– Значит, я не прогадал, ты уже в игре. – Он неприятно улыбнулся, развернувшись всем телом. От него шло почти физическое тепло, как будто лампочка была спрятана под тонким новеньким синим свитером.

– В какой еще игре? Что это за дурацкий разговор?

– Очень простой и честной игре. Ты такая же как я, просто никогда не разрешала себе жить по-настоящему. Так? – Немного помолчав, он продолжил:

– Мне тоже не нравятся правила, по которым тут все играют. Я не собираюсь жить долго и скучно.

– Я ничего не понимаю!

– Пойдем со мной – Он встал, и протянул руку. Глаза его стали темнее, а рука оказалась сухой и теплой. Люда и так собиралась уходить, но искала в сумке кошелек, чтобы заплатить за чай.

– Я заплачу́ – Он опустил её руки, сжимающие купюру. – Я слышал о тебе. – Он понизил голос, и улыбался. – Ты всё еще носишь с собой эти ножницы?

Пол немного качнулся, и стены из серого стали светло-голубыми. Откуда он узнал? Хотя, наверное, все старшеклассники были в курсе. Наверняка он общается с кем-то из школы. Она всматривалась в него, пытаясь определить, зачем он спрашивает. Любопытство? Насмешка? Но нет, его лицо было очень спокойным, не выдавая абсолютно никаких эмоций, только блеск глаз хирурга перед операцией. Она запоздало вздрогнула, и ничего не ответила. По спине медленно ползла жирная липкая капля пота.

Они договорились встретиться вечером недалеко от кафе. Не поздоровавшись, он качнул головой в сторону кафе. – Ты знаешь его имя?

– Кого?

– Ну, этого мерзкого дела.

– Да, я видела его карточку в кафе. – А что? Его фамилия Лавров, Михаил.

– Звони ему! – Они торопливо зашли в обшарпанную, с разбитым стеклом телефонную будку. Он закрыл за собой дверь, и сдвигая Люду в самый край, развернул адресную книгу с телефонами, и фамилиями, идущими в алфавитном порядке. От него пахло детским мылом, и зубной пастой. Тонкие пальцы быстро перебирали страницы, в поисках нужной фамилии.

– Вот он, единственный Михаил с такой фамилией. Михаил Игнатович.

– А что мне ему сказать?

– Не знаю, это твоё первое задание. – Он пожал плечами. – Главное, ты помни, что это мерзкий дед, ты его считаешь уродом, и он больше не должен ходить в это кафе, что рядом с твоим домом. Скажи ему что-нибудь.

На том конце трубки занудели длинные гудки. Внизу живота скрутило, и потеплело. Выбежать бы, но дверь будки была перегорожена тяжело дышащим Костей.

– Его, наверное, нет дома. – Быстро прошептала.

– Жди. Это старик, ему дойти надо до телефонного аппарата.

Гудок. Еще один. Мимо проехал красный автобус, совершенно пустой. Всё же остальное вокруг как будто замерло, ни один куст не трепало ни единым порывом ветра.

– Ало! – Старческий требовательный голос, скрипом оборвал возможность избежать этого звонка. Дыхание участилось, а стук сердца заглушал мысли.

– Ало, кто это? – Старик вслушивался в сопение в трубке. – А? А ну хватит хулиганить!

Она не смогла выдавить из себя ни слова. Что ему сказать? Чтобы больше не приходил? Ну и что, ей можно и не такое сказать, из-за той истории половина города считает её ненормальной. Неужели какие-то слова могут остановить другого человека? Наверное, можно ранить, обидеть сказанным, но неужели телефонный звонок может изменить привычку? Зачем они здесь?

Она очнулась от того, что Костя грубо трепал её по плечу. В трубке частили гудки.

– Ты молчала! – Лоб его был сморщен, как вода озера, разошедшаяся кругами от кинутого с размаху камня. – Почему ты так ничего и не сказала старику? Он же спрашивал! – Костя немного задыхался, поэтому слова смазывались на конце, и сливались в одно комковатое, длинное слово.

Они вышли из будки, и медленно шли по дороге. Машин совсем не было. Костя продолжал что-то говорить, но его невозможно было расслышать, Люду словно ударили со всего размаху, и непрозрачная густая пелена заволокла всё так крепко, что она различала какие-то звуки, но не могла ничего услышать. Механически плелась следом за ним, но ничего не слышала, и не чувствовала.

– В общем ты провалила это задание. Мы идем к нему домой. – Вдруг донеслось нарастающим гулом из липкой противной тишины, гудящей по всей голове. Он резко встал, и развернулся всем телом.

– Но зачем? – В один миг пелена спала, яркий свет резанул больно по глазам, звуки обрушились со всей ясностью и силой. Руки механически потянулись потереть глаза, и убрать назад растрепавшиеся волосы.

– Я его отвлеку, а ты должна будешь забрать что-то ценное из его дома. Так ты сможешь компенсировать свой провал с телефонным звонком.

– Пробираться к деду в квартиру это слишком. Я не хочу ничего воровать.

Он подошел к ней вплотную так, что она снова почувствовала его запах. Детское мыло, и теперь еще примешивался гель для бритья.

– Скажи мне, Люда – Он не улыбался – Тебе нравится этот дед?

– Нет, но… – Тут он резко перебил, и сжал ладони.

– Он выводил тебя из себя, и ты его ненавидишь. Такие как он не должны быть рядом. Мы чистим лес от мусора, мы чистим дворы от лишних людей, и от уродов. Ты теперь одна из нас. А дед пусть сидит дома. Ты особенная, понимаешь? Ты не такая, как они все. – Он провёл рукой вдоль улицы. – Люди всю жизни живут с завязанными глазами, не задумываясь, что можно жить иначе, что они здесь не просто, чтобы есть, пить, спать. Но для этого и нужны такие, как мы. Ты со мной, или я ошибся?

Он смотрел пристально, не отводя холодные, голубого цвета глаза. – Или ты такая же, как они все? – Губы изогнулись насмешливой, брезгливой дугой, напряженно ожидая, что она ему ответит. Люда молчала.

– Ты со мной? – Он всё еще держал её за руки.

– Да, я с тобой. – Она говорила чуть слышно.

– Ты моя хорошая. – Он отошел к невысокой, метровой бетонной перегородке, что отделяла тротуар от парка, сел на неё, и закурил. Потянуло горьковатым ментоловым дымом.

– Вот его адрес – Он вытащил из заднего кармана брюк вырванный из адресной книги и сложенный вчетверо листок. – Это рядом с твоим домом. Пойдем прямо сейчас, я скажу, что мы из жилищной службы, и нам нужно проверить показания счетчиков. У тебя есть блокнот и ручка? – Она кивнула. – Пока я запишу всё, что он мне покажет, у тебя будет минут пять, чтобы взять что-нибудь ценное из комнаты.

Дед жил в точной копии её дома. Люда надеялась, что дед раскричится, что они мошенники, и не пустит к себе. Но, всё оказалось, наоборот.

Распахнув дверь, и выслушав реплику Костика, что, не замолкая говорил, дед молча впустил их к себе.

– Я вас ждал. – Коротко бросил он, пристально глядя на Люду. Осуждающе. – Проходите.

Коридор был тускло освещен лампочкой, висящей на шнурке. Серые обои, никакой мебели, кроме табуретки с телефоном напротив входной двери. Костя прошел вслед за дедом вглубь картины, не бросив ей ни единого взгляда. Они что-то шумно открывали, хлюпнул задетый локтем чайник. Она вздрогнула, и продвинулась чуть дальше по коридору.

На стене слева висела икона в массивной пластиковой раме, точнее это была не совсем икона, а вырезка из журнала. Ясноокая Мадонна, с яростно сосущим грудь младенцем. Синие одеяния, красные шарфы, небрежно накинутые сверху.

Эта репродукция, окантованная тяжелой рамой, как будто позолотой покрытой, её всегда пугала. Всегда казалось, как будто женщина сейчас отведёт свой блаженный взгляд от младенца, и улыбнётся, а там два ряда острых зубищ, что растерзают тебя, как только младенчик наестся. «Матери тоже нужны жертвы» – не поднимая взгляда как бы говорит она. «Сейчас-сейчас, грудь уже почти пустая». Медленно поднимает подбородок и взгляд почти метнулся на тебя. «Еще чуть-чуть, кушай малыш до последней капельки. А она никуда не денется. Ей некуда бежать».

Лязгнула соседская дверь на лестничной площадке, по ногам потянуло сквозняком. Люда почти заставила себя отойти от этой картины на стене. Взгляд скользнул ниже, на небольшой комод на ножках. Внутри лежали старые истрепанные журналы, газеты, тапочки, торчащие сбоку, и сложенные резиновой подошвой к подошве. На гладкой зеркальной поверхности стояла большая хрустальная пепельница, внутри которой лежало широкое золотое кольцо, мелкие монеты, ключи.