Король проснулся ото сна. На минуту он провалился в темное кожаное кресло, и снова оказался в своей деревне, в редколесье рядом с отчим домом, он забирался на самое высокое дерево, и долго-долго сидел, наблюдал за тем, как незаметно для вечно занятых глаз менялись краски неба и разговаривал – то с шуршанием листьев, то с бескрайней степью, то с соловьем, прилетевшем передохнуть и укрыться в тени, а природа говорила с ним, и шептала ему тайны мира своего. На минуту он ощутил это давно забытое чувство.

А потом снова вернулся в свой кабинет. Заводы, оружие, месторождения золота и нефти, алмазные недра, миллионы людей – мелькали перед глазами, кружилась голова. Внезапно в комнату ворвался порыв свежего воздуха, его друг открыл окно, вот тот кому выпала роль ферзя. Вдруг вся страна ясно предстала перед глазами короля, как шахматная доска, где он знал почти все фигуры, видел свое войско и чувствовал в четырех клетках от него неведомого противника, притаившегося в когтистой тьме.

Седовласый старец сидел у окна, рядом дымился чайный отвар, а его крепкие пальцы задумчиво перебирали две струны. Дождь шел весь день. Это был не тот сильный и властный летний ливень, привычный в этом городе, наполняющий улицы безмолвными реками, словно верными слугами бога дождя, сходившими караваном синих верблюдов с неба, чтобы господин их осуществил свою волю и наполнил каждый уголок земли живительной влагой. И это был не тот мелкий дождик, в народе прозванный солнечным, потому, наверное, что редкие капли его похожи на солнечные лучи, которые мы можем увидеть лишь отделенными от солнца, в облаке пыли, пронизанном светом, или в роще деревьев, когда воздух тяжелеет, наполненный благоуханием листьев, и лучи, яркие, бесконечно длинные и стройные, разрезают этот ароматный пар и летние краски леса наливаются благородным сиянием.

Нет, это был другой дождь. Как-будто сегодня небо серьезно задумалось вместе с ним – дождь шел размеренно, весь день, не быстро и не медленно, со средней скоростью, как-будто капли его – это машины в пробке на скоростном проспекте, и они вместе создают неспешно текущий поток реки из железа и стали, льющийся на встречу дому и океану. Таким же тяжелым и медленным потоком проплывали его мысли. За окном капелью мелькала его жизнь. Капли дождя, как судьбы, за которые он был в ответе, десятки миллионов жизней, которые были связаны с ним, не абстракто, а фактически. Радость и смех, горе и слезы, ангелы и бесы танцующие на его балу. Он знал, что когда закончится его жизнь, бал продолжит кто-то другой. Но пока он не ушел, должен быть еще финал, кульминация, катарсис. Бал должен венчать вальс с королевой, но он все еще незнал с кем будет танцевать, и это его терзало. Женские глаза очаровывают, лишают ума мужчину, поэтому он всегда играл с ними холодно и расчетливо. И оттого, он все еще не нашел королеву, оттого тяжкая дума давила на виски, холодная дрожь проникала в глаза.

Вечером на смену неторопливому дождю пришел такой же мерный снегопад. Темные хлопья снега медленно таяли на лету, ярко струились в свете фонарей, и покрывали землю коркой эбонитового льда.

В комнату к старцу зашел его друг-ферзь. Он передал ему записку, написанную неровным почерком. Пробежав глазами по ней, старец выкинул ее в тлеющий камин. В его голове давно уже зрел диалог с самим собой:

Любовь, что за странное слово? Чего хочет женщина? Я ей могу дать всё, но она не может дать мне ничего, почти ничего. Кто мне может что-либо дать? Чего я еще не взял от жизни? Откуда пустота? Пустота так похожа на море. Это ощущение пустоты сродни чуству свободы, но в них есть разница. Я так свободен, но я так пуст. Я полон сиянием судьбы, но мой свет догорает. Так сладко и мучительно ожидание долгожданного и неподвластного мне финала. Мое море это моя степь. И не моя одновременно. Провидения пути не исповедимы, но Оно иногда заговаривает с людьми, на своем неподвластном человеку языке…

И мысль унесла его, то ли в прошлое, то ли в фантазию. Кожа кресла медленно вплелась в его пальцы, он врастал корнями седых волос в мягкую теплоту сновидения.

В комнату зашел офицер. Старец услышал его доклад сквозь пелену сна. Ситуация обостряется, они не хотят сотрудничать – коротко доложил он, и вышел.

Тут плавный полёт его мысли принял другой ракурс, сон исчез, мысль превратилась в нож, который нещадно разрезает черную космическую пустоту на части, и слой за слоем отрезает ненужные куски, яростно приближаясь к цели, а цель с каждым надрезом удаляется всё дальше вдаль, за горизонт звёзд, за ослепительно-белый свет солнца.

Как странно хотеть чего-то “просто так”, думал он, и как неодолимо трудно отделаться от желания, которого хочется “потому что”. Сколько в моей жизни было желаний потому что, и так мало я хотел и делал просто так. Всегда был какой-то план, всегда была очерченная дорога на карте моей жизни, даже в любви. Но в конце концов, все причины, после того как следствие появлялось на свет, казались мне сейчас надуманными и глупыми. На самом деле, я все в своей жизни делал просто так, и мне лишь казалось, что я делаю вещи по каким-то причинам. Но вся соль была в том, что лишь когда я делал что-то легко, свободно и не ожидая определенного результата, это доставляло мне наибольшее удовлетворение, как в детстве. А когда я делал что-то “потому что” всегда оставалось что-то слишком реальное, что возвращало меня к серьезной обыденности. Вещи не менялись от моего отношения, я менялся от моего отношения к ним! Вещи всегда оставались неизвестными мне, но самое главное что я сам оставался для себя неизвестным.

Я объездил весь мир, остались несколько белых пятен, но их я уже смотреть не хочу. С каждым годом я все меньше любил ездить, летать или плыть куда-то, даже на море, прохладное, ласковое, необъятное. Море мне всегда напоминало родную степь. Такая же невозмутимость ландшафта, тишина, молчание и мудрость огромного пространства заставляли беспокойную голову взглянуть перед собой, охватить взором неуловимое, и самое большее, что я мог сделать в этот момент – это проследить степное море по хрустальным всплескам перекати-поля до точки далекого горизонта, и там оно всегда сходилось с небом. За это я люблю степь и море, они всегда связаны с небом. Может и я в какой-то своей точке схожусь с ним в одно целое и мой горизонт сшит одной ниткой с небесной линией… И только тогда, я стану с ним одним целым.

Закричал телефон. Он снова вернулся в свои 80 лет. В свой идеальный дом, за которым из космоса наблюдает спутник, а на холмах вокруг него дежурят снайперы. Он не взял трубку. С усилием встал с кресла, и решил пройтись под снегопадом в ночному саду. «Просто так». Эта мысль вдохновляла его.

Весеннее солнце медленно закатывалось за горизонт. Полосы из апельсинового света и длинных теней деревьев покрывали заснеженную садовую дорожку, капли дождя сияя стекали с наливающихся плодов, и в них отражалось слабое мерцание фонарей. Морозный воздух и запах зелени окончательно разбудили короля.

Я проснулся. Это уже добродетель. А где проснулся, когда, и зачем, вопросы явно сомнительные. Я проснулся давно, когда корона прочно села на мою голову, я открыл для себя кое-что большее, что-то из потустороннего, потому меня так манило одиночество. Мне нравилось быть с самим с собой, ведь только здесь я открывал что-то новое, а люди… люди давно вызывали во мне чувство скуки.

Одни говорят, что проснулись в плохой стране, другие в хорошей. На самом деле большинство людей на планете земля еще спят. Спят, видят разные сны, и незнают об этом. Для тех кто спит мир меняется незаметно от их глаз. Их глаза, а за ними и душа, не видят абрикосово-алой пены заката. Не чувствуют, что мы все связаны в один общий переплетенный клубок, – мечтательно размышлял старец, глядя как ночь поглощает усталое небо. Весенний сад переливался изумрудом и тонул в болотистой тьме. Завтра был важный день.