Мать и тетя Варя уже хлопотали в комнате у стола. Из открытого окна доносился голое тети Вари, звякали тарелки. Тетя Варя всегда приходила к ним с гостинцем, приносила сладкий пирог или домашнее печенье. Все это аккуратно заворачивалось в белую бумагу и перевязывалось розовой лентой, как в хорошем магазине. Когда гостинец разворачивали, она прятала ленту в карман — до следующего посещения. Мать сердилась: знала, что тете Варе самой тяжело, но та жалела мать, у которой на плечах была «орава».

— Ну как там твоя орава? — спрашивала тетя Варя всякий раз, когда встречала мать.

«Оравой» именовались три брата: Алексей, Володя и Коля.

Орава убавилась, когда Алексей устроился на работу.

— Самостоятельный парень, — говорила о нем тетя Варя. — Уважаю таких.

Всегда ровная, не обидится, не крикнет, тетя Варя как-то умела прилепиться именно к той семье, где достатки были невелики. Ей постоянно требовалось о ком-то заботиться, кому-то помогать. Уже и лет немало, и глаза не те, а с электромоторного завода, где она работала медсестрой, ее не отпускали, хотя были неплохие предложения и она могла перейти на работу поспокойнее.

Жила тетя Варя одна. Приемный сын Костя в прошлом году окончил десятилетку и уехал в Москву, поступать в железнодорожный институт. Костя — единственный свет в окошке. Тетя Варя всегда читала маме его письма.

Когда Алексей и Володя вошли в комнату, она сказала:

— Вот посмотри, что Константин учудил: приглашает в Москву.

Она обращалась к Алексею.

— А чего? — проговорил солидно Алексей. — Чего тут особенного? Поезжайте, тетя Варя. Хоть посмотрите, как в столице люди живут.

— Куда мне! — замахала тетя Варя руками, явно довольная поворотом разговора. — Перестань и говорить об этом. Да меня начальство не отпустит. Я и Константину напишу, чтобы не фантазировал.

— А я бы хоть сейчас поехал, — сказал Коля, расправляясь с третьим куском пирога.

— Помалкивай! — прикрикнула на него мать и погрозила из-за самовара пальцем.

Всякий раз, слушая разговоры о Москве, Володя буквально застывал. Двор за окном, забор, крыши соседних домов, столбы с электрическими фонарями — все это было рядом, а где-то там, далеко, в таинственной синеве вечера — Москва. Там учится Костя. Там — консерватория, вожделенная мечта Володи.

Мысли о Москве приходили часто. В Москве не только консерватория, в Москве — Ольга.

Как-то после занятий Володя сунул Игорю Игоревичу тетрадь с «Песнями без слов», повернулся и убежал, ничего не сказав. «Пусть взглянет старик, — шептал он, шагая по кривым переулкам города. — Пусть потешится…»

Володя говорил неправду: всякое он мог бы перенести, но только не насмешку. Насмешки он боялся как огня. Придя домой, долго смотрел в окно. Вон прошла через двор тетя Анна, жена Сереги Щеглова, с двумя тяжелыми сумками. Первые, еще не черные, а сероватые тени опускались за окном — от сараюшек, от старого клена. Володя представил, как вот сейчас Игорь Игоревич раскрывает его тетрадь, как вскинулись его кустистые брови… «Что у меня там идет в начале?..» Володе вдруг показалось, что он совершил глупость. Бежать, бежать немедленно, пока не поздно, забрать злополучную тетрадь… Но он никуда не побежал, только был молчалив в тот вечер. Мать даже подумала, что ему нездоровится.

В городе строили завод. Огромное пространство за рекой Котороской, недалеко от железнодорожного полотна, было огорожено дощатым забором. Рядом с забором стоял барак, в котором жили приезжие. Рабочих рук не хватало, и вербовщики сманивали людей с городских предприятий; к Алексею тоже приставали — прельщали хорошими деньгами, но он не согласился.

По вечерам у барака ярко светили фонари, играла гармошка, на площадке кружились парни и девчата, и оттого стройка казалась Володе очень веселым местом.

Однажды он пересек Котороску по наплавному мосту, поднялся на железнодорожную насыпь, прошел по ней с полкилометра и увидел длинные штабели кирпича, какие-то ящики, бревна. Чернел чуть подальше котлован, в котором люди кирками и лопатами долбили землю. К ним то и дело подъезжали грузовики, люди кидали в них вынутый грунт. Грузовики гудели предостерегающе и уезжали.

Около бараков было пусто, ни души. Плескалось на ветру развешанное белье, темный проем распахнутой двери глядел сиротливо, не по-жилому.

Володя сделал еще несколько шагов и увидел внизу, под насыпью, парня. Темная рубаха-косоворотка, засаленная кепка, листок бумаги в руках. Володе показалось, будто парень плачет.

— Эй, ты чего?

Парень поднял голову, сердито посмотрел на Володю. Вблизи он оказался худеньким, узкоплечим, с тонкой шеей, светлые, давно нестриженные волосы лохмами выбивались из-под кепки.

— Чего у тебя? Что случилось? — спросил Володя, подходя ближе.

— А тебе что за дело?

Но Володя не отставал. Кто мог обидеть парня? Почему он здесь, под насыпью, один? Какое-то беспокойное чувство забилось в груди, и захотелось помочь незнакомцу.

— Ты откуда?

— Со стройки.

— Со стройки? — удивился Володя. — Что ты там делаешь?

— Работаю.

— А здесь чего?

— Мало ли чего. Сижу. — Лицо у парня вдруг скривилось, и из глаз брызнули слезы.

Положив голову на колени, прикрыв лицо ладошкой, парень плакал, а Володя все спрашивал:

— Ты расскажи, может, обидел кто?

— Батька у меня помирает.

— Батька? Где?

Парень быстро взглянул на Володю и отвернулся.

— В Магаданской области…

Володя плоховато знал географию, но все же сообразил, что это где-то далеко, на Севере, спросил:

— А ты почему здесь?

— Так надо.

Парень обтер лицо рукавом, еще и еще раз, поправил на голове кепку, затем полез в карман своих залатанных грязных штанов, достал оттуда торбочку, свернул, мусоля грязными пальцами газетный обрывок, цигарку, ловко чиркнул спичкой, закурил. Едкий запах махорки окутал обоих, парень закашлялся, замотал головой.

— А ты городской? — спросил он, деловито сдувая с цигарки пепел.

— Да.

Парень усмехнулся нехорошим смехом, ловко сплюнул и замял рукой в землю цигарку.

— Значит, все как у людей? Батька с маткой есть?

— Отец умер. Только мать, — ответил Володя.

— Братаны, сеструха?

— Братья, двое.

Володя спросил:

— А у тебя?

— Матка год назад померла, — спокойно сказал парень. — Теперь вот и батька.

— Болели?

— Заболеешь, когда из дому выгонят…

— Как? Почему?

Парень не ответил и всем видом дал понять, что не настроен больше что-либо говорить. Начал рассказывать о стройке:

— Махинища!.. Котлован-то, почитай, два этажа. А в ширину и конца ему нет. Моторы потом будут производить, для аэропланов, для разных других машин. Такие моторы, что целый дом могут с места сдвинуть. Сила!.. — Тяжело вздохнув, косясь на Володю, добавил: — Я, может, на токаря выучусь. Токарю на заводе почет и денежки.

— Как зовут-то тебя?

— Федором. А тебя?

— Володей.

После этого оба задумались, притихли.

Володе очень хотелось узнать, почему отец Федора так-далеко, а не с ним, с сыном. Может, плохой отец, но тогда почему Федор плакал?

— Все же лучше тебе поехать к папане. Он тебя увидит и, может, выздоровеет. Может, он скучает?

Федор пожал, плечами:

— Нет, нельзя.

— Может, у тебя денег нет, так пойдем к моим. Мать и Алексей у меня добрые — выручат.

Володя начал возбужденно строить планы, как достать денег, вспомнил тетю Варю. Федор хмурился и твердил, вздыхая:

— Ничего, не надо, ничего не надо…

Вечером за чаем Володя рассказал матери про Федора. Мать тихо застонала:

— Спаси, господи, каждого человека. Как же он — сирота? Кто накормит, кто согреет?..

Алексей произнес солидно:

— Убежал, наверно, парень от отца. Теперь многие бегают.

— Их из дому выгнали, — пояснил Володя.

Алексей поглядел на брата и промолчал.