– Я не понимаю. – Она беспомощно огляделась, одним движением тыльной стороны руки вытерла пот, стекавший струйками из-под шапки.

– Да а чо тут понимать, поедем и разберемся на месте, кто куда. Если что попросим, чтобы нас вместе заселили, вон там написано лагерь А или лагерь Б. Просимся вместе жить, отдохнем маленько, я коньячку с собой уложила. – Она подмигнула, показывая рукой на черную спортивную сумку, стоящую в ногах.

С другого конца зала гулко крикнули, сложив руки рупором, что пора рассаживаться по автобусам всем участницам тура. Толпа хлынула к выходу.

– Счастливо оставаться, Красавка! – Тетка, хохотнув, подмигнула Люде, и прихватив одной рукой сумку, описала вешалкой полукруг на прощание. – Свет, чего стоишь? Все места нормальные займут без нас. Пошли! – Она, не оборачиваясь двинулась к выходу, потянув Светку за рукав, и увлекая за собой.

Люда отошла к стене, чтобы не быть затянутой в воронку толпы, и увидела открытую дверь запасного выхода. От ветра дверь чуть подрагивала, но всё никак не могла распахнуться настежь. Переступая через порог, она машинально подняла желтый листок с пола, пробежала глазами по короткому абзацу текста, и, уже выкидывая его в мусорку на выходе, подумала: «Странно, почему в их программе есть только дата прибытия?». С порога её окатила волна ледяного ветра, и эта мысль затерялась там же, среди непроходимых сугробов января прошлого года. С заднего выхода было протоптана небольшая дорожка кривых неровных следов. До неё глухо долетали звуки рычащих на морозе автобусов и гомон голосов с другой стороны здания. С иным порывом ветра в лицо бросало запахом моторного масла, выхлопов, и духов.

На этой стороне улицы было темно, фонари светили через один. Людей тут не было. Только снег кружился, трепался на ветру, смешиваясь с размытым потоком машин, принося бесцветный, смешанный образ зимнего ужаса.

Июль выдался безобразно жарким. Облака, как одно большое помятое лёгкое большого животного грудились с края неба.

На асфальте, рядом с лавочкой сидел парень в пластиковых сапогах, подкрученных металлическими пряжками и перехватами. Ходить в них было невозможно, но он прошёл шагов пять, и потребовал лыжи, чтобы встегнуться. В лыжах ходить не стал, поприседал, раскачивая бёдрами влево и вправо, наклонился вперёд, и замер, отставив руки крыльями, похожий на городского сумасшедшего. Покряхтел, снимая всю амуницию, и осторожно объявил, что, кажется, ему всё нравится, и он берет всё сразу – и палки, и лыжи, и сапоги эти пластиковые.

Протянул помятый рулончик денег, и зачем-то отряхнулся. Очищая рукава майки от пыли, или невидимого снега, неизвестно.

До этого молчавший, может, боясь спугнуть удачу, продавец лыж, потный мужик в майке алкоголичке и кепке, вдруг раскатисто, с облегчением прорвавшей плотины, загрохотал:

– Теперь наш хлам, станет вашим хламом! – С ехидным смешком, громко и торжественно вручил лыжи этому долговязому парню. – Намучался я с ними, конечно. – Продолжил мужик. – Три женщины от меня ушли из-за этих лыж гребанных. Теперь может повезёт? Чего молчишь? Ну давай, покеда! – И он, пересчитав деньги, и сунув их в передний карман штанов, помахав ему, быстро пошёл от парня, так и замершего с лыжами, палками и чехлами в руках.

– Да чтоб тебя, это мой подарок на день рождения вообще-то – Бормотал разморозивший парень. – С днём рождения Слава, твоюжемать. Три женщины от него ушло.

– Ты их по дому на лыжах катал что ли? – Закричал вслед продавцу, но того уже не было видно.

Люда сидела на соседней лавке, и, не стесняясь, рассматривала их. Скинув покупку под ноги, парень закурил, и, беспомощно оглядевшись, наткнулся на её прямо смотрящие любопытные глаза.

– Девушка, пойдём в кафе лимонад пить, а?

– Я не могу, да и с лыжами нас туда не пустят. – Она улыбнулась, и тут же увидела знакомый силуэт, что появился из ниоткуда. Из-за низкого яркого солнца, бьющего по глазам, он был сплошной синей фигурой, без лица, без одежды, без признаков человека. Но она уже хорошо знала эти острые плечи, раскачивающуюся пацанскую походку, и волосы, зачёсанные всегда на один пробор. Встала, и быстро пошла ему навстречу.

– Вот и первая ушла. – Гнусаво донеслось вслед со скамейки.

В начале мая на углу дома открыли игровую комнату. Платишь небольшие деньги, и можно торчать хоть весь день, играя в настолки, или читать что-то из того, что было расставлено по шкафам. Книги были сплошь неизвестные, о большинстве я ни разу нигде не слышала. Было интересно приходить туда, брать книжку и смотреть на тех, кто сидит за монополией или играет в го часами – в основном прогуливающие школу, как и Люда.

Еще был один и тот же посетитель по утрам. Седой дед лет семидесяти. В мятых, несвежих брюках, давно не стираном свитере. Нос его, огромной пуговицей стекал с переносицы, а красные, пористые щеки всегда были идеально выбриты. Ей хотелось его задушить.

Он приходил каждое утро, Люда видела его абсолютно всегда, когда там бывала. На одном и том же месте у окна, с термосом кофе, отсиживая каждую оплаченную минуту. Трогая корешки книг, расставленных по фамилиям авторов в алфавитном порядке.

Это раздражало её больше всего – старые пальцы водили по новеньким хрустящим корешкам, шелестели первыми страничками, вскидывались брезгливо, брали следующий томик, перебирали первые главы. Если что-то нравилось, старик улыбался, громко плюхался на свой стул у окна, разрывал тишину хрустом вскрытой новой книжки, громко прихлебывал кофе.

Не справедливо. Этим пальцам можно только газеты трогать, пачкающие краской, с расплывающимися буквами. Старые издания. Ей было жалко новых книг, многие из них были никем ни разу не открыты, и хотелось подойти, остановить его, пока он еше только водил по обложке своими руками, и не успел громко хрустнуть книгой, раскрыв на первых страницах.

Она считала чуть слышно до десяти, старалась не пялиться. Плохо получалось, на самом деле. Время повисало в воздухе, не звенели чашки за барной стойкой, не шипела кофемашина, не смеялись девочки за соседним столиком. Ничего не происходило в этот момент, ничего, пока тишину не разламывал криком треск корешка.

В такие моменты она представляла, что больно бьет его – по рукам, голове, вцепляется в волосы. Пусть он уйдет.

Она немного скосила глаза в его сторону. Сейчас багровые, распухшие артритные пальцы крепко держали сиреневый томик, чуть поглаживая буквы тиснения на обложке.

Если бы Костя не подсел ко мне в тот момент, Люда бы точно закричала. И никогда бы больше не появлялась в этом месте.

Это была среда, во время второго урока в школе. В тот самый момент, когда она, почти заткнув уши руками, сидела в своем закутке на сером диване, к ней подсел незнакомый парень, старше лет на пять. От того, что он с размаху сел, другая часть дивана подпрыгнула и Люда, пружиня, немного тоже подпрыгнула, на долю секунды зависнув в воздухе.

Сел, и не торопился заговорить. Молча пялился, обшаривал взглядом с ног до головы. У него были черные, чуть вьющиеся волосы, и сильно обветренные губы, розовой ниткой подводящие лицо. Новенькие брюки, и синий свитер. И холодные, мертвенно равнодушные голубые глаза.

– Что тебе надо? – Она поджала коленки и отсела на край дивана.

– Я твой лучший друг, Люда – Он широко улыбнулся. На улице залаяла собака, прямо у входа в кафе.

– Я видел, как ты пялилась на этого деда, вообще-то я уже несколько дней тут торчу, а ты на меня даже не смотришь. – Он перешел на шепот. – Ты же из-за этого старика сюда приходишь, верно? – Он облизнул губы и быстро прикусил нижнюю, уже не улыбаясь.

– Мне не нравится, как ты на меня смотришь. И этот разговор мне тоже не нравится. – Она начала собирать свои вещи, распихивать по карманам сумки ручки, блокнот и салфетки.

Старик закашлялся, выхаркивая утренние сигареты. Его тело билось, как большая жирная муха, попавшая под струну электрического разряда. Видимо, её лицо отразило мысли, и она быстро отвела глаза, когда пересеклась с ним взглядом.