Ее раздражало то какой он методичный и еще то что она называла вульгарностью затянувшегося переходного возраста. Но как ни странно за последний год они очень прониклись друг к другу. Ей теперь очень нравятся его рисунки и его живопись. Все началось с его выставки ровно год назад. Теперь она уверена что пускай его дар в каком-то смысле не является даром художническим у него есть некая идея которая имела имеет и будет иметь невероятную и непреходящую ценность. Она его называет Леонардо да Винчи всякого движения. И это действительно так, он все понимает и все готов изобрести хоть сейчас.
Как только зима Арсенальной выставки подошла к концу Мейбл Додж вернулась в Европу и привезла с собой то что Жак-Эмиль Бланш назвал ее коллекцией des jeunes gens assortis, молодых людей ассорти. В числе прочих там были Карл Ван Вехтен, Роберт Джонс[91] и Джон Рид[92]. Карл Ван Вехтен не пошел с ней на рю де Флёрюс. Он пришел позже весной сам. Прочих двух она привела. Я помню тот вечер когда они все к нам пришли. Пикассо тоже там был. Он критически оглядел Джона Рида и сказал, le genre de Braque mais bea-coup moins rigolo, что-то вроде Брака только куда менее забавный. Еще я помню как Рид рассказывал мне о своей поездке в Испанию. Он говорил что видел там много очень странных вещей, и что видел будто бы охоту на ведьм на улицах Саламанки.
Поскольку в Испании я провела несколько месяцев а он всего лишь несколько недель его истории не показались мне ни забавными ни заслуживающими доверия.
На Роберта Джонса внешность Гертруды Стайн произвела неизгладимое впечатление.
Он сказал что хочет обрядить ее в золотые одежды и что набросает эскиз прямо здесь и сейчас. Она осталась равнодушна.
У Джона Лейна мы познакомились среди прочих также и с Гордон Кейн и с ее мужем.
Гордон Кейн была из Уэлсли[93] играла на арфе которую всюду возила с собой и непременно переставляла всю мебель в гостиничном номере, даже если ей предстояло провести там всего одну ночь. Она была высокая, очень хорошенькая и красила волосы в розовый цвет.
Ее муж был известный английский писатель-юморист, один из постоянных авторов Джона Лейна. Они очень мило приняли нас в Лондоне и в первый же вечер как только они приехали в Париж мы пригласили их к нам на ужин. Я точно не знаю что такое стряслось но только Элен приготовила ужин просто из рук вон. За весь долгий срок службы Элен подводила нас только дважды. Один раз с Лейнами а другой был недели две спустя когда объявился Карл Ван Вехтен. В тот раз она тоже устроила нечто странное, весь ужин подавала одни сплошные закуски. Но это было потом.
Во время ужина миссис Кейн сказала что взяла на себя смелость пригласить свою ближайшую подругу в одном колледже учились миссис Ван Вехтен зайти к нам после ужина поскольку той очень хотелось познакомиться с Гертрудой Стайн и у нее сейчас сложный период и она вся такая несчастная а Гертруда Стайн наверняка ей поможет и посоветует и ее жизнь как-нибудь да устроится. Гертруда Стайн сказала что фамилия Ван Вехтен ей смутно знакома но только она никак не вспомнит где ее слышала. У нее вообще плохая память на имена. Миссис Ван Вехтен и в самом деле пришла.
Она тоже была очень высокая, такое могло сложиться впечатление что в Уэлсли отбирают по росту, и тоже весьма недурна собой. Миссис Ван Вехтен пересказала нам трагическую историю своего замужества но Гертруде Стайн все это было не слишком интересно.
Примерно неделю спустя Флоренс Брэдли пригласила нас сходить с ней вместе на второй премьерный показ Sacre du Printemps[94]. Русский балет только-только дал первую премьеру этого спектакля и шум вокруг нее поднялся ужасный. Весь Париж просто сходил с ума. Флоренс Брэдли достала три билета в ложу, а ложа была рассчитана на четверых, и пригласила нас сходить с ней вместе. Тем временем как раз пришло письмо от Мейбл Додж где нам отрекомендовали Карла Ван Вехтена, молодого нью-йоркского журналиста.
Гертруда Стайн пригласила его отужинать с нами в следующую субботу.
На русский балет мы пришли заранее, это было самое начало великой эпохи русского балета и главную роль в ней играл великий танцовщик Нижинский. И он действительно оказался великим танцовщиком. Меня вообще безумно волнует танец и уж в этом я кое-что понимаю. Я за свою жизнь видела трех величайших танцовщиков. Гении у меня вообще все ходят по трое, но это не моя вина, оно само как-то так получается. По-настоящему великие танцовщики которых я видела были Архентина, Айседора Дункан и Нижинский. Как и те три гения с которыми я была знакома они все трое разных национальностей.
Нижинский не танцевал в Sacre du Printemps но тем кто танцевал он ставил танец.
Мы пришли в ложу и заняли три передних кресла и еще одно осталось сзади. Прямо перед нами в партере сидел Гийом Аполлинер. Он был во фраке и усердно целовал руки разных важных с виду дам. Из всей этой компании он был первый кто вышел в свет во фраке и целуя руки. Эта картина очень нас позабавила и порадовала. После войны они все этим занимались но до войны он начал первый.
Перед самым началом спектакля четвертое кресло в нашей ложе тоже заняли. Мы оглянулись там сидел прекрасно сложенный молодой человек, не то голландец, не то скандинав, не то американец и на нем была мягкая вечерняя блуза в мельчайшую складочку по всему пластрону. Вид был шикарный, мы тогда и понятия не имели что так носят. Тем же вечером как только мы вернулись домой Гертруда Стайн написала портрет неизвестного по названием Портрет одного.
Спектакль начался. И как только начался спектакль в зале началось общее брожение.
Давно уже успевшая стать классической с тех пор сценография с великолепным разноцветьем задника сейчас бы никто ничего необычного в ней не увидел привела тогдашнюю парижскую публику в ярость. Как только заиграла музыка и начался танец в зале раздалось шиканье Поклонники русского балета принялись аплодировать. Нам совершенно ничего не было слышно, по правде говоря я ни разу в жизни так и не слышала ни единого отрывка из Sacre du Printemps потому что видела ее тогда в первый и последний раз и на всем протяжении спектакля музыки совершенно не было слышно, в буквальном смысле слова. Танцевали просто замечательно и это мы заметили даже несмотря на то что вынуждены были постоянно отвлекаться на человека в соседней ложе который все время размахивал тростью, а в конце концов он настолько разозлился на энтузиаста который еще одной ложей дальше демонстративно надел цилиндр, что ударил того тростью по голове и расплющил шляпу. В общем жуть что творилось.
В следующую субботу вечером на ужин должен был прийти Карл Ван Вехтен. Он пришел и оказался тем самым поклонником мягких складчатых блуз да и блуза была та же самая. И конечно же он был ко всему прочему героем или скорее злодеем из трагической повести миссис Ван Вехтен
Как я уже сказала Элен во второй раз в жизни приготовила невероятно плохой ужин.
По какой-то ей одной известной причине она подавала на стол одну закуску за другой и закончилось все это сладким омлетом. Гертруда Стайн принялась подначивать Карла Ван Вехтена то и дело намекая на самые интимные обстоятельства его прошлой жизни. Он понятное дело был совершенно сбит с толку. Вечер получился весьма своеобразный
Они с Гертрудой Стайн очень быстро нашли общий язык. Он возбудил интерес к ее творчеству в Аллане и Луис Нортон до такой степени что они напечатали в своем маленьком журнале, Роуг, ту самую первую вещь которую Гертруда Стайн опубликовала в маленьком журнале, Galene Lafayette В другом номере этого маленького журнала, который теперь библиографическая редкость, он напечатал небольшое эссе о творчестве Гертруды Стайн И это именно он взял в качестве эпиграфа к одной из своих ранних книг девиз которым Гертруда Стайн украсила свою бумагу для заметок, роза это роза это роза это роза Вот только недавно она заказала у здешнего гончара что у холма Белле несколько тарелок из местной желтой глины и по бордюру там роза это роза это роза это роза а в самом центре Карлу[95].
