– Джейми был объявлен вне закона, – объяснила я, и перед глазами предстали шрамы, следы порки, которые англичане оставили на его спине. Целая сеть тоненьких белых линий, покрывавшая широкие плечи, точно паутина. – За его голову было обещано вознаграждение. Выдал его англичанам один из арендаторов. Те схватили его и отвезли в тюрьму в Уэнтуорте, чтобы там повесить.

Роджер громко присвистнул.

– Жуткое место! – заметил он. – Вы там были? Стены, должно быть, футов в десять толщиной.

Я открыла глаза.

– Да, так оно и есть. Я была в этих стенах. Но даже самые толстые стены имеют двери.

В груди я вновь ощутила холодноватый огонек – смесь храбрости с отчаянием. Именно эти чувства привели меня тогда в Уэнтуортскую тюрьму в поисках моего возлюбленного.

«Если я тогда могла сделать это для тебя, – мысленно обратилась я к Джейми, – то смогу и сейчас. Только помоги мне хоть немного, чертов шотландец, помоги!»

– Я вытащила его оттуда, – сказала я и глубоко вздохнула. – Вернее, то, что от него осталось. Джек Рэндолл командовал гарнизоном в Уэнтуорте.

Мне страшно не хотелось, чтобы в памяти вновь всплыли те образы, но остановить их я не могла. Обнаженный, окровавленный, Джейми лежит на полу… Поместье Элдридж, где мы нашли убежище…

«Я не позволю им забрать меня назад, англичаночка», – сказал он мне сквозь стиснутые от боли зубы, пока я вправляла вывихнутые кости его руки и промывала раны.

«Sassenach»… Так он называл меня с самого начала; по-гэльски это слово обозначает «англичанка, чужестранка». «Англичаночка». Сперва он выговаривал это прозвище насмешливо, затем с нежностью.

И я не позволила им забрать его, спрятала с помощью его родственника, маленького шотландца по имени Мурта Фрэзер. И переправила Джейми через пролив во Францию, где мы нашли приют в аббатстве Святой Анны де Бопре. Там служил аббатом один из его дядьев. Но, оказавшись там, я вдруг обнаружила, что спасение его жизни не единственная стоящая передо мной задача.

То, что сотворил с ним Джек Рэндолл, оставило в его душе не менее глубокие незаживающие раны, чем бич, которым его хлестали по спине. Я до сих пор толком не понимаю, как мне удалось справиться тогда с демонами, терзавшими его душу, причем справиться в одиночку. Когда речь заходит о подобного рода исцелениях, разница между медициной и колдовством действительно не так уж велика.

Я до сих пор ощущаю тяжесть холодного камня, сковавшего мне душу, всю силу ярости, исходившей от него, прикосновение рук, обхвативших меня за шею; вижу объятое пламенем существо, преследующее меня во мраке ночи.

– И я вылечила его, – тихо произнесла я. – Он вернулся ко мне…

Брианна, совершенно потрясенная, медленно качала головой, в каждом движении ее угадывалось столь хорошо знакомое мне упрямство.

«Грэхемы глупы, Кемпбеллы способны на предательство, Маккензи – славные люди, однако хитрецы, а все до единого Фрэзеры – упрямцы», – сказал мне однажды Джейми, характеризуя членов своего клана.

Он не был слишком далек от истины. Все Фрэзеры действительно были крайне упрямы, в том числе и Бри.

– Я в это не верю, – коротко заметила она.

Выпрямилась и устремила на меня пристальный испытующий взгляд.

– Ты слишком много размышляла об этих людях из Куллодена. И потом, в последнее время тебе пришлось немало пережить. Смерть папы…

– Фрэнк не был тебе отцом, – заметила я.

– Нет, был! – огрызнулась она, да так резко, что напугала нас обоих.

Тогда Фрэнку пришлось смириться с настойчивыми уговорами врачей, сводящимися к тому, что «навязывание реальности силой», как выразился один из них, может повредить нормальному течению беременности. После долгих перешептываний, а порой и криков в больничных коридорах он наконец оставил меня в покое, перестал домогаться «правды». И я, чувствуя себя слабой и расстроенной, тоже перестала навязывать ему эту правду.

Но на этот раз сдаваться я не собиралась.

– Я обещала Фрэнку, – сказала я. – Двадцать лет назад, когда ты родилась. Я хотела уйти от него, но он меня не отпускал. Он любил тебя.

При взгляде на Брианну голос мой слегка смягчился.

– Он не мог смириться с этой правдой, но, разумеется, понимал, что не отец тебе. И просил не рассказывать тебе об этом, позволить считаться твоим отцом, пока жив. «Вот после моей смерти, – говорил он, – можешь поступать как тебе заблагорассудится».

Я проглотила ком в горле и облизала пересохшие губы.

– И я обещала ему это, потому что он действительно любил тебя. Но теперь Фрэнка нет, и ты имеешь право знать, кто твой настоящий отец. А если сомневаешься, – добавила я, – ступай в Национальную портретную галерею. Там есть портрет Элен Маккензи, матери Джейми. Она носила вот этот жемчуг.

Я дотронулась до ожерелья на моей шее.

– Нитку речного жемчуга, нанизанного вперемежку с кругляшками золота. Джейми подарил мне ее в день свадьбы.

Я взглянула на Брианну: она сидела в напряженной позе, с окаменевшим лицом.

– Возьми с собой зеркальце, – сказала я. – Как следует посмотри на портрет, а потом на свое отражение. Не скажу, что копия, но ты очень похожа на свою бабушку.

Роджер уставился на Брианну, словно видел ее впервые в жизни. Он переводил взгляд с нее на меня, будто решая что-то, потом вдруг расправил плечи и поднялся с дивана.

– Хочу кое-что показать вам, – решительным тоном заявил он и, подойдя к старенькому бюро его преподобия, выдернул из ящика пачку пожелтевших газетных вырезок, перетянутую резинкой. Протягивая вырезки Брианне, он сказал: – Вот, почитайте и обратите внимание на даты.

Все еще стоя, он обернулся ко мне и одарил долгим холодным и пристальным взглядом ученого, подвергающего сомнению любую реальность. Он все еще до конца не верил мне, хотя воображение подсказывало, что все это могло оказаться правдой.

– Тысяча семьсот сорок третий, – произнес он и покачал головой, словно удивляясь про себя. – А я почему-то думал, что это был человек, с которым вы встретились в тысяча девятьсот сорок пятом. Господи, мне бы и в голову не пришло! Это невероятно!..

Я удивилась:

– Так вы знали? Об отце Брианны?

Он кивком указал на вырезку, которую Брианна держала в руке. Она еще не читала ее, просто смотрела на Роджера, сердито и одновременно растерянно. Я видела, что глаза ее потемнели, словно перед бурей. Роджер, похоже, тоже заметил это. Он быстро отвел от нее взгляд и повернулся ко мне:

– Тогда получается, что люди, имена которых вы дали мне, те, кто сражался при Куллодене… выходит, вы знали их?

Я немного расслабилась.

– Да, знала.

На востоке прогремел гром, по стеклам высоких, от пола до потолка, окон ударили капли дождя. Брианна углубилась в чтение вырезок. Крылья волос затеняли лицо, виднелся лишь кончик изрядно покрасневшего носа. Джейми всегда краснел, когда сердился или огорчался. Мне слишком хорошо было знакомо, как выглядят Фрэзеры, готовые взорваться.

– И вы были во Франции, – пробормотал Роджер, словно разговаривал сам с собой.

Он по-прежнему не сводил с меня изучающего взора. Удивление на лице постепенно сменилось любопытством, затем возбуждением.

– Тогда, наверное, вы должны были знать…

– Да, знала, – ответила я. – Именно поэтому мы и отправились в Париж. Я рассказала Джейми о Куллодене, о том, что там должно было случиться в тысяча семьсот сорок пятом. И мы отправились в Париж, чтобы попытаться остановить Карла Стюарта.

– Хлеба, – жалобно простонала я, держа глаза плотно закрытыми.

От крупного теплого тела, находившегося бок о бок со мной, ответа не последовало, было слышно лишь тихое дыхание.

– Хлеба, – повторила я чуть громче.

И тут же почувствовала, как с меня сдергивают одеяло. Напрягая все мышцы, я вцепилась в него.