Гвоздев склонился к Ивакину, позвал товарища:
— Тараненко, винтовку захвати.
Через полутемные сенцы они провели Ивакина в небольшую пристройку позади дома. Тут было прохладно, пахло высушенными травами. Сквозь узкое оконце пробивался слабый свет. Старуха показала рукой на широкую деревянную кровать, застеленную пестрым, из разноцветных лоскутков одеялом. Ивакин сел на нее, осмотрелся. Бледное лицо его покрылось испариной.
— Военных в деревне нет? — спросил Гвоздев.
— Нету, родимый. Никого нет, — ответила старуха. — Два дня назад проходили, останавливались поесть-попить и дальше пошли.
— Понятно. — Гвоздев приоткрыл занавеску на оконце, и оглядел в проулок. — Большая деревня-то?
— Тридцать один двор.
— Как называется?
— Зяблицы, — вмешался молчавший до сих пор муж старухи Трофимов. — Колхоз «Рассвет», а деревня называется Зяблицы.
— Одни живете?
— Одни.
Гвоздев пожевал губами, поглядел внимательно на старуху, о чем-то подумал. Обстановка, по его мнению, складывалась хорошо. Как раз то, что им нужно. Два старика, и избе чисто… Полежит Ивакин здесь, пока они сходят в полк.
— Ладно, — вздохнул Гвоздев, решив, что все так и будет, как он задумал. — А доктора у вас тут нет?
— Фершал есть, — ответил быстро старик. — В соседней деревне живет.
— Старенький фершал-то. Но ходит, пользует людей, — добавила старуха.
— Далеко до деревни?
— Верст семь.
— Недалеко, — сказал Гвоздев и, помолчав, добавил: — Позвать надо фершала. Перевязку ему пусть сделает.
— Позовем, чего же, — вздохнула старуха. — Филиппыч придет.
Ивакин полулежал на кровати и безучастно следил за их разговором. Голова у него кружилась — от усталости, от боли в ноге. Клонило в сон, и очень хотелось, чтобы поскорее кончилось это состояние неопределенности и заброшенности. Да, именно чувство неопределенности и заброшенности терзало сейчас Ивакина. Где находится полк? Где наши? Далеко ли отсюда немцы? Ничего неизвестно. Его оставят здесь, он будет лежать в этой горнице, пока Гвоздев и Тараненко не разыщут полк. Вся надежда на них. Они должны… Сколько можно перемалывать одно и то же! Почему Гвоздев сидит? Мысли у Ивакина путались. Глухо, как бы издалека, доносился до него разговор Гвоздева со стариком Трофимовым.
— И травы у вас не убраны, и хлеба…
— Какая уборка: всех мужиков позабирали.
— А молодежь?
— Да ну! Малышня одна. Бабы теперь ломят…
Старик окинул долгим взглядом Ивакина и спросил:
— А вы, извиняюсь, издалека идете?
— От переправы.
— Стало быть, взял он переправу?
Гвоздев хмуро кивнул.
— То-то вчерась в той стороне гудело. Все небо было в огне. — Старик посмотрел Гвоздеву в лицо. — Может, и к нам сюда немец доберется? Как вы считаете?
— Сюда не придет, — сказал Гвоздев, стараясь придать голосу уверенность.
— Так думаете?
— Да.
Старуха тяжко вздохнула и, вспомнив о чем-то, вышла поспешно из горницы. Спустя минуты две она вернулась, неся в руках миску с яйцами, кринку молока, кружки.
— Перекусите.
Гвоздев, сутулый, худой, снял фуражку, подвинул табурет к столу. У Тараненко заблестели глаза. Со вчерашнего дня во рту у них не было ни крошки. Старуха снова вышла из горницы и принесла горшок сметаны и каравай пшеничного хлеба.
— Спасибо, мамаша.
Гвоздев отрезал ломоть хлеба, налил в кружку молока, поставил ее перед Ивакиным. Тараненко тоже налил себе. Челюсти их заходили.
— Часа через два, самое большее через три разыщем полк, — сказал Гвоздев, насытившись. — Пока полежишь тут, перевязку тебе сделают.
Ивакин кивнул.
Большими глотками Тараненко допил молоко.
Они поочередно пожали хозяевам руки и вышли в сени — сапоги их гулко простучали по половицам; постояли на крыльце, любуясь солнечным теплым утром. Потом спустились по ступенькам и, закинув привычным движением винтовки за спины, пошагали пустынной деревенской улицей.
Светило над избами июльское солнце, голубело до самого горизонта небо…
2
Когда шаги Гвоздева и Тараненко заглохли, Ивакин положил голову на подушку и тотчас заснул.
Он проспал недолго: боль в ноге кидала его то в жар, то в холод, эта боль и разбудила его.
«Сколько сейчас времени? — подумал он, уставив вопросительный взгляд в дощатый потолок. — Успел Гвоздев найти полк или еще ищет? Где хозяева? Что вообще происходит за стенами горницы?..»
Он приподнялся на кровати и, раздвинув занавеску на оконце, посмотрел в проулок. Густые заросли малинника, упиравшегося в сплетенную из прутьев загородку, ветви березы, темная бревенчатая стена и соломенная крыша сарая — все, что удалось ему рассмотреть. Ивакин снова лег и стал соображать, каким образом Гвоздев разыщет полк. На Гвоздева можно было положиться. Боевой парень. Да и что тут хитрого: в любом штабе подскажут, как найти свою часть. Объяснит положение: раненый боец лежит в заброшенной среди лесов деревушке…
Он не успел представить себе все варианты действий Гвоздева — в сенях скрипнула дверь, послышалось тяжелое шарканье ног, и в горницу вошла хозяйка.
— Проснулся? — спросила она, подходя и разглядывая его.
— Проснулся, — ответил Ивакин, тоже глядя в упор на старуху. — А сколько сейчас времени?
— Девять было.
— Уже девять, — сказал Ивакин и подумал о том, сколько километров могли пройти, пока он спал, Гвоздев и Тараненко.
Старуха глубоко вздохнула и посмотрела по сторонам. В сероватом, неярком свете горницы ее морщинистое круглое лицо под платком, с утонувшими в черной тени глазами, показалось Ивакину озабоченным. Он прекрасно понимал причину: раненый боец появился в доме, а у них и так дел по горло, и фронт рядом — все понятно, два старика, что они могут…
— Вы извините, — сказал он суховато, даже с затаенным оттенком обиды. — Ребята разыщут полк, и за мной сразу приедут.
Старуха махнула рукой.
— Чего уж там. Лежи.
Она задумчиво провела ладонью по морщинистому лбу, посмотрела в оконце. Что-то томило ее, беспокоило, какие-то тяжкие мысли бродили в ее старческой голове.
— Нога-то болит?
— Болит, — ответил Ивакин.
— Старик-то мой за фершалом отправился, — сообщила она. — Часа за два, пожалуй, не обернутся. Пока туда да обратно — дело-то не молодое.
— Ничего, я потерплю, — сказал Ивакин. — Только бы пришли.
— Да придут, никуда не денутся, — буркнула старуха и вышла из горницы.
Она тут же вернулась обратно и поставила на табуретку рядом с кроватью кружку, наполненную молоком.
— Выпей — холодненькое.
— Спасибо, — сказал он, взял кружку и стал пить.
Старуха внимательно наблюдала за ним, ее лицо было каким-то напряженным — утром, когда Ивакина привели сюда, она показалась ему более приветливой.
— Спасибо, — повторил он, ставя кружку на место.
За стеной где-то очень близко закудахтала курица.
Старуха тихо сказала:
— Катерина, внучка, возвратилась со станции.
— Ваша внучка? — спросил Ивакин.
В потемневших глазах старухи блеснули искры.
— Разбомбил немец станцию. Понял?
— Понял, — нерешительно произнес Ивакин.
Старуха сложила руки на груди, вздохнула, покачала головой:
— Это все я, старая дура, виновата. Лишил меня бог разума, лишил…
— Да в чем же вы виноваты? — не удержался Ивакин.
— Мне люди давно говорили, — продолжала она тем же всхлипывающим голосом, — отправляй, бабка, девку. Не видишь разве, что творится? Не послушалась. Понадеялась. Родители-то теперь с ума, поди, сходят.
— Погодите, — остановил ее причитания Ивакин. — Куда вы должны были ее отправить?
Старуха посмотрела на него отсутствующим взглядом. Помолчав, сказала:
— В город Челябинск должна отправить. Родители ее там.
— А здесь она почему?
— В гостях была.
Ивакин кивнул. Все стало ясно. Внучка была в гостях, наступление немцев захватило ее здесь. Вернулась со станции в деревню. Вернулась к деду и к бабке. Не к чужим людям — к своим возвратилась. А сколько народу сейчас находится под немцем? Войска наши отступали… Куда было людям деться?
