Продолжая прикидывать обстановку и сопоставлять обстоятельства, я понял, что на самом деле, наша позиция во всех смыслах была весьма выгодной. Проходящая между лощиной и прудом дорога, по сути образовывала «бутылочное горлышко», миновать которое невозможно. С нашей высотки и с другой стороны шоссе открывался отличный обзор, дорога простреливалась на километр, к тому же мы имели возможность укрыться от обстрела за склоном, а при необходимости отступить в лесную пущу. В принципе могла получиться неплохая ловушка для обнаглевших беспечных захватчиков.

Конечно, немцы необыкновенно сильны и достаточно оснащены, но, вместе с тем, они уже два дня пробиваются от границы с непрерывными боями, поэтому наверняка имеют и боевые и технические потери. Так что при самом лучшем раскладе на этом направлении Неринг вместо двух сотен располагает максимум сотней боеспособных танков, и вряд ли он отправит их всем скопом и единственной колонной. Но и того, что на нас попрёт, нам будет за глаза, и в любом случае драться придётся не понарошку.

Занимаясь подобной арифметикой, пытаясь сложить неслагаемое и вычесть невычитаемое, я так и этак перебирал цифры и продолжал размышлять. Расклад паршивый, но играть придётся с тем, что имеем. Итак. Что бы я сделал на месте гансов, столкнувшихся с подобным заслоном? Естественно, после разведки и перед атакой штурмовой группы обработал бы противника артиллерией или хорошенько проутюжил бомбардировщиками. Однако день уже повернул к вечеру и, чтобы подтянуть, разместить и установить на позиции дивизионный артполк немцам не хватит времени, и потому, скорее всего они пошлют бомберов. А, если и после этого заслон всё ещё будет огрызаться, то задействуют полковые гаубицы. Но в сумерках и потёмках о прицельной стрельбе не может идти речи, поэтому артиллерия ударит приблизительно, по площадям. А посему на обратном склоне надо рыть глубокие щели для укрытия, а в полусотне метров впереди соорудить заметные ложные окопы. В завершение каждый боец должен устроить одну-две запасные позиции и всё тщательно замаскировать.

Сам я вооружился трофейным противотанковым ружьём и приглядел место в седловине в трёх сотнях метров от входа в «бутылочное горлышко». Бумажная броня немецких «троек» и «двоек» этой фактически недопушке на один укус. С «четвёрками» намного хуже, но на месте Неринга я бы попридержал их в резерве для серьёзных боёв. Но, если он мыслит иначе, нам небо с овчинку покажется. Остаётся надеяться, что они, как обычно, по-походному поставят сзади на танковые корпуса канистры с бензином, вот их мы и подпалим. Эх, сюда бы ещё что-нибудь противотанковое с той стороны шоссе, чтобы вражью броню в два огня грохнуть.

Поскольку невеликий наш и трофейный харч бойцы подъели на ходу, вместо законного перерыва рота сразу начала зарываться в землю. И подгонять никого не требовалось. Вкалывали отчаянно. Ленивые, неумелые и беспечные остались лежать на месте прошлого боя. Стянув грязные и заскорузлые от солёного пота и засохшей крови драные гимнастёрки и землистого цвета нижние рубахи, мы с Балей, которого звали Алексей и с Ивановым с редким именем Иван выкопали круглый окоп с бруствером и нишей для снарядов для противотанкового Маузера. Затем в тылу, ниже по склону соорудили углубление для снарядных ящиков и глубокий окопчик на троих. Рыхлая супесь легко копалась, и примерно через два часа мы отложили лопатки и принялись за маскировку.

Справа и слева упорно трудились бойцы. Тёмные от июньского солнца руки и лица на фоне бледных тел демонстрировали типичный солдатский загар. Сзади в низинке пыхтел Сашка вместе с тремя воинами, устраивая миномётную позицию и укрытия для боеприпасов и расчётов.

Июньское солнце ощутимо припекало плечи. Свесив гудящие от усталости руки, мы втроём уселись на выложенный дёрном бруствер, подставив разгорячённые лица и тела лёгкому ветерку, любуясь видом летней земли и втягивая всей грудью чистый, горячий от солнца и наполненный сладким цветочным дурманом воздух. Впереди за лощиной волновалось наливающееся золотым колосом поле, а вид ярко-голубого неба расслаблял невпопад, невольно настраивая на благодушный лад, словно и не бедовала война всего в десятке вёрст отсюда. Где-то сзади взялась куковать кукушка. Пару раз шумнула и наглухо замолкла подлая птица. Не иначе беду накликает, чтоб её черти утащили.

Всё-таки не даром говорят помяни нечистого, и он тут, как тут. В глубине прозрачного и пронзительно лазоревого неба появились едва заметные точки, которые чуть погодя превратились в тройку юнкерсов. «Лаптёжники» с плоского виража зашли на боевой курс и по очереди, сваливаясь на крыло, с истошным воем начали пикировать на наши старые окопы. Четыре километра не так далеко, и нам с высотки были хорошо видны взрывы, столбы пыли и дыма в той стороне.

– Ну, вот, нас больше и нет. Все в распыл пошли, – сказал я с горечью, глядя, как бойцы роты вылезли на бруствер и угрюмо смотрели на недалёкую бомбёжку.

Налёт закончился, юнкерсы улетели, а я продолжал вглядываться в ту сторону, поскольку заметил на шоссе показавшиеся из-за поворота приближающиеся фигурки людей, группами и поодиночке убегающих от войны.

– Да, пришлось людям горя хлебнуть, – вздохнул Алексей, – и куда теперь им…

– Товарищ сержант, гляньте-ка, – Иван протянул руку в сторону шоссе, – там, похоже, и военные.

Действительно, вдали из-за поворота за толпой мирных жителей показалась нестройная группа военных и четыре лошади, которые что-то тащили на передках. Когда они приблизились, стало видно, что тащат они две пушки-сорокапятки. Я резко свистнул и махнул Сашке, который, закончив устанавливать миномёты, неподалёку оборудовал пулемётное гнездо.

– Саня, дуй к дороге и пригласи-ка этих военных поговорить.

Сашка мотнул головой и, натягивая на ходу гимнастёрку, побежал к шоссе. Я сполоснул из фляги руки и лицо и оделся по форме. Пока я объяснял бойцам, как и где нужно отрыть мелкий ложный окоп, вернулся Сашка со старшиной артиллеристом. Представились, поздоровались.

Передо мной стоял широкогрудый большерукий мужик с упрямым выражением скуластого продублённого ветром и солнцем лица. Форма старшины Пилипенко Кузьмы Петровича тоже оставляла желать лучшего, но по сравнению с нами он выглядел щёголем. Наш растерзанный и окровавленный вид видимо внушил уважение. Старшина понимающе оглядел наши заляпанные и подранные в бою гимнастёрки, кивнул, протянул свою мозолистую ладонь и степенно рассказал о судьбе своего противотанкового дивизиона, который источился в боях под Брестом, где вместе с гаубичным полком и танкистами почти сутки сдерживал натиск танкового корпуса.

– Танкисты оттуда отступили на Бытень, пехота с боями отошла за речку Щару в сторону Барановичей, а остаткам нашего дивизиона приказали двинуть на Ружаны и перекрыть немецким танкам путь на Слоним. Вместе с танковым батальоном мы окопались у дороги и вдарили в бок танковой колонне. Хорошо вдарили. Немцы встали. Но и все наши БТшки тоже там. Сгорели. Комдив наш капитан Сыриков и все командиры погибли. Сейчас от всего дивизиона остались две сорокапятки и пятнадцать человек. На конной тяге отмахали двадцать пять вёрст. За нами грохотало и, похоже, какие-то части тоже сюда отходят.

– Товарищ старшина, дальше отступать не советую. В Слониме полно нервного начальства, которое ищет виноватых. Вас запросто сочтут за дезертиров и шлёпнут. Сейчас это обычное дело. Мы тут противотанковый рубеж строим. Но что он стоит без ПТО, – и я объяснил ему мою задумку.

Он был неглуп и всё понял правильно, поскрёб заросший подбородок, хмуро оглядел окрестности, покумекал и согласился. В душе я ликовал, теперь танковая ловушка должна сработать на все сто. Мы со старшиной перебрались на ту сторону шоссе, присмотрели сектора и остались довольны. Небольшой подъём на краю леса позволял выставить пушки на кинжальный огонь по шоссе почти в упор. Согласившись с моим предложением менять позиции через каждые два выстрела, старшина Пилипенко принялся за дело.