Панорама битвы при Ватерлоо.

Самое приятное в нас тех кто пишет пером и красками это чудеса которые ежедневно с нами происходят. Происходят на самом деле.

Мне было восемь лет от роду и такое произошло у Панорамы битвы при Ватерлоо.

Ее нарисовал французский художник, я спрашиваю себя хотела бы я увидеть что-нибудь такое снова одну из этих гигантских панорам, когда ты стоишь в центре площадки а вокруг тебя по обе стороны от тебя тянется расписанный масляными красками холст. Когда ты со всех сторон окружен расписанным масляными красками холстом.

Тогда я впервые осознала разницу между картиной и пространством. Я поняла что картина это всегда плоская поверхность а пространство никогда не бывает плоским, и пространство все состоит из воздуха а в картине нет воздуха и вместо воздуха плоская поверхность, и все что в картине изображено как воздух это подделка а не искусство. Кажется я все это поняла пока стояла на площадке окруженная со всех сторон расписанным масляными красками холстом.

А потом была Сара Бернар.

В Сан-Франциско было много французов и французский театр, и конечно были знакомые девочки и мальчики которые дома конечно говорили по-французски. Поэтому когда французский актер или актриса приезжали в Сан-Франциско они жили там подолгу.

Им нравилось там и конечно когда актрисы или актеры задерживаются где-нибудь они всегда выступают и в театре конечно часто звучал французский язык.

Вот тогда-то я конечно узнала что по-французски говорят а по-английски пишут.

Во Франции когда кто-нибудь что-нибудь напишет и хочет узнать что получилось это читают вслух. Если же это написано по-английски рукопись конечно посылают на прочтение но если рукопись написана по-французски ее конечно читают вслух.

По-французски говорят а по-английски пишут.

А благодаря Саре Бернар я заметила какие тонкие руки у француженок. Когда я приехала в Париж я увидела что у молоденьких швей и обитательниц Монмартра у них у всех такие руки. Лишь много лет спустя когда изменилась мода, в ту пору они ходили в длинных юбках, я заметила какие крепкие икры у обладательниц этих тонких рук. Благодаря такому же сочетанию из французов получаются очень хорошие солдаты с крепкими икрами, тонкие руки и крепкие икры, если вы понимаете, что я хочу сказать, это успокаивает и интригует.

Поэтому все французы и катят на велосипедах по горам, как умеют одни только французы, для них не существует слишком крутых склонов медленно крутятся педали все выше и выше забираются велосипедисты, мужчины девушки и маленькие дети с крепкими икрами и тонкими руками.

Что еще было французского в Сан-Франциско это семья Анри Анри. Таких звали.

Там были отец и мать известные как месье и мадам Анри и еще пятеро детей старший Анри Анри играл на скрипке. Мы обычно приходили к ним днем и оставались обедать и потом обычно танцевали, все дети Анри и мы под французскую скрипичную музыку.

И на обед там всегда подавали жареную баранину, она называлась gigot, приготовленную так же как когда я ходила в Париже в школу, и картофель с маслом, очень чистый на вид а не потемневший как когда его готовят американцы. Но самым интригующим были ножи и вилки. Ножи были острые-острые и лезвие тонкое как у кинжала со слегка скругленным кончиком и вилки такие легкие что стоило чуть-чуть нажать и они гнулись. Ножи и вилки были самой фантастической французской вещью из всех какие я знала какие я когда-либо знала могла бы я прибавить.

Потом еще был Крестьянин с мотыгой Милле.

Мне никогда не хотелось иметь репродукцию какой-либо картины до тех пор пока я не увидела Крестьянина с мотыгой Милле. Мне исполнилось лет двенадцать или тринадцать, я прочла Евгению Гранде Бальзака и у меня уже было ощущение что это за страна но Крестьянин с мотыгой изменил его и Франция превратилась из страны в землю, почву, с тех пор она такой для меня и осталась. Франция это земля, почва.

Когда мне посчастливилось достать репродукцию этой картины и я привезла ее домой мой старший брат глянул и спросил что это такое и я ответила Крестьянин с мотыгой Милле. Это ужас что такое, а не мотыга сказал брат.

Но такова эта страна, такова ее почва и обрабатывают ее именно такой мотыгой.

Вот и все что мне было известно тогда о Париже Франции и потом я очень надолго забыла о Париже и Франции.

Потом однажды когда я училась в Рэдклиффе штат Массачусетс, я ехала в поезде и рядом со мной сел француз. Я его узнала это был приглашенный профессор из нашего колледжа и заговорила с ним. Разговор зашел об американках студентках колледжей. Замечательные сказал он очень интересные но, и тут он серьезно посмотрел на меня, ни одна из них, вы должны это признать, не скажет вместе с Альфредом Мюссе le seul bien qui te reste au monde c ‘est d’avoir quelque fois pleuré[4]. Я была тогда молода но поняла это означает что они не могут так чувствовать. Это да еще интерес к Золя как к реалисту но все же меньший чем к русским писателям-реалистам вот и все чем был для меня Париж до тех пор пока по окончании медицинского колледжа я не поселилась в Париже Франции.

Алиса Токлас сказала мне, жена моего троюродного дедушки рассказывала что ее дочь вышла замуж за сына инженера того самого который построил Эйфелеву башню но у него другая фамилия.

Когда нам прислали напечатанную во Франции книгу мы посетовали на плохой набор. Ну объяснили нам это потому что теперь все делают машины а машины на то и машины чтоб допускать ошибки у них нет разума, человеческий ум исправляет то что делает рука а машина не может исправить свои ошибки. Само собой все мы переехали во Францию потому что во Франции применяют научные методы, машины и электричество, но никто всерьез не верит что это и в самом деле связано с реальной жизнью. Традиция и человеческая натура вот что такое жизнь.

Поэтому когда в начале двадцатого столетия нужно было прокладывать новые пути естественно потребовалась Франция.

Французы и впрямь, и в самом деле не верят что на свете есть что-либо важнее повседневной жизни почвы которая ее порождает да еще защиты от врагов. Правительство может быть каким угодно лишь бы справлялось со всем этим.

Я очень ясно помню как во время Первой мировой войны французы а вокруг были одни французы говорили об избирательном праве женщин и одна прислушивавшаяся к чужим словам француженка сказала: Боже мой и так за всем на свете очереди за углем сахаром свечами мясом Боже мой только избирательного участка еще не хватало.

В конце концов от этого ничего не зависит и они знают что от этого ничего не зависит.

Когда я в первый раз жила в Париже у меня много лет была служанка, мы были добрыми друзьями звали ее Элен. Однажды совершенно случайно, не знаю как это вышло потому что меня это совершенно не интересовало, я спросила, Элен в какой политической партии состоит твой муж. Она обычно мне обо всем рассказывала даже об очень личном о трениях в семье и с мужем но когда я ее спросила в какой он партии у нее появилось отчужденное выражение лица. Ответа не последовало. Что с тобой Элен удивилась я, разве это секрет. Нет мадемуазель ответила она не секрет но говорить об этом не принято. Люди не говорят в какой они партии. Если я и в партии я все равно не скажу в какой.

Я уже давно жила во Франции и это меня удивило я стала спрашивать самых разных людей и все они вели себя так же. У них появлялось точно такое же выражение лица. Да, не секрет но об этом не говорят. Сын ничего не знает о партии отца а отец сына.

Именно поэтому новый front commun[5] просуществовал совсем недолго. Все выступали и говорили и говорили, всем им приходилось объяснять с утра до вечера какая у них партия и так конечно не могло быть долго. Просто не могло.

Нет, публичность и впрямь не важна для Франции, традиция частная жизнь земля которая всегда дает плоды вот что имеет цену.