– Я постоянно общаюсь с Феликсом? – Хульда рассмеялась. – Карл, это чушь! Он женат. Мы соседи, соседям свойственно общаться при встрече. Не более!

– Я уверен, что он так не считает, – сказал Карл. – Я видел, как он преданно смотрит тебе вслед. И глаза у него при этом такие грустные-грустные.

Это было уже чересчур.

– Боже мой, мы не малые дети, Карл, – возмутилась Хульда, скрестив на груди руки. – Прекрати говорить глупости.

Карл пристально посмотрел на нее, затем произнес:

– Уже поздно.

И зашагал к вокзалу. Хульда осталась стоять. Карл не выдержал, обернулся и произнес:

– Ты идешь? Я доеду с тобой до Потсдамской площади, а дальше ты поедешь одна. Ты ведь этого хочешь. Быть одной.

Хульда приготовилась что-то сказать в ответ, но Карл уже отвернулся. Она пожала плечами и направилась вслед за ним в тускло освещенное здание вокзала.

Они стояли рядом, когда прибыл поезд, и вместе заскочили в вагон. Их плечи соприкасались при каждом толчке вагона, так близко они стояли.

В ярком свете потолочных ламп сурово белели лица других пассажиров, с глубокими тенями под глазами после долгого вечера, большинство устало молчало. Карл и Хульда тоже молчали, прислонившись друг к другу в качающемся вагоне. Хульда чувствовала сожаление от того, что снова разочаровала его, что не смогла отпереть для него маленькую дверцу к сокровенному. Но вот не смогла. Даже если бы захотела.

Вторник, 23 октября 1923 г.

– Кофе? – предложил Фабрициус.

Карл с несвойственной ему благодарностью потянулся к стаканчику, который протянул ему молодой помощник. Тот заранее припас целый термос. Его лысина лоснилась, хотя день выдался прохладный.

Они мерзли на одной из улиц округа Темпельхоф. День только начинался. Карл наблюдал за коллегами-криминалистами, которые оцепляли территорию заброшенного сахарного завода, чтобы туда не проникли зеваки. Двое его коллег из комиссии по расследованию убийств, обычные сотрудники уголовного розыска, стояли в отдалении – курили, поглядывали на Карла с Фабрициусом, переступали с ноги на ногу и хлопали себя по плечам, чтобы согреться.

Карл наскоро глотнул адски горячего пойла из протянутого Паулем стаканчика, тут же обжег язык, выругался и вылил жижу в покрытые инеем кусты, проигнорировав обиженное выражение лица своего коллеги, и хлопнул его по плечу.

– Пойдемте, Феликс, – сказал он, – пора заканчивать.

– После вас, – тотчас отозвался молодой человек. Его настроение не испортил ни вылитый кофе, ни морозное осеннее утро, когда на рассвете им пришлось прибыть по наводке, сулившей что угодно, кроме приятной находки.

В полицию позвонила пожилая дама. Сегодня на рассвете ее шнауцер сбежал на этот заброшенный участок. Отыскивая паршивца, она тоже пробралась туда – и почувствовала странный запах. Казалось, он исходил из грузовика, припаркованного на стоянке. Дама заявила, что не осмелилась заглянуть под тент, натянутый на его каркас, но увидела руку, торчавшую из-под него. Детскую руку.

И вот теперь именно эту даму вел к Карлу сотрудник уголовного розыска.

Карл откашлялся и разгладил пальто. Он чувствовал себя довольно скверно. В обожженном рту остался кислый привкус пойла из термоса Фабрициуса, и ему хотелось сейчас только одного – забраться обратно в свою постель, натянув одеяло на голову. Сухое прощание с Хульдой прошлой ночью пробрало его до костей, как и полбутылки джина, которую он впоследствии выпил в одиночестве своей съемной комнаты, чтобы притупить воспоминание об ее отказе.

– Доброе утро, – хрипловато поздоровался Карл, пожимая старушке руку.

Свидетельница была одета в поношенную лисью шубу и крепко сжимала поводок своей теперь уже пойманной шавки. Собака угрюмо обнюхала брюки Карла, а затем с недоверием повернула голову в сторону лабрадора-ищейки, которого удерживал за ошейник сотрудник криминалистического отдела. Лабрадор Вальдемар вырывался, да и шнауцер свидетельницы, казалось, тоже испытывал немалое желание вырваться на свободу и показать пример этому кобелю.

– Сидеть! Кнопик, сидеть! – прикрикнула дама, на удивление сильно ударив собаку миниатюрной рукой. – Плохой пес! – Она подняла голову, грустная гримаса омрачила ее круглое лицо. – Хотя мой Кнопик на самом деле заслуживает похвалы. В конце концов, это его заслуга, что вы нашли ту машину. – Она кивнула в сторону завода, и в ее голубых глазах выступили слезы. – Все это так ужасно, – прошептала она.