И что еще очень нас раздражало так это уверенность англичан в том что живущие в Америке немцы настроят Америку против союзников. Что за чушь, говорила Гертруда Стайн им и вместе и порознь, если вы не отдаете себе отчета в том что по самой своей природе американцы симпатизируют Франции и Англии и уж никак не средневековой стране вроде Германии, значит вам никогда не понять Америки. Мы республиканцы, энергично повторяла она, мы глубоко мы целиком и полностью и всей душой за республику а республика означает полное взаимопонимание с Францией и массу точек соприкосновения с Англией но совершенно ничего общего с Германией какая бы там ни была форма правления. Сколько раз я слышала ее и тогда и после как она говорит о том что американцы суть республиканцы и живут они в республике которая настолько пропиталась республиканским духом что ничего другого там просто не может быть.
Долгое лето подошло к концу. Погода стояла чудесная и местность вокруг была чудесная, и доктор Уайтхед и Гертруда Стайн без устали бродили по ней и о чем они только не говорили.
Время от времени мы ездили в Лондон. Мы постоянно наведывались в агентство Кука чтобы узнать когда нам можно будет вернуться в Париж и у них был один и тот же ответ пока не время. Гертруда Стайн зашла проведать Джона Лейна. Он страшно смутился. Он был страстный патриот. Он сказал что в настоящее время он само собой ничем кроме военной литературы даже и не думает заниматься но скоро очень скоро ситуация изменится или может быть уже и кончится эта самая война.
Двоюродная сестра Гертруды Стайн и мой отец передали нам денег с американским крейсером Теннесси. Мы отправились за ними на судно. Нас обеих заставили взвеситься на весах и измерили наш рост и только после этого вручили нам деньги. Откуда бы, мучил нас обеих вопрос, двоюродному брату который не видел тебя десять лет или отцу который не видел меня шесть лет знать какой у нас сейчас рост и сколько мы весим. Мы так и не разгадали этой загадки. Четыре года назад двоюродный брат Гертруды Стайн приехал в Париж и первое о чем она его спросила, Джулиан откуда ты знал мой рост и вес когда отправлял мне на Теннесси деньги. А я и не знал, ответил он. Но они-то, сказала она, они-то написали что ты знаешь. Ну я конечно сейчас не вспомню, сказал он, но если бы сейчас кто-нибудь попросил меня сделать то же самое я первым делом послал бы в Вашингтон запрос на копию с твоего паспорта и скорее всего так я тогда и сделал. И загадка разрешилась.
Еще нам пришлось сходить в американское посольство чтобы получить временные паспорта чтобы вернуться обратно в Париж Бумаг у нас никаких не было, в те времена вообще никто не возил с собой никаких бумаг. Хотя по правде говоря у Гертруды Стайн было с собой то что в Париже называется papier de matriculation[111] где было сказано что она американка и живет во Франции.
Посольство было битком набито какими-то не слишком американскими с виду гражданами которые ждали своей очереди. В конце концов нас провели к очень усталому на вид молодому американцу. Гертруда Стайн что-то такое сказала насчет не очень американских с виду граждан которые ждут своей очереди. Молодой американец вздохнул. С ними проще, сказал он, потому что у них как раз бумаги есть, это у природных американских граждан чаще всего нет никаких бумаг. Ну и как вы с ними поступаете, спросила Гертруда Стайн. Мы полагаемся на интуицию, ответил он, и надеемся что она нас не подведет. А теперь, сказал он, произнесите слова клятвы. Бог ты мой, сказал он тут же следом, я так часто ее повторяю что она совсем вылетела у меня из головы.
У Кука нам сказали что к пятнадцатому октября мы сможем вернуться в Париж.
Миссис Уайтхед должна была ехать с нами. Норт, ее сын, умудрился уехать без шинели, и она достала шинель и боялась теперь что если она ее вышлет обычным способом посылка будет идти сто лет. Она решила съездить в Париж и сама ее оттуда отправить или найти там кого-нибудь кто сможет передать ему шинель из рук в руки. У нее были документы подписанные в министерстве обороны и лично Китчнером и вот мы поехали.
Я очень плохо помню как мы выезжали из Лондона, я даже не помню было при этом светло или нет но вернее всего что было потому что когда мы плыли через пролив был день. Судно было битком. Было много бельгийских солдат и офицеров-эвакуированных из Антверпена, и у всех усталые глаза. Мы тогда в первый раз увидели это выражение в солдатских глазах усталое и настороженное. В конце концов нам удалось найти место где сесть хотя бы миссис Уайтхед потому что она была нездорова и вскоре мы прибыли во Францию. Бумаги миссис Уайтхед производили на всех такое впечатление что никаких задержек не было вовсе и вскоре мы оказались в поезде а к десяти часам вечера уже приехали в Париж. Мы взяли такси и проехались по Парижу, прекрасному и ничуть не пострадавшему, до самой рю де Флёрюс. Мы снова вернулись домой.
Все кто казалось был за тридевять земель приходили нас навестить. Элфи Морер рассказывал как он был на Марне в своей любимой тамошней деревне, он всегда рыбачит на Марне, и тут началась конфискация транспортных средств и немцы совсем рядом и он так испугался и долго пытался найти на чем уехать и только после самых невероятных усилий он справился с этой задачей и вернулся в Париж. Когда он собрался уходить Гертруда Стайн проводила его до дверей и с улыбкой вернулась к нам. Миссис Уайтхед сказала и было видно что говорить об этом ей не слишком удобно, Гертруда вы всегда так тепло отзывались об Элфи Морере но как вы можете испытывать дружеские чувства к человеку который выказывает себя не только эгоистом но и трусом да еще в такое время.
Он только и думал как спасти свою шкуру а он между тем вообще нейтрал. Гертруда Стайн так и покатилась со смеху. Глупая вы глупая, сказала она, да разве вы не поняли, естественно Элфи был там с барышней и больше всего на свете он боялся как бы она не попала в руки к немцам.
В Париже тогда осталось не так уж и много народу и нам это нравилось и так там было хорошо, просто удивительно. Вскоре миссис Уайтхед нашла способ передать сыну шинель и уехала обратно в Англию а мы стали устраиваться на зиму.
Гертруда Стайн отправила копии рукописей друзьям в Нью-Йорк для сохранности. Мы очень надеялись что опасность уже позади но лучше все-таки перестраховаться к тому же вскоре начались налеты цеппелинов. В Лондоне ввели полное затемнение по ночам еще даже до того как мы уехали. А в Париже обычное уличное освещение продержалось аж до января.
Я точно не помню как оно так получилось знаю только что к этому был причастен Карл Ван Вехтен и еще это каким-то образом было связано с Нортонами, но как бы то ни было пришло письмо от Дональда Ивенса с предложением опубликовать под одной обложкой три вещи Гертруды Стайн так чтобы получилась небольшая книга и не могла бы Гертруда Стайн придумать общее название. Из этих трех вещей две были написаны во время нашей первой поездки в Испанию а Еда, Жилье и прочее сразу же по возвращении. Они были в самом начале, как сказала бы Гертруда Стайн, смеси из того что внутри и того что снаружи До того она была очень серьезная и ее на полном серьезе интересовала внутренняя составляющая предметов, а в этих текстах она начала описывать внутреннее как увиденное извне. Ей страшно понравилась мысль опубликовать эти три вещи, она тут же согласилась и предложила название Нежные кнопки. Дональд Ивенс назвал свое издательство Клер Мари и выслал нам стандартный контракт от имени издательства. Мы тогда на самом деле были уверены что у него есть некая Клер Мари а ее там судя по всему вовсе и не было. В этом издании вышло я точно не помню не то семьсот пятьдесят не то тысяча экземпляров но во всяком случае получилась такая очаровательная маленькая книжица и Гертруде Стайн было страшно приятно, и к тому же она эта книжка, как всем теперь хорошо известно оказала огромное влияние на всех тогдашних начинающих литераторов и с нее по всей стране газетные рецензенты начали долгую кампанию пародий и насмешек Надо кстати заметить что когда у них это выходит и в самом деле смешно, а у них довольно часто выходит смешно, Гертруда Стайн усмехается и читает мне вслух.
