Планктон Антонович Бронницкий служил в инвестиционном банке «Двойка Потолок» уже четвёртый год и был неплохим, в общем-то, парнем. В свои двадцать восемь он работал в должности ведущего лингвиста, и дальнейшая карьера сулила молодому человеку весьма радужные перспективы. В детстве Планктоша стеснялся своего греческого имени, унаследованного от предков: в семье Бронницких существовала традиция из поколения в поколение чередовать имена старших сыновей, и вереница Антонов Планктоновичей и Планктонов Антоновичей тянулась за нашим героем из глубины XIX века. Одноклассники дразнились, мальчик иногда плакал, но с годами привык и стал даже гордиться своим именем, находя в нём нечто гомеровское. Коллеги и друзья, не сговариваясь, обращались к Бронницкому по имени-отчеству, возможно, по причине необычной зарифмованности, а может просто стеснялись обидеть несерьёзным «планктоном».

Департамент лингвистического обеспечения невербальных операций, где трудился Планктон Антонович, занимался словесным описанием происходивших в банке процессов. В основном, конечно, это были денежные переводы и сделки с ценными бумагами, хотя случались и вовсе курьёзы. Разумеется, лингвистов привлекали только в нестандартных ситуациях, ведь рутинные ежедневные операции были жёстко зарегламентированы и в дополнительном описании не нуждались. Департамент считался важным и был на хорошем счету у руководства.

С выбором профессии Бронницкий не прогадал. Всё, что от него требовалось – это разобраться, что именно намереваются сделать коллеги, и описать суть вопроса сухим бюрократическим языком. В банке, как и в стране в целом, спрос на услуги лингвистов неуклонно рос: всё меньше людей понимало, чем они занимаются. Многие сотрудники «Двойки» почти не умели писать, а зачастую даже на словах не могли толком объяснить, что они делают.

Бывало, звонят Планктону Антоновичу коллеги из Расчётного центра и спрашивают:

– Мы тут деньги перевели на оффшор, скажите, это кредит или депозит?

– А какие вы оформили документы? – спрашивал Планктон Антонович.

– Никаких, – радостно отвечали коллеги, – просто дилеры по «Рейтеру» договорились.

И Планктон Антонович разбирался.

Труднее всего приходилось с разнообразными трейдерами и дилерами, которых лингвисты между собой называли «барыгами». Казалось, что эти энергичные и амбициозные юноши и девушки бросили школу в пятом классе, сбежали в Америку и несколько лет прожили в корзине для мусора на Уолл-стрит. Свою невероятную безграмотность они компенсировали чудовищными англицизмами.

– Планктон Антонович, выручай! Фронт-офис аллоцировал большой сэт-капитал на запуск нового прóдакта. Для участия в плейсменте нам нужно выставить колл по опциону, сейлзы хотят засвопиться и получить от андеррайтеров нормальный левередж. Помоги, пожалуйста, задрафтить служебочку для комплаенса!

Бронницкий чувствовал, как вскипает мозг, но изо всех сил старался вникнуть в эту белиберду и описать её человеческим языком.

– Планктон Антонович, привет! Наша инвести кампани поймала большого лося, и лимитед пáртнеры возмущаются, какого хрена с такими костами мы с них берём такие физы. Адвайзори борд одобрил снизить менеджмент фи в этом квортере, помоги нам сделать мемо для бэк-офиса, чтобы они договора заамендили.

Планктону Антоновичу очень повезло найти такую удобную профессиональную нишу, в которой он планировал обосноваться всерьёз и надолго. Бронницкий обладал несомненной способностью к письменному слову, неплохо владел деловым английским и даже иногда представлял себя писателем, хотя в очень узком и нехудожественном жанре. Работа требовала от Планктона Антоновича широкой эрудиции, но никаких узкоспециальных знаний: учиться дальше он ленился, принимать ответственные решения не любил, а по математике с трудом получал тройки, так что в бизнесе и финансах был безнадёжен. Зато, когда начальству или клиентам вдруг хотелось понять, куда делись деньги, – помочь разобраться могли только лингвисты.

А ещё на горизонте Бронницкого недавно появилась Матильда…

***

Планктон Антонович находился на пятом этаже кирпичной сталинской девятиэтажки недалеко от метро Динамо в квартире своей бабушки Евдокии Никифоровны Бронницкой (в девичестве Мамонтовой), сидел в её любимом кресле и ждал участкового и санитаров. Бабушка умерла, лежала теперь на диване напротив, накрытая простынёй, и казалась совсем маленькой. За окном вихрилась декабрьская вьюга, мелкие колючие снежинки злобно бились о стекло.

В дверь позвонили. Планктон медленно встал, тихо вышел в прихожую и толкнул незапертую дверь. Мужчина в чёрном костюме деловито и негромко проговорил соболезнования, протянул визитку и учтиво исчез.

ООО «Рай»

ритуальные услуги

Бронницкий покрутил визитку в руках, захлопнул дверь. «Надо же, быстрее санитаров! Однако молодцы, не навязываются. Всё очень корректно», – подумал молодой человек.

Планктон Антонович не мог сказать, что был привязан к бабушке или испытывал к ней нежные чувства. Евдокия Никифоровна была человеком сталинской закалки, яростной поборницей нравственности, дисциплины и личной гигиены, изводила своего мужа Планктона Антоновича старшего, от чего тот и умер незадолго до рождения внука, и ненавидела маму Планктона, считая её плебейкой и недостойной партией своему сыну. Со всеми друзьями и подругами Евдокия Никифоровна рассорилась много десятилетий назад и вела очень одинокую жизнь. Когда молодые родители уехали в загранкомандировку в Чехословакию, годовалый Планктоша остался с бабушкой. Евдокия Никифоровна с упоением муштровала внука, закаляла холодной водой и для профилактики ежедневно давала таблетку стрептоцида. Соседям и знакомым она рассказала, что Планктоша – её сын, плод поздней любви. Когда спустя год родители вернулись, Бронницкий совсем разучился улыбаться, отец на заработанные чеки Внешторгбанка СССР купил синие «Жигули», а мать стала язвительно звать свекровь Евдокушей. Отношения между ними наладились, только когда на рубеже тысячелетий Евдокия Никифоровна потеряла вдруг память и превратилась в благостную, всем довольную старушку.

Бронницкий с трудом оторвал взгляд от тела на диване напротив и разглядывал теперь календарь на стене, над тумбой с дисковым телефоном. Он вспомнил, как однажды летом, в дошкольном детстве, родители уехали на юг и снова оставили его в этой квартире на целый месяц. Планктоша тогда страдал, скучал и по утрам вставал на табурет, чтобы зачеркнуть прошедший день в календаре: ему казалось, что так он приближает возвращение мамы. Евдокия Никифоровна выдавала внуку для игр деревянный ящик, полный старинных ключей самых разных форм и размеров, пустых спичечных коробков и пузырьков из-под глазных капель. Маленький Бронницкий фантазировал, что найдёт потайную дверь в волшебный мир, которая откроется одним из этих ключей, и воровал на кухне спички по одной: он прятал их в пустой коробок, где заранее смастерил двойное дно. На улице бабушка запрещала Планктону общаться с другими детьми и выгуливала одного вокруг хоккейной коробки. Мальчик старался убежать от Евдокии Никифоровны за угол, быстро достать свой коробок с секретом и, пока бабушка не видит, поджечь кучку тополиного пуха.

А в другой год, после первого класса, они уже всей семьёй поехали к морю. Бронницкий улыбнулся, вспоминая, как рано утром садились в серо-жёлтую «Волгу» с шашечками на двери, пахнущую бензином и своим особенным, ни с чем не сравнимым «волговским» запахом, – отец на переднее сиденье, а они с мамой и младшим братом сзади. Шоссе побежало навстречу, задёргался рычаг на полу и Бронницкий твёрдо решил, что, когда вырастет, обязательно будет водить «Волгу». Потом был большой самолет с винтами, и маму почему-то очень огорчал гул от моторов, а Планктону он нравился.