В следующий раз когда я встретила Гертруду Стайн она вдруг спросила меня, а что Фернанда все еще носит сережки. Не знаю, сказала я. Ну так приглядитесь, сказала она. В следующий раз когда я встретила Гертруду Стайн я сказала, так точно Фернанда носит сережки. Ну что ж, сказала она, значит пока ничего не поделаешь, такая досада потому что понятное дело раз у Пабло в студии никого нет дома его не удержишь. На следующей неделе я с чистой совестью могла объявить, что Фернанда сережек больше не носит. Ну что ж значит все в порядке у нее кончились деньги и теперь все пойдет на лад, сказала Гертруда Стайн. Так оно и вышло. Неделей позже я уже обедала с Фернандой и Пабло на рю де Флёрюс.

Я подарила Фернанде китайский халатик родом из Сан-Франциско а Пабло отдарился очень милым рисунком.

А теперь я расскажу вам как два американца оказались в самом сердце революции в искусстве, о которой окружающий мир в те времена не имел никакого понятия.

Пока Гертруда Стайн доучивалась два последних года на медицинском факультете университета Джонса Хопкинса в Балтиморе, в 1900—1903 годах, ее брат жил во Флоренции. Там он услышал про художника по фамилии Сезанн и увидел его работы принадлежавшие Чарльзу Лёзеру. Когда на следующий год они с сестрой обосновались в Париже они отправились к Воллару единственному торговцу картинами у которого продавались Сезанны, чтобы на них взглянуть.

Воллар был массивный темноволосый человек и он слегка шепелявил. Его магазин находился на рю Лаффит недалеко от бульвара. Чуть дальше по этой короткой улочке был Дюран-Рюэль а еще чуть дальше почти у самой церкви Св. мучеников был Саго бывший клоун. Если взобраться повыше на Монмартр там на рю Виктор-Массе была мадмуазель Вейль которая продавала и картины и книги и вообще всякую всячину а совсем на другом конце Парижа на рю Фо-бур-Сент-Оноре был бывший хозяин кафе и бывший фотограф Дрюэ. А еще на рю Лаффит был кондитер Фуке который всегда был готов предложить во утешение изумительные медовые пирожные и конфеты с орешками а время от времени вместо картины можно было купить себе клубничного джема в стеклянной баночке.

Первый визит к Воллару произвел на Гертруду Стайн неизгладимое впечатление. Место было невероятное. Совсем не похоже на картинную галерею. Внутри лицом к стене пара холстов, в углу небольшая стопка больших и маленьких холстов наваленных друг на дружку как ни попадя, в центре комнаты стоял с мрачным видом массивный темноволосый человек Это был Воллар в добром расположении духа. Когда расположение духа у него было по-настоящему дурное он перемещал свое большое тело к выходящей прямо на улицу стеклянной двери, поднимал руки над головой, упирался обеими ладонями в верхние углы дверного проема и принимался все также мрачно взирать на улицу. И тогда никому даже и в голову не приходило к нему зайти.

Они попросили показать им Сезаннов. Вид у него сделался чуть менее мрачный и он стал отменно вежлив. Позже они выяснили что Сезанн был главной любовью всей его жизни. Имя Сезанн действовало на него как заклинание. Впервые он узнал о Сезанне от художника Писсарро. Пис-сарро был тот самый человек от которого все первые поклонники Сезанна услышали о Сезанне. В то время Сезанн озлобленный и мрачный жил в Экс-ан-Прованс. Писсарро рассказал о нем Воллару, рассказал флорентийцу Фабри, который рассказал Лёзеру, рассказал Пикабиа, да и вообще всем на свете кто в то время знал о Сезанне.

Если вы хотели посмотреть Сезанна идти нужно было к Воллару. Позже Гертруда Стайн написала стихотворение под названием Вотар и Сезанн, а Хенри Макбрайд опубликовал его в Нью-Йорк сан. Это было первое стихотворение Гертруды Стайн написанное на случай и таким вот образом опубликованное и как ей так и Воллару это доставило массу удовольствия. Позже когда Воллар написал свою книгу о Сезанне, Воллар по совету Гертруды Стайн послал экземпляр Хенри Макбрайду. Она сказала Воллару что целая страница в одной из крупнейших нью-йоркских ежедневных газет будет посвящена его книге. Он даже и не думал что такое вообще возможно, ни с кем в Париже такого еще не было. Так оно и вышло и он был очень тронут и доволен так что и описать невозможно. Однако вернемся к тому первому визиту.

Они сказали мсье Воллару что хотят взглянуть на несколько пейзажей Сезанна, их направил сюда мистер Лёзер из Флоренции. Да конечно, сказал Воллар и вид у него был весьма довольный и он начал бродить по комнате, а потом и вовсе исчез за перегородкой в задней ее части и они услышали как он тяжело вышагивает вверх по лестнице. Ждать им пришлось довольно долго а потом он вернулся и принес с собой крохотное полотно яблоко и большая часть холста не записана. Они доскональнейшим образом рассмотрели картину, а потом сказали, ага но видите ли мы хотели бы взглянуть именно на пейзажи. Да конечно, вздохнул Воллар и вид у него сделался еще того довольней, мгновение спустя он снова исчез и на сей раз вернулся с картиной и на ней спина, картина была превосходная кто бы сомневался но брат с сестрой были еще не вполне готовы к восприятию сезанновых ню а потому возобновили натиск. Им нужен был пейзаж На сей раз после еще более долгого отсутствия он вернулся с огромным полотном с написанным на нем маленьким фрагментом пейзажа. Ага то что надо, сказали они, пейзаж вот только они хотели бы полотно размером поменьше но чтобы записано было все. Они сказали, да мы думаем что-то в этом роде. К этому времени над Парижем уже сгустился ранний зимний вечер и как раз в эту минуту по той же самой задней лестнице спустилась дряхлая на уборщицу похожая старуха, пробормотала, bon soir monsieur et madame и тихо вышла в дверь, еще через минуту еще одна такая же старуха спустилась по той же самой лестнице, пробормотала, bon soir messieurs et mesdames и тихо вышла в дверь. Гертруда Стайн рассмеялась и сказала брату, бред какой Да нет тут никакого Сезанна. Воллар поднимается наверх и говорит этим старухам что надо написать и он не понимает нас а они не понимают его и они что-нибудь ему такое пишут а он сносит вниз и вот нате вам Сезанн. Тут они расхохотались оба и никак не могли остановиться. Потом взяли себя в руки и еще раз объяснили насчет пейзажа. Они сказали что им нужен один из тех чудесных желтых солнечных видов Экса каких у Лёзера было несколько. Воллар опять вышел и на сей раз вернулся с великолепным маленьким зеленым пейзажем. Он был очень хорош, он был во весь холст, он стоил не слишком дорого и они его купили. Потом Воллар рассказывал всем и каждому что к нему пришли два сумасшедших американца и они смеялись и он очень на них обиделся но постепенно до него дошло что чем больше они смеются тем охотнее что-нибудь покупают так что пусть себе смеются на здоровье.

С того самого времени они стали ходить к Воллару все время. Вскоре им была дарована привилегия разбирать стопки холстов и самим выбирать что понравится. Они купили крошечного совсем маленького Домье, голову старухи. Понемногу им начали нравиться Сезанновы ню и в конце концов они купили два маленьких групповых полотна с обнаженной натурой. Они раскопали очень-очень маленького Мане черно-белого с ярмарочным торговцем на переднем плане и тоже его купили, они нашли двух крошечных совсем миниатюрных Ренуаров. Они часто покупали картины по две потому что одному больше нравилась одна а другому другая, и так потихоньку прошел год. Весной Воллар объявил что устраивает выставку Гогена и они впервые увидели несколько Гогенов. Довольно паршивых кстати сказать но им они в конце концов глянулись, и еще купили двух Гогенов. Гертруде Стайн у него нравились подсолнухи а фигуры не нравились а брат как раз предпочитал фигуры. Сейчас может сложиться такое впечатление что это были бешеные деньги но тогда все это стоило гроши. И так понемногу прошла зима.

Посетителей у Воллара бывало не слишком много но однажды Гертруда Стайн была там свидетельницей разговора от которого получила колоссальное удовольствие. Дюре в Париже был фигурой известной. Он к тому времени был уже очень стар и весьма представителен. Когда-то он дружил с Уистлером, Уистлер написал его портрет во фраке и с белым оперным плащом через руку. Он зашел к Воллару и вступил там в разговор с группой молодых людей и один из них по фамилии Руссель, из компании Вюийара, Боннара и прочих постимпрессионистов, что-то такое обиженное сказал насчет непризнанное своей собственной и своих товарищей, что им не дают даже выставиться в салоне. Дюре посмотрел на него этак ласково, мой юный друг, сказал он, есть две разновидности искусства, никогда об этом не забывайте, есть искусство и есть искусство официальное. Да как вы только смеете, мой бедный юный друг, надеяться что станете причастны к официальному искусству. Вы только посмотрите на себя. Предположим во Францию приезжает какая-нибудь важная шишка, и ей приходит в голову познакомиться с модными художниками и заказать свой портрет. Дорогой мой, вы только посмотрите на себя, один ваш вид приведет его в ужас. Вы милейший молодой человек, вы умны и прекрасно воспитаны, но важная шишка ничего подобного в вас не заметит, она будет просто в ужасе. Нет-нет по их представлениям модный художник должен быть среднего роста, с брюшком, одетый не то чтобы шикарно однако же согласно положению и статусу, не лысый и не слишком тщательно причесанный и чтобы почтительно кланялся. Сами понимаете что вы ни на что не годны. Так что ни слова больше об официальном признании, а если вам взбредет нечто подобное в голову взгляните в зеркало и подумайте о важных шишках. Нет-нет, дорогой мой юноша искусство и есть искусство официальное, они всегда были и всегда будут.