Посвящается

Филиппу Федорченко (Филу), поймавшему

и отпустившему светлячка

в поселке Заходское в 1994 году.

В этой жизни умершему,

но бессмертному.

«Господ-вззжжи, тошно-то как, света белого не вз-з-зви-з взвижу! Это жж аж-ж девять месяцев. Жж-ждать его, жждать – с сентября по май. Скажжите, что можжет быть гаж-же, чем умереть в начале лета? Вззжжи! Нет, друзз-зья мои! Доложу-жу вам: еж-же-ли взздумаете помирать, отложжите это поближж-же к дожждям. Да, к зз-з-затяжжным дожждям, бррр-жжж. Тогда не жж-жалко. А то жжж что жже? Осенью – жждать, зимой – жждать. Весной жжи жить можж-жно, но все равно – жждать. Ждать, дожж-ждаться, но так и не прожжить.

Вы жжи-живите, ладно уж жж! Но что жж-же ж мне делать? Зз-зло невоззможжное зз-здесь! Жжрачки нет, форточки з-зз-закрыты и жжуть как накурено».

Так сокрушалась Муха, бороздя воздушное пространство 6-го отделения милиции, заламывала лапки и в припадке неврастении билась головой о грязные стекла.

– Ишь, жирная какая, мессершмитт, – восхитился капитан Акулов, наблюдая за мушиным полетом.

– Я жжжирная?! Сам жжжирный, – презрительно ответила на это насекомая и с таким натиском ударилась об оконное стекло, что оно звякнуло.

Капитан, ухмыльнувшись, погрозил ей газетой, но ни убивать, ни обижать не стал. Поковырялся в переполненной пепельнице, вытащил оттуда приглянувшийся окурок беломорины и снова закурил, наполнив кабинет едким желтоватым дымом.

– Паразз-зит! И так ж-жже жж-жуть как накурено, – возмутилась Мушенька и ушла в самый дальний угол потолка. Там она замолчала, блестя и зеленея от подступающей тошноты, закатывая глаза и вытирая лапками испарину с ворсистой своей головушки.

Но на ее счастье Акулов взглянул на часы, охнул, хихикнул, раздавил папиросу и, подхватив дипломат, умчался из кабинета, хлопнув дверью и поскрежетав ключом в замке.

Муха же, оставшись одна – вздохнула, чихнула, почесалась, причесалась и снова принялась летать. Вся обратясь в безудержный полет, она то с надеждой жужжала, то отчаянно подзуживала и в поиске выхода билась и билась о стекла.

Бедное безвинное насекомое! Лишенное свободы, усталое до изнеможения, сходящее с ума от паники. И некому было помочь ей, и любой человек мог убить ее без зазрения совести, даже не подумав выпустить на волю.

– Пить невтерпеж-жж, есть невтерпеж-жж! Мне нужж-жно в сортир или хотя бы в WC. Там всегда и попить вдоволь можжж-но, и поесть вкусно, и стены гладкие зз-засидеть – обворожжжжительно, ззз-замечательно. Но я ззз-здесь, а не там. Как жжж-жаль! Никто не поможж-жет, и никому я не нужжжна, – надрывно прожужжала бедняжка, крутым виражом взмыла на книжную полку, села на одиноко стоявший там потрепанный «Уголовный кодекс» и горько заплакала.

Ее маленькое тельце скорчилось, щетинки на нем поникли, слюдяные крылышки потускнели и дрожали. Лапочки, коленочки, плечики и каждый суставчик, все болезненно ныло и гудело. От такого не только пасть духом – помереть недолго.

Но недаром мухи славятся своей стойкостью и тягой к жизни, независимо от обстоятельств. Так и наша Муха взяла себя в лапы и, воспарив душой и телом ввысь, вновь закружила по кабинету.

– Что жжже мне делать? Моззги ужже кружжатся. Нуж-жно взз- взбодриться и упраж-жнять из-звилины, – Мушенька задумалась и вдруг продекламировала отрывок из страницы англо-русского словаря на букву «j»:

– Челюстью – jaw! Работать – job! Ж-жжж-жевать д-жжжем – jam! Просто – just! И справедливо – justly! Зз-задорно, озз-зорно…

– В пространстве межж-жду мыслями можж-жно найти горазз-здо больше, чем погружж-жаясь в разз-змышления, – продолжила она, вспомнив страницу другой книги, названия которой не знала. – В покое мы обнаружж-живаем, что мир можж-жно позз-знавать не только с помощью интеллекта.

Вы удивлены? А зря, ведь иные насекомые гораздо грамотнее иных людей – все зависит от окружающей обстановки. А нашей Мухе довелось зимовать между теми двумя смятыми страницами, вырванными из разных книг. Тогда она уже знала, что зима – не смерть, а просто сон, но с бессонницей столкнулась впервые.

Дело было на чердаке с макулатурой. Она проживала незамутненную пору, которая у людей называется отрочеством. Когда ты уже не мушонок, но еще и не особь, способная размножаться. И все вокруг ново и чрезвычайно интересно. И кажется, что впереди бесконечная удачная жизнь, в которой все непременно получится. И все запоминается так легко и почему-то никогда не забывается.

Но ни интеллектуальные отвлечения, ни воспоминания не помогли, силы вновь покинули насекомую, глаза у нее закружились и закатились в разные стороны, по тельцу проходили спазмы и корчи, а крылья заплетались.

– Ненавижж-жж-жжу! – неизвестно кому, отчаянно, надрывно прокричала она и грохнулась на пыльный стол, собираясь издохнуть. Но не успела – ее оживил хлынувший с небес поток воздуха.

Очнувшись, Мушенька увидела не ангелов, а все того же капитала Акулова, уже без дипломата, но еще без беломорины.

«Какой жже-же мерзз-ззкий!» – брезгливо подумала Муха, томно выздоравливая среди пыли и рассматривая своего спасителя.

Но нам ли считать такие оценки людей объективными? Разве станем мы, существа человеческие, а потому – высшие, доверяться органам чувств насекомого и снисходить до мушиных чувств?

Капитан в ее зрении множился на тысячи изображений. Крохотные капитанчики синхронно шевелились в мозаике глазной сетчатки. Оттуда они проецировались в насекомый мозг, он-то и выдавал крайне неприятную картину.

Виделась Мухе мучнисто-белая, перебродившая опара человеческой туши, с пористым ландшафтом кожи и непроходимой ржавой проволокой волосни. Пахло от туши, на мухин нюх, неоднозначно: приятные ароматы прелого тела и перекисшего пота смешивались с тошной вонью никотина и алкоголя.

Акулов тем временем, не замечая ее пристального взгляда, распахнув окно и придавив пузом подоконник, пыхтел и шарил рукой под карнизом. Наконец, он нашел там какой-то сверток, довольно матюгнулся и сплюнул на куст шиповника. В этот момент в кабинет залетели еще три мухи. Наша Мушенька окончательно ожила и рванулась было на волю, но опоздала, ударившись головой о стекло закрываемого окна.

Прибывшие цокотухи принялись радостно летать вокруг люстры. А как известно, любая люстра – это великая мушиная богиня Жужжа. Можете убедиться в этом, наблюдая, как они истово поклоняются ей, кружа в ритуальном танце, присаживаясь, оставляя метки и меряясь силами.

Богиня в кабинете капитана Акулова была прекрасна: мохнатая от пыли, из пластикового хрусталя, с подвесками и граненым шаром. Этот шар был центром верховного притяжения, могучести и наживы. Вокруг него, как спутники на орбитах, летали мухи, и наша Муха присоединилась к ним, причитая:

– О горе мне, безбож-жнице, как же я раньше божу Жужжу не ззза заметила? Ужжасное наважждение. Расплата зза за грехи. Нужжно все ззамять и зза замолить.

Сделав с десяток неспешных кругов на дальней орбите, она собрала все силы и волю в шерстистые кулачки и пошла на таран. В безумной отваге, подобно камикадзе, кидалась она на соперниц. Раздавались удары лбов, звон крыльев и скрежет лап. Наконец, битва закончилась, наша Муха победила и осталась под божественной люстрой одна, а поверженные соперницы капитулировали уныло ползать по стенам и зализывать раны.

– Хорошая муха, злая, сильная. Вся в меня, – похвалил Мушеньку капитан, наблюдавший за побоищем.

– Хам, вззжжи, я красивая и хорошая! А ты образизззиии-зи-зи-на, – от обиды та так возмутилась, что голос ее сорвался и перешел в неприличный комариный писк.

Но тут люстровый бог оценил старания победительницы и послал ей награду в виде восхитительно вонючего беляша, который внес в кабинет торжественно икающий сержант Помятый.