Кто-то в дальнем углу закричал:

— Стреляй, тебе говорят…

И замолк.

«Кто бы это мог? — подумал Пинчук. — Кто-то новенький… Разговаривает во сне».

Синие круги поплыли перед глазами Пинчука. Снова возникло лицо Вари, но уже не ясно, а в каком-то тумане, среди мельчайших колыхающихся искорок. И тут же Пинчук крепко заснул.

А во сне ему явился Юрка Хлыстов — старинный дружок его школьной юности. Выглядело это так: будто они с Юркой шагают рядом по городской площади, кругом флаги, как на демонстрации, и солнце. Они шагают и поют свою любимую песню:

Может, это хорошо, когда пережитое вдруг вспыхнет ярким пламенем, обожжет, застучит в груди, понесет по дорогам, далеким и близким…

Юрка Хлыстов был на два года старше Пинчука и учился в восьмом классе — черноволосый, круглолицый, с неулыбчивыми глазами паренек, — однако на праздничных демонстрациях они всегда шагали рядом. Дружба их началась необычно, в школе они знали друг друга только в лицо, только издалека, но была в городе публичная библиотека, был читальный зал, помещавшийся в старинном каменном здании бывшего монастыря. Этот читальный зал, где в строгой тишине, склонившись над столиками с множеством книг, сидели люди, был тайным тщеславием юного Леши Пинчука. Он приходил сюда, считая, что приобщается к великому и загадочному миру открытий.

Он любил журналы с картинками и подолгу рассматривал фотографии известных путешественников, летчиков, моряков — недавно все газеты пестрели снимками мужественных челюскинцев, среди которых выделялось бородатое лицо главного челюскинца Отто Юльевича Шмидта. Газеты сообщали о полетах Валерия Чкалова, страна гудела событиями, а Пинчук шагал по улицам города, широко выбрасывая ноги, хмурый и сосредоточенный. Летели дни, он был еще мальчик, но о непостижимой уверенностью ждал: какой подвиг поднесет ему судьба?

Гудели на вокзалах эшелоны, отправлявшиеся на Дальний Восток, на Урал, в Сибирь, но Пинчука это не так трогало, стройка связывалась в его уме с кирпичной стеной, с бревнами, стеклами окон, с печными трубами, с замазкой и жидкой глиной. Нет, этого ему было мало, его сушило желание отдать себя настоящему мужскому делу, а в школе требовали, чтобы он писал мягкий знак в конце слова «ночь», и уверяли, что вода, если превращается в пар, то все равно никуда не исчезает.

Листая красочные журналы с портретами героев, юный Леша Пинчук будто хмелел — непостижимое множество пристрастий было у него в то время: он хотел быть летчиком, он хотел быть полярником, он видел себя бредущим сквозь злую пургу, он мечтал о подводных глубинах и о необыкновенном воздушном шаре, на котором можно долететь до Луны. С праздничной торжественностью он ждал мгновения, когда все это произойдет. Мгновение пока не приходило, а в школьном дневнике пестрели замечания вроде: «Не слушал урок», «Глядел в окно»; а преподаватель по химии, едкий старичок в старомодной жилетке, однажды написал: «Ловил на уроке мух». Никаких мух в классе, конечно, не было, просто Леша смотрел тогда в потолок — в этом и заключался весь его проступок, но учитель по химии знал немало обидных слов и иные из них записывал в дневники ребятам. «Ковырял весь урок в носу». Это уж была такая неправда, что Леша сразу же после урока зачеркнул несуразную запись, хотя руководила им отнюдь не боязнь получить нахлобучку от матери — мать вообще не читала его дневника, ей было не до того, — он не мог смириться с несправедливостью.

И вдруг в читальном зале Леша встретил Юрку Хлыстова, нет, они не столкнулись лицом к лицу. Леша только что вошел и увидел: Юрка стоит у столика, на который библиотекарша навалила уйму каких-то книг, целая стопа, а библиотекарша спрашивает Юрку о чем-то и к стопке добавляет новые книги. «Вот так сюрприз, — подумал Леша, — Юрка здесь, и что это за книги ему так щедро выложили?» Леша сначала притворился, будто не заметил Юрку, но искоса стал наблюдать за ним. В гимнастерке, как у настоящего красноармейца (только без петлиц), в синих галифе, широкий командирский ремень на поясе, Юрка выглядел необычно, хотя в том же самом костюме он ходил и в школу. Ребята знали, что у Юрки отец — майор, с одеждой в те годы было неважно, штаны, рубашки — все переходило от старших, переделывалось домашним способом, поэтому Юркин костюм вызывал не удивление, а скорее зависть.

Но сейчас Лешу интересовал не Юркин костюм, а книги, которые тот листал, нахмурив свои черные брови. Подойти и узнать? Но может, Юрка сам заметит его присутствие и позовет. Однако Юрка стоял опустив голову и листал, выискивая для себя что-то особо нужное.

Тогда Леша подошел и спросил:

— Что за книги? Про путешествия?

Леша считал, что самые интересные книги про войну и про путешествия.

— Да нет! — ответил Юрка, сверкнув белками глаз. — Про Испанию.

— Про Испанию?

И тогда Юрка посмотрел Леше прямо в лицо, и Леша понял, что совсем не знал своего товарища по школе.

В тот вечер они вышли из старинного монастырского здания вместе и долго бродили по городу. Юрка рассказывал про Испанию, про горы, про города со звучными названиями, про людей, которые хотели сделать революцию и уничтожить капитал, но им не дают это сделать фашисты. Глаза у Юрки блестели.

— Ты понимаешь, — сказал он, расправляя привычным жестом складки под ремнем, — вот мы с тобой ходим, читаем книжки, учимся. Революция у нас, гражданская война — все было. А там… Я все время думаю, как там. Понимаешь, они тоже хотели, чтобы как у нас, а их за глотку — и давай со всех сторон душить. Почему?

— У нас при царизме… — начал было Леша.

— Нет, ты скажи почему? — продолжал Юрка, пропустив Лешино замечание насчет царизма. — Почему?

— Ну, капиталисты, конечно, — сказал рассудительно Леша.

— Капиталисты?!

— Да.

— Так надо бороться. Не сидеть сложа руки, пока фашисты всех не перестреляют.

Они долго молчали. Звякал на соседней улице трамвай, в скверике слышался визг и девчоночий смех, а еще дальше, в саду лакокрасочного завода, духовой оркестр выводил фокстрот на мотив известной песенки «Катя, Катюша, купеческая дочь…». Юрка вздохнул, поглощенный своими мыслями о далекой Испании, он, казалось, ничего не слышал, а духовой оркестр презирал за мещанство…

— Наши добровольцы высадились в Барселоне.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Юрка поглядел по сторонам и тихонько засвистал.

Они еще постояли под деревьями на углу сквера — обоим почему-то не хотелось расходиться. Причем у Юрки было такое выражение лица, будто он знает какую-то очень важную тайну и раздумывает, решая, говорить про нее Лешке или не говорить. В тот вечер он так ничего и не сказал.

Сейчас Юрка шагал по городской площади. Юрка был в гимнастерке, в которой Пинчук видел его в читальном зале, правда, на гимнастерке алели петлицы и рубиново поблескивали кубики, по два на каждой петлице. Пинчук подумал о погонах и никак не мог сообразить, когда это происходит: то ли они еще учатся в школе, тогда почему у Юрки командирские кубари, то ли все это происходит позже, когда Юрка после неудачного побега в Испанию вскоре уехал в военное училище, — все как-то перемешалось. Пинчук тоже шагал и пел, и хотя знал, что все это вроде происходит во сне, но был несказанно рад и всякие вопросы Юрке отодвигал на потом, главное — они рядом, и Юрка, его школьный дружок, шагает по булыжной площади, и светит им в лицо солнце, и несется над головой боевая песня: