Встав на подножку, я убедился, что все бойцы забрались в кузов, завёл мотор и хотел трогаться, как распахнулась дверка напротив, и в кабину залез Сашка:

– Одному впереди ехать не годится.

Поглядывая по сторонам и в боковое зеркало, я свернул с грунтовки на луговину и медленно повёл машину к нашим позициям, поглядывая на дырку в лобовом стекле в паутинке седых трещин.

Подъезжая, я обратил внимание, что Семён Иваныч, придерживая раненую руку, подвешенную на грязной замусоленной тряпке, уже навёл кое-какой порядок, и теперь солдаты нехотя перетаскивали трупы немцев. Приближающиеся со стороны фрицев наши машины сначала вызвали некоторое беспокойство, но, увидев выбравшегося на подножку Сашку, народ оживился и потянулся поглядеть на трофеи.

Подогнав машину к траншее, я заглушил мотор, выбрался на подножку и заорал, насколько позволяла пересохшая глотка:

– Отставить ворочать немцев, воронам и крысам тоже жрать что-то надо. Всех касается. В первую очередь помочь раненым товарищам, похоронить в траншее наших убитых, записать их данные, затем собрать имущество, трофейное оружие и боеприпасы, загрузить в прицеп и приготовиться сниматься с позиции. Мы тут крепко немцев обидели, а, значит, сюда обязательно и очень скоро пожалуют бомберы, а потом танки. Через полчаса уходим. Сашка, возьми своих троих, и погрузите в прицеп миномёты. Чего тебе, Семён Иваныч?

– Товарищ сержант, Вась, глянь-ка туда, – и он указал на небольшую лощинку, где за редкими кустиками виднелись явно невоенные личности. – Беженцы минут десять назад из рощицы вышли. Что делать-то будем?

Я резко свистнул, и махнул рукой, подзывая Мироновича, который возился у своего Опеля.

– Коля, подь сюда. Слушай меня внимательно. Сейчас к тебе в машину погрузят раненых и беженцев. Погрузят плотно, потому побереги рессоры и сцепление. Выбирайся на шоссе, – я махнул рукой направо, – примерно через пятнадцать километров будет городок Слоним. В центре найдёшь здание горсовета, там, скорее всего, какой-нибудь штаб. Сдашь раненых и беженцев и немедленно назад. Держи предписание, – я открыл планшет, вырвал из блокнота лист и от руки написал записку. Фуфло, конечно, голимое, но за неимением иных документов сойдёт. – Нас найдёшь на этом же шоссе на окраине лесничества, отсюда на четыре версты ближе к городу. Увидишь длинный пруд – мы рядом. Давай, не задерживайся. Семён Иваныч, возьми бойцов и займитесь погрузкой раненых.

Все разошлись, а я направился к беженцам. В лощинке друг к другу жались оборванные, грязные измученные люди, трое взрослых и двое мальчишек разного возраста. На попытку пожилого мужчины что-то сказать, я поднял руку и начал говорить сам:

– Товарищи, скоро здесь начнётся бомбёжка, эту позицию мы оставляем. Не бойтесь, вас мы не бросим. Сейчас быстро и организованно садитесь вон в ту машину, через четверть часа она уедет в Слоним. Всё. Разговаривать некогда. Поспешите.

Люди, молча, и понуро потащились к машине. Я глянул им вслед, и мне показалось, что в старшем мальчишке я разглядел что-то знакомое. Пододвинув пару пустых ящиков из-под патронов, я разложил карту, поднял глаза на толпящихся у машины людей, и мне померещилась вертящаяся в ногах рыжая собака. Я тряхнул головой. Тьфу, ты. Привидится же такое. Откуда здесь Фильке взяться.

Между тем в памяти опять всплыли сотни фактов и воспоминаний, отчётливо сложившихся в детальную картину оперативной обстановки на начало войны в Белостокском выступе и дальше в окрестностях Минска. Не теряя времени, я вытащил из планшетного кармашка красно-синий карандаш, уверенно и быстро нанёс синим цветом все направления ударов немецких корпусов и дивизий группы армий «Центр». Отметил действия противостоящей нам третьей танковой группы Гудериана и наступающей севернее группы Гота. Красным обозначил дислокацию, состояние и действия наших соединений, а также направления их отступления. Затем отметил точные силы, даты и время ударов противника. На обратной стороне карты я химическим карандашом наспех набросал приблизительный план организации комплексной обороны на рубеже реки Щара. Сложив карту, я убрал её в планшет. Всё время вышло, пора делать отсюда ноги, срочно убираться пока есть такая возможность.

– Внимание, рота! Приступить к погрузке!

Не прошло и трёх часов, как я появился в этом времени, а уже произошла куча событий, и вот, сидя за рулём перегруженного, скрипящего подвеской, натужно подвывающего Опеля, я увозил от неизбежной гибели тридцать шесть бойцов, а также наше и трофейное оружие.

Новые позиции роты фронтом на юг я наметил около шоссе. Если стоять лицом к противнику, слева перпендикулярно дороге на полверсты тянулась высотка, перед которой хлюпала заболоченная заросшая осокой лощина. За ней начинался плавный подъём, переходящий в засеянное какими-то злаками поле. Сзади высотку ограничивал мелкий сухой овражек, за которым стеной поднимался старый лес. Шоссе ныряло в эту пущу и тянулось через неё вплоть до города Слоним. Справа с другой стороны дороги та же лощина продолжалась в виде длинного пруда с заросшими высокой травой берегами и подёрнутой ряской водой. С той стороны пруда виднелась пустошь, а с этой вплотную подступал лесной молодняк.

Вот тут я и собирался встретить 18 танковую дивизию Вальтера Неринга. Смешно, да? Остаток пехотной роты во главе с сержантом собирался схлестнуться с танковой дивизией! Я будто слышал ехидное хихиканье всезнающих скептиков: «дивизию он, видите ли, встретить собрался с лёгкой стрелковкой, парой миномётов, да противотанковым Маузером». К тому же, на нашу беду, петеэрщики в последнем бою попали под пулемётную очередь, погибли и ружьё не уберегли. С другой стороны, наши трофеи оказались на диво богатыми, видать разгромленная нами немецкая разведрота обеспечивалась оружием по высшему разряду. От немцев нам перепали восемь пулемётов MG-34 со сменными стволами и патронными коробами, двадцать три автомата MP-38 с кучей магазинов, полсотни винтовок с боеприпасами и около сотни гранат-колотушек. С учётом наших беспатронных винтовок и двух пулемётов ДП трофеи станут серьёзным подспорьем, но всё равно против полутора сотен танков, пяти -семи тысяч пехотинцев и трёх дюжин гаубиц, это капля в море.

Я смотрел на измученных, раненых и голодных бойцов, которым опять предстояло столкнуться с бронированным чудовищем, и пытался понять, почему они идут на смерть, ясно понимая её неизбежность? Идут, не просто страшась смерти, а охваченные ужасом от понимания надвигающейся на них мощи. И всё же идут! Они стискивали зубы и готовились к бою, потому что так надо. Так, наверно, умирали и наши предки на Куликовом поле и на Бородинском. Вот и теперь тридцать шесть человеческих судеб сошлись на этом шоссе, откуда вели только два пути: в рай, или в ад.

В целом для нас складывалась архиненадёжная ситуация, вернее сказать, безнадёжная, короче, ху… хуже худшей. Куда ни кинь – везде клин. От предчувствия близкой опасности и от жуткого несоответствия цели и наших возможностей по спине пробежали мурашки озноба, невольно сжались кулаки, и я заскрежетал зубами от ярости, бессилия и перспективы не за понюшку табаку жестоко подохнуть.

И на первый, и на второй, и на все последующие взгляды задача была абсолютно неразрешимой, более того – безумной и абсурдной, на запах которой скоро налетят навозные мухи. Подленькая микроскопическая мыслишка удрать и засунуть голову в песок была сразу придушена в зародыше, поскольку я чувствовал, что, так или иначе, рано, или поздно решение придёт.

Успокоившись и собравшись с духом, я прикинул все за и против и решил, что ничтожный шанс у нас всё-таки имелся. Здешние леса и низины в основном заболочены и для техники почти непроходимы, значит немцы будут двигаться колоннами по водоразделам и шоссейным дорогам. Вот на этой дороге мы их и встретим, как когда-то 300 спартанцев Леонида встали против сотни тысяч персов в Фермопилах. А там посмотрим, кто, кого. К тому же я был далёк от мысли остановить немецкое соединение, нам требовалось лишь на сутки задержать гансов в этой узости.