— Зачем отрицать очевидное? — опять не поняла я и, устав переливать из пустого в порожнее, сказала: — Ваше Величество, я не знаю правил вашего дома. И если что-то случайно нарушила из устава, простите меня. Или выскажите свое царственное «фи!» в последний день моего пребывания. Но сейчас я пойду. У меня масса дел, которые необходимо сделать для спасения вашего сына и вашего королевства.

Не дожидаясь ответа, я сдержанно поклонилась и пошла завтракать в малую столовую, где меня ждали.

«Чёрт, как же кофе хочется!» — эта мысль так и не отпускала меня, несмотря на испорченное настроение и нарастающее раздражение.

На утренний доклад о проделанной работе, который ежедневно зачитывал один из чиновников, я опоздала.

— Ты где ходишь? — подошёл ко мне Виктор, держа чашку с чаем в одной руке и надкусанную булочку в другой.

— Помнишь стишок детский? «— Где ты была сегодня, киска? — У королевы у английской. — Что ты видала при дворе? — Видала мышку на ковре». Вот я на ковре у королевы и была.

— Ты? — чуть не подавился чаем мой сопровождающий — За что?

— За безнравственное поведение, — объяснила я и пошла к столу, на котором сгрудились блюда с разнообразными бутербродами и сервировочные этажерки, заставленные пирожными, круассанами и булочками.

Наливая в свою чашку чай — обстановка была демократичной, и каждый себя обслуживал сам, — я услышала шаги за спиной. Думая, что это Виктор подошёл за подробностями утренней аудиенции, пожаловалась:

— Как же я хочу кофе!

Вспомнилось — в Бункере я сама наслаждалась и угощала Сарон магически созданным капучино. Намагичить, что ли?

— Покойный батюшка даже запах кофе не переносил. Поэтому во дворце этот напиток никогда не подавали. Матушка трепетно чтит память об отце, потому кофе в меню королевской кухни нет и, думаю, что долго ещё не будет. Я к нему тоже равнодушен.

Повернулась на голос. Альфред стоял рядом, выбирая бутерброд.

— Какая жалость, — улыбнулась я побратиму и чтобы случайно не проболтаться о дразнящих ароматах на женской половине дворца, сменила щекотливую тему. — Скажи, Филипп не слишком тебе докучал вчера?

— Ну что ты! Я был счастлив, что он удостоил меня своим вниманием. У твоего питомца замечательное чувство юмора и отличный аппетит. Он так внимательно следил за тем, чтобы я не пропустил обед и вовремя делал перерывы на чай, как этого не делает мой камердинер, — король откусил бутерброд, прожевал и продолжил. — Жаль, что сегодня я не смогу составить компанию твоему любимцу.

— Много работы?

— Хочу сегодня с вами поехать в павильон и посмотреть, как продвигается работа.

Чашка, которую я в этот момент ставила на стол, перевернулась, и по белоснежной скатерти разлилось мокрое пятно. На нас обернулись.

— Ваше Величество, — присела я в книксене, — не уделите ли вы мне пять минут?

— Конечно! — весело ответил Альфред и пошёл подальше от стола.

Мы стояли у окна, любуясь великолепным горным пейзажем. Светило, поднимающееся всё выше, солнечными зайчиками украсило озёрную гладь. Снежные пики сверкали девственной белизной. Казалось, что на всей планете царит такое же настроение спокойствия и умиротворения.

— Напомни мне, пожалуйста, друг мой, с какой целью мы затеяли ажиотаж с сырным фестивалем? — понизив голос чуть ли не до шёпота, спросила я.

— Чтобы создать лояльное отношение к моему королевству, — ответил враз посерьёзневший правитель.

— Правильно. А зачем тебе лояльность соседей?

— Чтобы перевести их настрой в мирное русло по отношению к Предгорью, — послушно отвечал Альфред, но было видно, что он не понимает, к чему я веду разговор.

— Умница, Ваше Величество. И последний вопрос: зачем тебе мир?

— Чтобы сохранить свою жизнь, — едва слышно прошептал король.

— Так какого… — начала было я, но глубоким вздохом загнав эмоции вглубь души, медленно выдохнула и продолжила почти спокойно. — У вас что, монархов только на эшафоте усечением головы жизни лишают? В других случаях вы бессмертны, Ваше Величество?

— Ты думаешь, на меня могут покушаться? — Альфред с недоверием смотрел мне в глаза.

— Ничего я не думаю, но бережёного бог бережёт. Так говорят у меня на родине. Поэтому без острой необходимости из дворца ни шагу. Прости, дорогой, но тебе придётся ещё немного потерпеть общество моего кота, — я легонько дотронулась до рукава повседневного сюртука враз погрустневшего короля. — Не рискуй напрасно.

— Это предсказание твоего амулета?

— Это мой жизненный опыт, лапушка. Поверь, кинжал в груди — очень больно. В павильоне сейчас такая суета, что и десяток телохранителей не обеспечат твою безопасность.

— Сегодня первый ясный день за долгое время, — Пубок с нескрываемым удовольствием вдыхал тёплый воздух, свободно вливающийся в экипаж, что вёз нас к павильону, через открытые окна. — Кажется, сезон дождей закончился. А ты чего такая смурная, девочка?

— Устала, — усмехнулась я. — Ещё весь день впереди, а я уже устала. Что-то непонятное происходит.

— Так это сила тяжести, — объяснил побратим. — В мире Больших Озёр она немного выше, чем, к примеру, в мире Межгалактического Совета. Поначалу я тоже к вечеру едва ноги таскал, но со временем пообвыкся. А вот Лилит труднее привыкает — из дома почти не выходит. Но это и понятно. В мире демонов так сильно к земле не тянет. Вспомни, как там легко двигались.

— Знаешь, я как-то и не обратила внимания. Не до того было. Что-то всё бегала, суетилась, выполняла поручения, — грустно улыбнулась я и спохватилась, что давно уже хотела задать вопрос. — Пубок, а как вы на арену попали?

— Слили нас, — ответил мгновенно посуровевший мужчина, — подставили. Наняли для сопровождения важного лица. Всё честь по чести. Договор, задаток, амулет для перехода. Вот мы и перешли… на арену. Конкуренты, должно быть, сработали.

— Может быть, и конкуренты, а может, на Альфреда охота шла, — задумчиво пробормотала я. — Кажется, мало кто рад его возвращению.

— Это да, — согласно кивнул бывший наёмник. — Матушка его не нарадуется да старый камердинер, а остальным или всё равно, или косятся да шушукаются по углам.

— Так что он с коронацией тянет? Получается какой-то бесправный король, которого в любую минуту турнут взашей, как самозванца.

— До совершеннолетия нельзя. Вот исполнится Альфреду через шесть дней двадцать пять лет, так на другой день и коронуют.

— Чужой монастырь, — по-русски прокомментировал Виктор, сидевший в экипаже рядом со мной и внимательно слушавший наш разговор.

— Чужой устав, — согласилась я.

— Дальше не проехать! — крикнул нам возница, останавливая экипаж. — Народу слишком много.

— Не баре — дойдём! — весело откликнулся Виктор, спрыгнул на землю и подал мне руку.

К павильону не то что проехать, пройти и то было затруднительно. Толпа возбуждённых людей стояла плотно. Они что-то кричали, размахивали руками и никак не реагировали на просьбу посторониться.

— Что здесь происходит? — растерянно спросила я.

— Дык, это…бабы, госпожа. То есть, извиняюсь, женщины, — ответил мне стражник, флегматично наблюдавший за стихийным митингом, — требуют равенства.

— Вот не знала, что здесь феминистки водятся, — удивилась я, пытаясь рассмотреть, что же там в эпицентре митинга происходит.

Неожиданно ко мне повернулась горожанка, чья широкая спина заслоняла обзор. Её лицо раскраснелось от волнения, волосы выбились из-под чепца и прилипли к потному лбу.

— Равенство для всех! — закричала она требовательно.

— В чём? — отшатнулась я от неё.

— Как?! — удивление женщины моей неосведомлённостью было такой мощи, что я пожалела о вопросе, но распиравшие собеседницу эмоции требовали выхода, а она нашла свободные уши. — Они же дыбыщь-дыбыщь-дыбыщь! А мы дыбыщь-дыбыщь-дыбыщь! Требуем дыбыщь-дыбыщь-дыбыщь! Иначе дыбыщь-дыбыщь-дыбыщь!

Скороговорка собеседницы была такова, что в её пылких фразах я могла разобрать только первые слова, дальше всё сливалось в сплошное «дыбыщь».