- Шарлатан!
- Надувательство!
- Сто тысяч за обыкновенное самоубийство! Какая наглость!
Крики слились в единый звериный вой.ч Бесстрастный чиновник звонил в колоколец, но толпа еще долго бушевала. Тишина настала лишь тогда, когда появился конверт с завещанием старика. Торжественно сломав печать, чиновник громогласно начал зачитывать последнюю волю старого моториста. Завещание было коротким. Свои сто тысяч, причитающихся за необычное зрелище, Бильбо постановил публично... сжечь на костре.
Это было неслыханное издевательство над живыми людьми. Дружный вопль дикарей вознесся от стадиона к небесам. От этого, взрыва негодования заплакали дети и взмыли вверх все птицы в округе. Тем временем распорядители зрелища готовились выполнить последнюю волю сумасброда. Принесли казенный мешок с деньгами, рабочие принялись устраивать костер. Кучу хвороста облили бензином. Оставалось только поднести спичку. Чиновник стал выкладывать на стол пачки филонов, чтобы зрители могли удостовериться, что никакого обмана со стороны властей нет - обязательства выполняются честно. Вспыхнуло пламя костра, неяркое при свете дня. И люди не выдержали. Сначала несколько человек выбежало на поле, чтобы помешать такому надругательству. За ними сорвалась добрая половина толпы. Сотни, если не тысячи, людей бросились с трибун вниз, подобно лавине, чтобы уничтожить, заплевать на зеленом поле стадиона позорный костер.
Чиновники вместе с полицейскими спешно ретировались, не забыв, однако, прихватить с собою деньги.
Монк не сразу пробрался к гробу. Когда же он всетаки преодолел потное месиво человеческих тел, прощаться было не с кем: гроб с мотористом опрокинули в яму, завалили землей, забросали пустыми бутылками. В ярости Монк принялся колотить чьи-то спины, слюнявые морды. Он вслепую махал кулаками, вовсе не задумываясь о том, что рассвирепевшая толпа в одну минуту затопчет его в землю следом за Бильбо.
Неожиданно его схватила за шею чья-то сильная рука и куда-то потащила. Монк изворачивался, чтобы достать обидчика кулаком, и неожиданно увидел рядом с собой Сильвестра.
- Д-дурак, бежим скорее! - испуганно выдохнул Сильвестр и крепко ухватил Монка за руку.
Они с разбега залетели в редакционный автомобиль, и он тут же рванул с бешеной скоростью прямо из-под носа кровожадных преследователей.
Сильвестр отвез Монка домой, велел лежать, пить успокоительное и пообещал выхлопотать для него у редактора небольшой отпуск.
Монк лежал в одиночестве в своем пустом доме, в вся земля казалась ему сейчас пустой и ненужной, как высохшая ракушка. Черная злость на самого себя переполняла его. Он тысячу раз казнил себя, втоптал в грязь, обозвал последними словами, потому что был бесконечно виноват, виноват, виноват. Кругом виноват.
Монк скрипел зубами, метался, как в бреду, на своем диване и стонал: Скотина, какая же я сволочь. Дерьмо!
А в голове вертелся один-единственный вопрос: что же делать? Но ответ на этот маленький и такой непростой вопрос глушила слепая черная тоска. Монк хорошо сознавал, что с тех гнусных времен, когда его дурачил Аллис, он не изменился, и по-прежнему был увлечен только собой. Так пристально баюкал свою совесть, что забыл про всех близких ему людей. Икинека, Чиварис, Бильбо. Самый беспомощный из них был Бильбо. Ему были чужими все люди на берегу.
Чиварис, Грим Вестей, он сам - все слишком ушли в свой мир, в свои заботы...
Монк живо увидел своего отца. Воображение представило его почему-то не в лучшие времена на "Глобусе", а уже потом, на финише, когда сгорбленный тихий старик сидел на пустынном берегу вместе с Бильбо.
Они все ушли - отец, Икинека, Лобито, моторист.
Монк остался. Он может ходить, дышать, есть, пить, любить и ненавидеть, радоваться и страдать. А их уже Нет. Но во имя чего теперь жить? Для кого, если любимые люди оказались любимыми только тогда, когда ушли навсегда? Они уже никогда не услышат тебя.
От этой мысли защемило сердце, и Монк искренне пожалел, что оно не лопнуло вообще. Так было бы лучше. А может... Он вспомнил, что в аптечке есть пузырек с ядом для крыс, надо только встать и пройти пять шагов. Пять шагов до абсолютной свободы. "Как мало и как просто", - подумал Монк. Но он не встал и не пошел. Что-то сдерживало его, не страх, не жалость к самому себе, а что-то другое, еще не понятое.
И он вдруг отчетливо осознал, что мешает ему сейчас сделать эти пять шагов, - чувство неискупленной вины, неотданные долги. Он как наяву увидел старика Бильбо на стадионе в черной матросской куртке у своей могилы. Там он сделал свой последний отчаянный шаг, но не к людям, а от людей. Он ушел из жизни, Пытаясь отомстить как-то за свою нескладную жизнь.
А может, еще за что-то, но и что из этого вышло? Детский лепет, сумасшедшая выходка. Никто ничего не понял.
Стиснув зубы от отчаяния, от собственной слабости, Монк поклялся отомстить Ройстону за смерть старика. Это решение придало ему сил, он быстро успокоился и уснул.
VII
На следующий день Монк явился в редакцию газеты собранным и невозмутимым. В коридоре он столкнулся с редактором Гарифоном и бодро, даже чересчур бодро, приветствовал его. Заслышав голос Монка, как из-под земли появился Сильвестр. Он громыхал свежим номером газеты, как листом железа, вышел его бессмертный репортаж со стадиона. Монк сделал вид, что уже читал его, и даже кивнул головой, якобы в знак одобрения, но свое спокойствие тут же утратил.
Слепая ненависть ко всему миру вновь с прежней силой аакипела в нем, и он готов был растерзать сейчас любого.
Кто знает, во что бы все это вылилось, но, к счастью, Сильвестра куда-то позвали, и Монк в немой ярости вашел в свой кабинет. Здесь он выпустил на волю свои чувства, и так пнул ногой стол, что чернильный прибор завалился набок и густая жижа чернил залила коленкоровую столешницу. Монк смотрел на глянцевое фиолетовое пятно, и ему показалось, что это не отмщенная кровь Бильбо. Чернильная лужа причудливо вастыла перед ним, как напоминание - действуй.
Монку хотелось взорваться бомбой, разразиться грозой, написать такую статью, чтобы швырнуть людям в лицо жестокую правду о них самих. Нельзя жить припеваючи на этой грешной земле, нельзя быть глухим к чужой беде. Много сил нужно положить, чтобы жить не только для себя. И вдруг Монка озарило: а ведь Бильбо, будучи тихим добрым стариком, ничего не делал. Прозябал на "Глобусе" и ждал невесть чего. И только когда понял, что его время, жизнь его уже позади, вот тогда-то и пошел он добровольно на плаху. Отсюда - вывод: надо жить в своем времени. Или приспособиться к окружающему миру... В море все они и Бильбо жили вне времени. Когда земля призвала их, Бильбо не сумел приспособиться. Он умер.
Как и отец... Но Грим Вестей нашел свой удел на берегу. А я, я нашел?..
Монк смотрел на засыхающее пятно чернил и не слышал в себе ответа на такой важный вопрос.
Опустошенный и разбитый, Монк поднялся из-за стола. Надо было куда-то идти и что-то делать. Сейчас только ноги правили всем его существом, и он шел неведомо куда.
Некоторое время он был погружен в какой-то болезненный тяжелый сон и очнулся лишь тогда, когда увидел себя в том нищем квартале, где его однажды приняли за страхового агента. И опять те же любопытно-настороженные взгляды из сырых подворотен. Чтобы укрыться от этого враждебного внимания, Монк поспешно завернул куда-то в закоулок, прошел мимо длинного ветхого забора и, нащупав в кармане блокнот, будто спасительное оружие, не отдавая себе отчета, толкнул первую попавшуюся дверь.
Он сразу же окунулся в темноту, налетел на какието ящики, поскользнулся - по полу были разлиты помои. На весь этот шум никто не подал голос, не вышел навстречу, и Монк в растерянности стоял на пороге комнаты, удивляясь, почему летом, среди бела дня здесь такой мрак.
Монк шагнул еще и, приглядевшись, в скупом свете, пробивающемся с улицы сквозь закрытые ставни, увидел нечто похожее на кровать, рядом - пустой фанерный ящик, приспособленный под стол. На крова ги под грудой тряпья зашевелилось что-то живое. Монк приблизился еще на шаг и сначала увидел костлявые пальцы, беспокойно перебирающие край одеяла, а потом - бледное лицо старика с запавшими щеками, все заросшее длинными седыми волосами.
