Но здесь в образовании гувернантки зиял пробел. Учителя такому не учат, а матушка покинула мир, когда дочь было ещё слишком молода для подобных разговоров. Сам же мужчина тоже не побеспокоился — и вот логичный результат.

К чести хозяина, он не погнал несчастную из дома. Отселил в дальний флигель, где через восемь месяцев бывшая гувернантка родила девочку, как две капли воды похожую на отца. Такие же упрямые, чётко очерченные чёрные брови, тонкий носик с едва заметной горбинкой и мизинец, по длине равнявшийся безымянному пальцу.

— Наша фамильная черта, — умилился новоиспечённый отец и поцеловал дочь в лобик, тем самым признавая ребёнка.

Прошло ещё три года. Мать с дочерью ни в чём не нуждались Да и не просили они ничего — даже узаконить отношения, чтобы дитё не носило позорное клеймо бастарда. Молодая женщина верила, что любимый сам решит вопрос наилучшим образом.

Решил… Правда, чуть ли не в последние часы жизни. Заболел хозяин как-то внезапно, и неведомая хворь оказалась быстротечной. Когда же рид, пришедший исповедовать его перед смертью, задал традиционный вопрос: «Все ли долги ты отдал? Всё ли задуманное исполнил?», умирающий вскинулся и лихорадочно зашептал:

— Дочь! Дочь признать хочу перед смертью.

Привели девочку, и жрец перед ликом Триединого подтвердил введение малышки в род и признание отцовства.

Через неделю после похорон, на которые их никто не позвал, пришла та самая воспитанница, похожая на ангела. И тем самым нежным голоском, коим разговаривала со всеми, приказала убираться вон.

— Телега уже ждёт. Потому поторопитесь. Я в своём доме безродных побродяжек терпеть не буду. Это папенька был без меры добр ко всем. А мне, сироте, такое не по карману.

Сборы были недолги… И «сиротка» нетерпеливо ножкой притопывала, и собирать особо нечего было. Немного белья, немного одежды и обуви. Увязала всё в скатерть, поклонилась дому, в котором, несмотря ни на что, была счастлива, подсадила дочь в телегу, сама рядом уселась и сказала кучеру адрес родительского дома.

Только и там их не ждали. Тётка, вернее муж её, по доверенности всё оформил на себя. Бедная женщина и сама жила на положении бесправной рабыни, кусая локти из-за бездумного своего поступка и излишней доверчивости, но её раскаяние уже ничего не могло исправить.

— Княгиня увидела нас на лавке у храма. Я не знала, куда идти, и попросила возницу о последней милости — подвезти нас с дочерью к риду. Хотела попросить у служителя Триединого совета, как жить дальше. Но жрец был занят — беседовал с недавно овдовевшей княгиней. Я на последние мышки купила голодной Лизоньке булку и думала о том, что напрасно полагала себя умной. Дурой оказалась распоследней. «Ты что же ребёнка всухомятку кормишь? — попеняла мне женщина, вышедшая из храма. — Животик у малышки заболит». На что я только невежливо хмыкнула: «Скорее всего, он завтра у неё болеть будет от голода, а не от сухой булки». И хотела было уже идти, но женщина удержала меня и участливо спросила: «Что с тобой, голубушка, приключилось?». И то ли оттого, что было сочувствие искренним, то ли мне выговориться хотелось, но я рассказала о случившемся. Не ждала помощи или покровительства, просто готова была к такой исповеди. Вот только выложила всё не риду, а Глафире Александровне. «Нет у меня права судить кого-либо, и тебе милостыня не нужна. Но у меня большое поместье, усадьба, и рабочие руки всегда нужны. Хочешь, поехали со мной. Одно могу обещать: девочку твою в моём доме никто не обидит».

По дороге княгиня выспросила, что делать умею, какие науки прошла. Обрадовалась моему умению вести счётные книги. Взяла помощницей экономки — та слаба глазами стала и вести записи ей было сложно. А через три года, отправив старушку на покой, поставила меня на её место. Лизоньку мою не только не обижали, но и учили на равных с княжичем. Единственно о чём Глафира Александровна меня попросила, так это скрыть, что Лиза моя дочь. «Пойми, Дара, одно дело девочке устроиться в жизни, будучи моей воспитанницей, и другое — незаконнорождённой, хоть и признанной». Я согласилась, конечно, никто же меня не разлучал с дочерью. А её будущее должно быть лучше моего. Себе я даже имя сменила. Была Дара Матвеевна — стала Дора Марковна.

Княгиня Лизоньку любила. Как время подошло, отправила её в Институт святой Роксаны, а это немалые деньги, надо сказать.

Как у княжича с доченькой моей закружилось, я так и не поняла. Знала, что не пара он ей, о чём Лизоньке часто говорила. Да и она соглашалась, что у Петра Андреевича характер не сахар, что дерево рубить следует по себе. Но видно, от судьбы не уйдёшь.

К чести Глафиры Александровны, надо сказать, отношение к воспитаннице у неё не изменилось: «Что поделаешь, если Пётр такой выбор сделал. Пусть будут счастливы». Были, наверное. Князь в лабораториях своих пропадал да в поездках, Лизонька садом и парком занималась, рукоделием со свекровью опять же. Потом ты родилась.

Дора Марковна вытащила из кармана платок, вытерла слёзы, высморкалась и продолжила рассказ.

— Как же я была счастлива твоему рождению, птичка моя! Готова была оставить должность свою и пойти в няньки к тебе, но Глафира Александровна такого не допустила. Отругала ещё за придумку мою. Ой, как же я ревновала тебя к княгине! Всё мне казалось, что она с тобой больше времени проводит, чем мне позволяет. Может, оно так и было, но глупость же это — ребёнка делить.

Когда Лизонька забеременела второй раз, я подумала, что вот и будет каждой бабушке по внуку. Но Триединый рассудил иначе, забрав и дочь, и неродившегося ребёнка.

Это горе сблизило нас Глафирой Александровной ещё больше. Пётр Андреевич, напротив, отстранился, замкнулся. С тобой почти не общался.

А потом арест. И ваша ссылка. Как я просила отпустить меня с вами, но нет. Запретили, людей поставили присматривать за мной, чтобы не сбежала. В один день думала, руки на себя наложу. Проснулась и показалось мне, что умерла ты. Упала в беспамятстве, насилу в чувство привели.

Говорят, что время лечит. Вряд ли… просто болит не так сильно. А тут ещё Натан — главный конюх новых хозяев — соколом виться стал вокруг. Вот и немолода вроде уже, а всё же…

Дора махнула рукой, словно отгоняя невысказанные мысли, и пристально посмотрела на меня. Должно быть, ждала ответа и беспокоилась, приму ли я её.

А я и не знала, что сказать и что сделать. Разыграть индийскую мелодраму и броситься со слезами в объятия? Или равнодушно пожать плечами, типа, я услышала, но меня это не касается?

Вот не готова я сейчас давать ответ.

Сморщила нос, быстро-быстро заморгала, всхлипывая, развернулась, изображая растрёпанные чувства, и убежала, оставив растерявшуюся Дору одну посреди парка.

Надеюсь, она не заблудится и дорогу к вилле найдёт.

Глава 19

Бульк! Очередной голыш плюхнулся в воду. Объектом для обстрела и слива эмоций я выбрала обломок ветки, занесённой течением в бухту. Из десяти бросков в цель попадало от силы четыре.

— Ты неправильно прицеливаешься. Смотри, как надо, — раздалось за спиной.

О том, что ко мне идёт кто-то знакомый, Дружок просигнализировал заранее, потому я не вздрогнула от неожиданного совета.

Камень, запущенный в полёт точной рукой названного деда, поразил цель, и ветка перевернулась в воде. Я кивнула: «Отличный результат».

— Чего куксишься? — Николай Иванович тщательно отряхнул руки от прилипших сухих водорослей. — Повод есть или просто настроение плохое?

— Есть повод для плохого настроения.

— Бывает. Пойдём пить чай. От чудных варений вашей Надии настроение улучшается мгновенно, — протянул мне руку Николай Иванович.

Но я не только упрямо качнула головой, а ещё и руки за спину спрятала:

— Не пойду. Там Дора…

— Она тебя обидела? Ты за что-то её не любишь? Она неприятный человек?

На каждый вопрос ответ один: «Нет, нет, нет».

— Пойдём от воды, здесь ветер свежий. А я уже не столь молод, чтобы не думать о здоровье, — предложил мне граф и подставил локоть. — Если ты не очень устала, то можем пройтись по парку. Хочешь, расскажи, что тебя тревожит, или помолчим. А то можем поиграть с Дружком, кидая ему палку.